Ыттыгыргын - К. Терина

И вот почему.

Известный факт: после ватного плена луораветланского онтымэ возвращаться в мир человеческих эмоций крайне непросто. Если намёрзнуться как следует, а после устроиться у камина, чтобы отогреть побелевшие пальцы, в первую очередь почувствуешь сильную боль. Подобная история происходила с эмоциями британцев после посещения Наукана. Естественный процесс разморозки, который практиковала официальная медицина, в первую очередь возвращал к жизни душевные страдания. Любая, самая незначительная негативная эмоция, могла завладеть человеком и сделаться его персональным адом на всё время путешествия домой.

Несмотря на то, что капитан Удо Макинтош никогда не ступал на Землю Науканскую и не пробовал онтымэ, он лучше многих понимал страдания луораветланских британцев. Почти каждую ночь с ним приключалось нечто подобное.

Врачи Норд-Науканской Компании лечили этот недуг, названный луораветланским синдромом, традиционными методами: водными процедурами, натуральной пищей и чтением Диккенса. Как это ни прискорбно, но в последние десятилетия британская наука, уделяя первейшее внимание механизации окружающего мира, несколько отстала в вопросах внутреннего устройства человека. Официальной медицине пока нечего было противопоставить луораветланскому синдрому.

Неофициальная, как водится, обернулась быстрее: её-то достижения и использовались на «Бриарее» для отогрева соотечественников. Всякий пассажир «Бриарея», покупая билет на пароход, заказывал себе персональный коктейль. Посредством инъекционария пассажиры получали инъекции прямо в каютах, не просыпаясь, – после отплытия и погружения под эфир. Дирижировал процессом доктор Айзек. Повинуясь его манипуляциям, летели по трубам влюблённость, азарт, ностальгия, радость, блаженство, нежность, предвкушение, смешанные подпольными лондонскими химиками. Модальность эмоций обеспечивали индивидуально подобранные гормоны, а силу и длительность – чёрный лёд. Таков был секрет успеха «Бриарея»: вне зависимости от погружений на изнанку, в инъекционарии всегда хранился запас чёрного льда, который в герметичной шарообразной камере Мозесова изобретения был стабилен рекордные семь суток.

Макинтош сомневался, что это продлится долго, но пока «Бриарей» был единственным реабилитационным пароходом на рейсе Наукан—Британия.

Теперь инъекционарий выглядел жалко. Отовсюду парило, с труб капал конденсат, в корпусе зияли рваные дыры, обнажая внутренности машины. И самое ужасное – чёрный лёд расползся по полу, смешался с осколками и обломками мебели, но не остановился, а по своей коварной привычке продолжал двигаться, расти и занимать всё пространство, которое способен был освоить. Медленно, но неумолимо.

Шшорх.

Из глубины помещения к Макинтошу двинулась, тяжело переступая и свистяще поскрипывая, широкая тень. Без сомнения, это был томми. Звук движения смешивался с шёпотом репродукторов. Когда томми приблизился достаточно, чтобы его осветила лампа, Макинтош увидел, что тот с головы до ног забрызган кровью. Кровь капала с металлических его рук. Кровью пропитана была телеграфная лента, клочья которой торчали из груди томми. Судя по красному кресту на предплечье, это был томми-санитар.

Обыкновенный человек, увидав такую картину, замешкался бы, потерял драгоценные мгновения, по меньшей мере, на удивление. Но не Макинтош.

– Ближе не подходи, – предупредил капитан, поднимая револьвер. Томми не остановился. Его грубое лицо не приучено было выражать эмоции, поскольку эмоций у томми не было и быть не могло – не придумали ещё таких шестерёнок. Но почему-то сейчас каждая чёрточка, условный разрез несуществующего рта, темные провалы глаз – всё казалось капитану зловещим.

Томми был в десяти футах, когда капитан выстрелил ему в правый глаз. Не задумываясь, точно и уверено. Будто заранее отметил это место как слабое и уязвимое. Томми остановился. Внутри у него застрекотало. Из груди полезла телеграфная лента. Из глаз то ли потекло, то ли выбралось тонкое чёрное щупальце.

Макинтош подошёл ближе, не опуская револьвер. Томми не двигался. Узнав чёрный лёд, капитан поморщился. Осторожно оторвал телеграфную ленту: «Больно. Страшно. Темнота идёт. Смерть. Смерть. Смерть».

– Удо Макинтош! – услышал он крик Аяваки. Обернулся и едва успел отскочить в сторону. Лампа выпала из его руки на пол, не переставая, впрочем, освещать поле боя. Яростный удар, предназначавшийся капитану, пришёлся прямо в грудь мёртвому томми. Грудная клетка томми была крепче человеческой, но и в ней осталась внушительная вмятина. Механический матрос пошатнулся и рухнул навзничь. Капитан выстрелил в нового противника. Это тоже был томми, на этот раз – томми-стюард. Пуля попала ему в висок и рикошетом ушла куда-то вправо. Ещё выстрел. Снова мимо. Осечка. Осечка.

Томми приближался, и капитан приготовился к безнадёжному кулачному бою с металлической махиной, когда, преодолев свой многолетний страх перед демоном лазарета, на помощь пришёл Цезарь.

Он ураганом пронёсся через комнату, взлетел в воздух в немыслимом прыжке и стальными челюстями перекусил одну из медных трубок-артерий, по которым циркулировала кровь томми – сжатый пар. С шипением и визгом пар вырвался на свободу, а томми тотчас замер: вместе с давлением из него ушла жизнь.

– Цезарь, дружище, – прошептал ошеломлённый Макинтош.

Цезарь имел весьма довольный вид, и дело было не только в поверженном томми. Посреди лазарета, изувеченный, жалкий, лежал его старый враг, механический медицинский паук. Инъекционарий. Капитан усмехнулся, вообразив, как поступил бы теперь Цезарь, будь у него физиологическая возможность.

За ширмой раздался шорох. Это был не томми: слишком осторожный, тихий, интеллигентный звук. Макинтош поднял лампу и шагнул к закутку.

– Кто там?

– Слава богу, капитан, это вы!

В углу, скрючившись, прикрывая голову руками, сидел Айзек Айзек.

– Вы в порядке, Айзек? – капитан протянул ему руку.

– Порядком я бы это не назвал. Но – жив.

С помощью Макинтоша Айзек поднялся, достал свой невероятный жёлтый платок и принялся нервически протирать стёкла очков.

– Спасибо, капитан. Вы спасли мою жизнь и честь, – он покачал головой. – Не думал, что меня когда-нибудь будет волновать такое… Но до чего незавидна и нелепа смерть по воле бездушной машины.

– Что вы здесь делаете, Айзек? Что произошло с этими томми? Дьявол, что вообще творится на моём пароходе?

– Даже вы не знаете, с меня какой тогда спрос! Я проснулся во время погружения. Вы помните моё отношение к изнанке. Я не могу спать, я не могу жить, пока мы под эфиром. Скажу прямо, я был обескуражен. Капитан, вы знаете, что мы погрузились на два часа раньше срока? Конечно, у меня разболелась голова, и я отправился за глоноином. Да и инъекционарий следовало настроить, раз уж такое дело. Ах ты ж эфира ты мать, инъекционарий!

Айзек выглянул из-за ширмы – убедиться, что разорение инъекционария ему не приснилось. Лицо его сделалось похоже на мордочку расстроенной обезьяны.

– Вы знаете, зачем они это сделали? – спросил Макинтош.

– Представления не имею. Когда я пришёл, механические твари добивали ледовую камеру. Я пытался их остановить!

– Вы отважный человек, доктор.

– А они крушили и крушили. Яростно, будто по зову сердца. Хотя откуда у железок сердце? – Айзек стал нервно хлопать себя по карманам, выудил кулёк с леденцами и, не предложив Макинтошу, отправил в рот сразу двух мишек. – Капитан, я требую, чтобы Мозес понёс наказание за этот произвол!

Слушая Айзека, Макинтош без спешки перезарядил револьвер.

Томми – послушные, безотказные, неуклюжие – сошли с ума и устроили настоящую резню. Это было так же нелепо, как, скажем, шкаф с маниакальными наклонностями. Что приключилось в их больших металлических головах? Неужели действительно скрутились рогульками пароотводы? Макинтош с облегчением поверил бы, что виной всему производственный брак, сбой в шестерёнках у двоих томми (у троих, если вспомнить о сбежавшем носильщике – а как о нём не вспомнить?). Если бы не этот разгром в лазарете – точный, обдуманный, целенаправленный. Если бы не чёрный лёд. Если бы пароход не шёл полным ходом по глубокому течению в неизвестном направлении. Если бы не похищенная умкэнэ.

– Мне понадобится ваша помощь, доктор. Неизвестно, сколько всего томми повредились рассудком. Необходимо предупредить о них Кошки и остальных. – Макинтош протянул Айзеку револьвер. – Возьмите.

– Это совершенно ни к чему…

– К сожалению, доктор, вы знаете не все подробности сегодняшней ночи.

– Это уж точно! – Айзек сверкнул глазами в сторону застывшей в коридоре Аяваки. – Что касается томми, то с железными болванами я как-нибудь справлюсь.