Драконий берег - Екатерина Лесина

одежда. Не потому, что останки представляют опасность, но из-за опасения привнести в них лишнее.

Лука без спора накидывает халат. Не застегивает – даже самые большие халаты для него тесны.

И шапочку надевает, хотя тончайшая ткань на его лысине смотрится глупо. Он берет перчатки, которые тоже тесноваты и жмут руки. Они лишь дань порядку: миссис Ульбрехт и в перчатках не позволит ему прикоснуться к останкам.

Она ревнива.

Она совершенна в этом своем обличье. И маска скрывает ее лицо, а глаза – удивительное дело – становятся огромными, выразительными.

Что до останков, то, высвеченные яркими лампами, они кажутся жалкими. Темные, буроватые, покрытые не то грязью, не то жировоском, они лишь напоминают фигуру человека.

– Это определенно мужчина в возрасте до тридцати пяти лет.

Миссис Ульбрехт берет в руки череп и подносит к лицу. Луке кажется, что сейчас она вопьется губами в желтый рот, вытягивая душу.

Но нет.

– И он не является в полной мере человеком. Обратите внимание на выраженные надбровные дуги. И положение скуловых костей. Челюсти… в частности, верхние клыки.

– Думаете…

– Полукровка. Или даже квартерон. Вряд ли меньше, иначе признаки были бы не столь ярко выражены. У чистокровных айоха верхние клыки куда длиннее, а у людей разница нивелируется. То же касается зубов мудрости. Они прорезались, тогда как…

Мужчина. Айоха. Полукровка. Весьма интересно.

Миссис Ульбрехт вернула череп на место:

– Я проведу дополнительные исследования, но уже сейчас могу сказать, что он чем-то сильно разозлил вашего… Чучельника.

Это слово она произнесла с явным неодобрением. Миссис Ульбрехт полагала, что убийцам не стоит давать имена.

Она указала на левую кисть:

– Обрати внимание, фаланги пальцев отсутствуют. Срезаны. Чем именно, скажу позже.

Лука склонился над кистью. От останков пахло. Землей. Плотью. Гнилью. Можно ставить на кон годовую премию, что на сей раз Чучельник не стал возиться с выделкой шкуры.

– Локтевая кость сломана. Лучевая – почти раздроблена, но при этом наблюдаются следы сращения. На второй руке переломы в нескольких местах, причем… – она бережно подняла остаток руки, который не соединялся с телом. – Взгляни, видишь? На плечевой кости головка сильно деформирована. Она не соответствует суставной выемке. А соединение с лучевой и локтевой костями…

Миссис Ульбрехт легонько тронула остатки тех самых локтевой и лучевой, соединенных лишь полосами высохшего мяса.

– …весьма условно. Есть ощущение, что кости растягивали. Я видела такое прежде.

– Где? – Лука подобрался.

Он мало понимал в костях, но, пожалуй, согласился, что парень, кем бы он ни был, крепко разозлил Чучельника. Чем?

Увидел что-то не то?

Слабовато верится. Свидетелей убирают, и Чучельник не стал бы церемониться. Но вот ломать кости, оставляя при этом парня в живых настолько, чтобы переломы начали заживать?

– Африка. – Миссис Ульбрехт бережно уложила кости на стол. – Лагеря Китченера, если вам это о чем-то говорит. Нет? Созданы во время Англо-бурской войны, так сказать, для защиты мирного бурского населения. Меня наняли, чтобы изучить захоронения. Так вот, в целях обеспечения порядка там практиковали ряд наказаний. В том числе и подвешивание за руки.

А череп не тронут.

Нет, Лука не мог утверждать со всей определенностью, но выглядел тот вполне целым. Свидетеля проще пристрелить или перерезать горло. Да и мало ли найдется способов убрать ненужного человека?

– Плечевые суставы под весом тела выворачиваются, связки растягиваются. И даже после прекращения воздействия человек длительное время ощущает его последствия.

– А здесь?..

– Я полагаю, что тело осталось в подобном положении и после смерти, когда мягкие ткани стали разлагаться. И да, животные до него не добрались, разве что крысы, но и то следы единичны. У вашего убийцы довольно чисто.

И сейчас Луке послышалось одобрение. Миссис Ульбрехт умела ценить чистоту.

– То есть его подвесили за руки и потом их…

– Сломали. Возможно, сняли, позволив частично зажить, но после вновь подвесили. Я пока не могу сказать, были ли иные переломы, кроме явных. Рентгенографию я заказала. Результаты…

Будут в отчете.

– Правая ступня отсутствует. Удалена искусственно. Спил аккуратный, я бы сказала, хирургический. На левой нет пальцев. Сухожилия повреждены. Кости… малая берцовая сломана на обеих ногах. Большая – на правой. Ребра… явные переломы на третьем, четвертом и пятом… но, подозреваю, это не все. Опять же, подробнее только по результатам рентгенографии.

– Опознать?..

– Я не думаю, что среди пропавших так много полукровок.

– Айоха вряд ли обращались бы.

– На нем одежда белых. Так что, полагаю, он жил среди них.

Я слушала бурю.

Ветер кружил над домом голодным зверем. Когти его царапали крышу, и та похрустывала, словно упрекая, что ж ты так, Уна?

Разве не понимаешь, что хорошая крыша куда важнее любви?

Электричество так и не вернулось. А керосина в бутыли осталось едва ли на треть. С водой дело обстояло куда как лучше. Все-таки некоторые вещи Дерри вбил в меня намертво.

Вода – это жизнь. А жизнь…

Я закрыла глаза, позволив себе слушать бурю.

Ветер… ветер порой приносил вещи, оставляя их на побережье надоедливыми игрушками. Иногда я находила доски или вот еще почтовые ящики, правда, последние – искореженными до невозможности. Однажды наткнулась на крыло автомобиля.

Или вот ботинок. Зачем буре ботинок?

Море… море было куда как избирательней. Мне было пятнадцать, когда я нашла мертвеца. Мужчину. Его слегка обглодали койоты, да и прочая хищная мелочь своего не упустила. Солнце изжарило кожу, и тело раздулось.

Воняло, помнится.

Так воняло, что меня долго выворачивало, но почему-то потом. В тот день я подошла к мертвецу. Я присела рядом, я вперилась в эту кучу грязной плоти, которая вдруг показалась чем-то удивительным, сродни тем детским сокровищам, которые прятались в разноцветных коробках.

У меня коробки не было.

И сокровища свои я скрывала под выломанной доской сарая. Пока мать не нашла.

Во время бури в голову лезет… всякое. Тогда я все же позвала Маккорнака, потому как в случае обнаружения трупов стоит позвать шерифа. А он потребовал вернуть то, что я стянула. И долго не верил, что я ничего не трогала.

И обыскал. И пригрозил посадить.

И запер. Я полдня провела в камере, в чистой, пахнущей хлоркой камере, думая, что теперь-то меня точно не выпустят. А за мной пришли. Старик Дерри, мистер Эшби и мисс Уильямс.

Я закрыла глаза.

Точно, лезет. Вспомнился вдруг не только берег, но и школа, под которую отдали старый дом. Его починили и покрасили в яркий розовый цвет, который был каким-то слишком уж ярким и слишком уж розовым. У стены высадили кусты, само собой, роз, потому что