Клятва Гарпократа - Татьяна Мудрая

— Только три языка? — отчего-то спросила Бельгарда, словно некто со стороны ее надоумил.

— Это самые главные. Языки королей. Ведь Три Царя-Волхва здесь пребывают с самого начала — вон в том сундуке. Я здесь всё могу найти, если захочу, и очень многое себе уяснить. Может быть, я скоро пойму все те наречия, коими желают общаться с людьми здешние вещи — для этого надо лишь почаще касаться их мыслью…

— Мыслью? Но ведь не руками? — это снова Бельгард.

— Отчего же не ими? Смотря к чему занадобится приступить.

— О-о. Я думал, что у привидений нет телесной силы. Но ведь вы, почтеннейшая дама, и в самом деле не в уме составляете ваши ученые каталоги.

— Конечно. Если приноровиться, то можно писать пером на листах, и даже весьма искусно, — улыбается Росвита. — И переворачивать страницы веянием ветра. Как иначе мы дурим всяческих спиритов, по-вашему? Тоже развлечение не из последних.

— Спиритов? — удивилась Бельгарда. — Я слыхала, что это не такое уж давнее рутенское безумство.

— Поверьте мне, я всегда была в курсе любых див и чудес вашего мира, дети мои, — смеется монахиня. — Верт и Рутен, голограммы, фракталы, высокие технологии, Всемирная Паутина… Чем же еще занять тягостный досуг, если не совершенствованием в науках? Для последнего нужно лишь хорошенько вызубрить Аристотелеву логику и все схоластические силлогизмы. И научиться применять их без занудства. Только не думайте, прошу вас, что здешние вековые пелены арахнид и есть замена вашей Великой Сети. Мы всякий сор не любим и по мере сил наших пытаемся ему противоборствовать. Ну да, вы правильно подумали. Перемещение пыли в иные измерения — это вам понятно, хоть вы того не умеете.

— Вот почему здесь не заросло по самые аркады, — догадалась Бельгарда. — А кто вам помогает?

— Те жители Рая, что пока не хотят или не умеют уйти в Свет, — монахиня сказала об этом, как о чем-то само собой разумеющемся.

Теперь все трое почти незаметно для себя разместились на тех коробах, что пониже, и легкое недоумение молодых людей как-то нечаянно перетекло в светскую беседу.

— Рай — это вроде наших Елисейских Полей, — прикидывает вслух юноша. — Вы там живете или просто гостите?

Как полагали в Вертдоме, Элизиум, куда переселились, помимо Хельмута и Марджан, Моргэйна с Ортосом и старшего Армана, многие приятные личности из числа рутенцев, в том числе чета фон Торригалей, был уже давно переполнен, но отчего-то не трещал по швам. Возможно, оттого, что каждое существо приносило с собой частицу своего собственного рая. Но, скорее, потому, что из него постоянно уходили в некое пространство, которое одни называли порождающей пустотой, другие — полнотой плодоносного чрева. Именно это Бельгард и пытался уточнить у одного из тамошних старожилов.

— Милый мальчик, если оперировать рутенскими терминами, я обладаю постоянной пропиской. Однако Элизий… он, пожалуй, слегка утомляет такую приверженную старине особу, как я. Ваши Тор и Стелла говорят, что на сей раз обнаружили здесь изысканное общество, но также куда меньшую по сравнению с прежней устойчивость реалий. Сие обстоятельство, по их мнению, было порождено тем, что слишком многое на Полях настаивает на том, чтобы как ни на то воплотиться. К мерцанию предбытия, как они это именуют, легко привыкнуть, если принять его за нечто подразделяющееся на типы — наподобие немецких неправильных глаголов. Однако помимо сего, ваш вертский триглавец-Котоцербер начал всемерно препятствовать выходу тамошних поселенцев в Верт, облизывая их с головы до ног своими шершавыми языками. Та говаривал мне достопочтенный Филипп, когда я учила его риторике.

— Вы не скажете, почему это происходит и, в частности, отчего Великий и Ужасный Котяра стал нарушать договор? — спросил Бельгард.

— Так сразу? Право же, я думаю над этим неотрывно. Может быть, Верховные Власти Рая полагают, что всем нам отыщется работа здесь. Освоение суши и вод, обуздание погибели. Одухотворение бытия делами ума своего.

— И горемычный Рутен ожидает нашествие бестелесных существ, — покачала головкой Бельгарда.

— Бестелесных идей, — поправила бенедиктинка. — Чистых идей. Жаль, Платон был у нас вытеснен Аристотелем.

— Хорошая беседа у нас получается, — заметил Бельгард. — Содержательная и глубокомысленная, хотя несколько…

— Экстравагантная, — нашла Росвита точное слово. — Как танец ваших отроков перед неканоническим образом Христа.

— Ох, вы видели, — с горечью вздохнула девушка.

— Не думайте дурного. Ваши кузены с их играми античных эфебов меня нисколько не удручили — я научилась видеть свет везде, где он появляется, а тут он был бесспорен. Вы не знаете, как часто тьма кроет добропорядочные супружества, благостные с виду… И ничего позорящего род человеческий в сем нет — ибо homo inter faces et urina conceptus est: рождение, равно как и зачатие, грязны, ибо происходят между калом и мочой. Так уж повелось от века. Каждому из нашего двуногого и прямоходящего рода довелось в начале жизни пройти вратами страха и стеснения, а в конце умереть, оставив по себе лужу крови и урины.

— Удивительная вы, однако, монашка, — ответил ей Бельгард.

— Не так уже. Мы ведь обучены распознавать и радоваться всякой капле жизни — не как те ханжи и ортодоксы, у которых будто яйцо во рту, на что бы они ни смотрели. И знаете? Смешно слышать такое из уст старинной девственницы, но я скажу: за исключением безбрачия нет половых извращений.

— Наверное, вы так стали думать оттого, что и здешний хозяин… он не как во всех прочих церквях, — предположила Бельгарда.

— Какой — тот, что под сводами? Ну да, это распятие не вполне каноническое. Христос — Зачинатель Мира, его Основатель и Обновитель. Здесь он уже взрослый, однако еще юноша. Посмотрите — кровь Его руки и сердце уже не источают — а это происходило все три последних века, начиная со времени, когда собор, наконец, был окончен строительством. Вы знаете, я полагаю, что его возводили с перерывом те же три столетия и завершили только в конце девятнадцатого века?

— Это чудесно — я говорю и об истории собора, и еще более — об исцелении камня и образа. Храм духа, возведенный в век торжествующей рациональности — это ли не парадокс? Может быть, священная кровь и удерживала собой всё грандиозное сооружение: не как знак скорби, но как символ исцеляющей и радостной жертвы. Но нет, святая госпожа, мы имеем в виду каплицу, — настаивала девушка.

— Ах, Молчаливое Дитя? Есть поверье, что оно должно прийти по зову двоих или само воззвать к ним, чтобы вернуть Натуру к ее истокам. К себе самой, как она была замыслена Отцом. Ибо люди извратили Дар Земли и подвергли его насилию. Стали против вместо того, чтобы слиться. Сын искупил самое первое человеческое дерзновение, но люди — вместо того, чтобы вразумиться, — еще пуще возомнили о себе недолжное. Воистину, небеса, земля и горы не должны были страшиться нести Великий Залог. Но уж если он по высшему промыслу достался людям…