Царь нигилистов (СИ) - Волховский Олег

— Может быть, он его еще не написал.

— Тоже мастрид?

— Нет, очень слабенькая вещица. Не читай, скукотища.

Никса расстегнул мундир, потом ворот на сорочке.

— Здесь очень жарко, — сказал он.

На шее под воротом горела лиловая язва.

— Что это у тебя? — спросил Саша.

— Тоже забыл? Золотуха.

— Как жаль, что я не король Франции!

— Не издевайся. Крайне мерзкая вещь.

— Извини.

— Значит, править будешь ты, — заключил Никса.

— Не думай, что мне очень хочется сесть задницей на этот вулкан.

— Почему вулкан?

— Никса, скажи, ведь есть уже какой-нибудь комитет по крестьянскому вопросу?

— Главный.

— Значит, папá уже ступил на эту кривую дорожку реформатора в России. Точнее зыбучие пески.

— Почему так мрачно?

— Потому что, если ты реформатор, то под дверью справа тебя будет ждать господин консерватор с табакеркой, потому что ты, мерзкий либерал и национал-предатель окончательно погубишь милую старину, традиционные ценности, скрепы и Россию вместе с ними. А слева тебя будет ждать гражданин прогрессист с офицерским шарфом, потому что ты, отпетый консерватор, не реформы проводишь, а половинчатую муть, а на каждый шаг вперед — на два отступаешь.

Никса усмехнулся.

— Это не смешно, Никса, — заметил Саша. — Как бы совсем. Потому что это еще не все твои радости. Потому что прямо по курсу, за дверью, тебя будет ждать товарищ революционер с браунингом в одной руке, а в другой — ну, естественно, с бомбой. Потому что народ и сам, без тебя, знает, какие ему нужны реформы, а ты, проклятый тиран, только мешаешь жить. И хрен ты с ним, что сделаешь, потому что он фанатик и человек обреченный. И петля твоя для него вроде Святого Георгия.

— Саша, потише! Что такое «браунинг»?

— Пистолет, — с некоторым удивлением пояснил Саша. — Американский, вроде…

— Может быть, Кольт?

— Пожалуй. Кольт — даже более революционное оружие, ибо делает людей равными.

— Крестьян не надо освобождать?

— Надо. Примерно сто лет назад.

— Папá убьют?

— Я постараюсь сделать все, чтобы этого не случилось.

— О нем помнят в будущем?

— Да. В основном, в положительном ключе. Но дьявол в деталях. Так что смотри выше.

— А о тебе что говорят? Каким запомнился император Александр Третий?

— Либералы кроют матом, консерваторы возносят на пьедестал.

— По-моему, это не ты, — заметил Никса.

— По-моему, тоже. Никса, знаешь, я сделаю все, чтобы императором стал ты. Я дров наломаю. К тому же ты гораздо харизматичнее. В будущей российской истории слишком много ужасного, чтобы позволить ей идти по проторенной дорожке. Ну, если только ты не влюбишься в какую-нибудь прекрасную полячку, не заключишь морганатический брак и не пошлешь нас всех на хрен.

Раздался мелодичный звон, и Никса вынул из кармана часы на цепочке. Откинул золотую крышку.

— Что докладывает твой недремлющий брегет? — поинтересовался Саша.

Глава 4

— Через полчаса семейный обед, — сказал Никса. — Половина шестого.

— Интересное время для обеда.

— При дедушке был в четыре.

— Одобряю Николая Павловича. С петрашевцами он, конечно, зря так, там вообще не было ничего, кроме разговоров, причем даже не особенно революционных. И декабристов мог бы не вешать по два раза, несмотря на завиральные идеи господина Пестеля. И бюрократию не разводить в таких количествах, и освободить крестьян всего на 70 лет позже, чем надо, а не на сто. А так и упрекнуть не в чем.

— В случае с декабристами было явное государственное преступление, — заметил Никса.

— Не спорю. Попытка насильственного захвата власти. Хотя, хотя… Ну, вышли, ну постояли. Ничего не сожгли, ничего не испортили. Каховский был неправ, конечно. Но в остальном — митинг, а не бунт.

— Угу! Вооруженный до зубов!

— До чего с тобой приятно дискутировать, Никса! Ты сразу видишь суть. Да, не по американской конституции. Собираться можно мирно и без оружия. Но сами брутальные америкосы на это плюют и могут собраться даже с автоматами и минометами… это оружие такое, потом объясню.

— Саша, войска, без приказа покинувшие место дислокации с оружием в руках, — несомненные мятежники. И отказ присягнуть законному государю — очевидный мятеж.

— Формально — да. Но, если подумать не декабристы виноваты и даже не Николай Павлович. А то, что Александр Павлович сначала обнадежил общество перспективой реформ, а потом отказался от модернизации.

Образованный класс оказался впереди власти и вошел с ней в клинч. Власть огрызнулась, распределила недовольных по сибирским рудникам и окончательно отказалась от модернизации. И государство объявило себя единственным европейцем в стране. Ну, да, в европейской ее части. Может и хотели бы устроить модернизацию — но не с кем. Результат: поражение в Крымской войне. Николай Павлович видимо понял, что он здесь не совсем ни при чем и устроил себе Endura.

— Что это?

— Ну, вот это я думал, что ты знаешь. Как бы не самоубийство. Альбигойцы морили себя голодом или ложились почти без одежды на холодный каменный пол, чтобы вызвать воспаление легких. По одной версии, Николай Павлович вышел в мороз принимать парад в летнем мундире и в результате смертельно заболел, по другой — принял яд.

— Ты не помнишь, как дедушка умирал? — спросил Никса.

— Нет, я ничего не помню. Мы при этом присутствовали?

— Да, мы стояли на коленях возле кровати. Он сказал отцу: «Сдаю тебе дела не в том порядке, в каком бы хотел». А мне: «Учись умирать!» И я до сих пор слышу его голос.

— Я дурак, — сказал Саша. — Прости. Только языком трепать умею.

— Тебя стало интересно слушать. А по поводу самоубийства до меня доходили слухи, конечно. Но было не так. Дедушка был болен гриппом, но сначала болезнь не казалась серьезной. И он поехал в манеж, чтобы проститься с полком, который уезжал на Крымскую войну. Да, доктор Мандт предупреждал его, что он очень рискует, на что дедушка сказал: «Вы исполнили свой долг, предупредив меня, а я исполню свой, простившись с солдатами, которые уезжают, чтобы защищать нас». Раз он не должен был сделать это?

— Нет, Никса. Его жизнь была ценнее красоты поступков. Когда ты бежишь от долга, какая разница, куда? В деревню, в глушь, в Саратов, за границу или на тот свет.

— Дезертирством считаешь?

— Я бы не был столь категоричен. Возможно, он считал, что так будет лучше для всех. Бывают же альтруистические самоубийства.

— Про яд точно клевета.

— Способ не так важен. И разве это клевета? Он был человек чести. Да и не в том дело. А в том, что в этой стране история вечно идет по одной дурной спирали. Начало модернизации, надежды образованного класса, нерешительность модернизации, рост протестных настроений, отказ от модернизации, политический кризис, контрреформы, поражение в войне или еще какая-нибудь гадость — начало модернизации, и далее по тексту.

— Ты в который раз говоришь «эта страна». Ты совсем не любишь Россию?

— Если бы я не любил Россию, я бы сидел у подножия Альп где-нибудь в славном городе Зальцбурге, попивал баварское пивко, закусывал венским шницелем и издалека радовался успехам русского оружия, потому что там великолепный горный воздух и лакеи не вонючие. «Эта страна» — не от ненависти, а от боли. Я не люблю не Россию, а ее золотушные язвы.

Брегет прозвонил во второй раз.

— Все, Саша, — сказала Николай. — А то я тут с тобой окончательно опоздаю.

— Хорошо. Спасибо за урок.

Никса хмыкнул.

— Взаимно.

— Там будет папá?

— Да.

— Очень ругает за опоздания?

— Просто крайне невежливо опаздывать.

— Да? Все-таки мне у вас нравится. Ок, замолкаю, чтобы в путь до Нерчинска не махнуть.

— А это откуда цитата?

— О! Это одна из высот русской литературы. Безусловный мастрид. Пушкин Александр Сергеевич «Сказка про царя Никиту и сорок его дочерей».

— Никогда не слышал.