Закон Дарвина - Олег Ростислав

– О, Ярик! – Тот махнул рукой компании, типа «свой». – Да вот делы по нормалу… В курсе, что Назарбай всеобщую мобилизацию объявил? Вот Андрюха еле от военки отвязался, все повестку совали.

Тот, кого назвали Андрюхой, шмыгнул носом и подтвердил:

– Ну, блин! Я полчаса по всему городу прыгал, пока они от меня не отвязались!

– Да только что трындеж по телику смотрел, – я не преминул поздороваться со всеми остальными. – Полчаса распинался… В курсе, что это амеры напали?

– Да иди ты! Реально американцы? – влез кто-то из компашки.

– Ну да, ты что, телик не смотрел?!

– Бля… И че, воевать типа будем?

– Ну да… Хотя не выиграем, это сто пудов. Куда нам с амерами тягаться!

В общем, ничего нового от них узнано не было. «Мобилизация – армейка» – вот и все темы для разговора. Попрощавшись, я прошелся до военкомата, но туда меня даже близко не подпустили – был установлен небольшой кордон, за который пройти можно было, только имея повестку. Но я сумел-таки увидеть (а потом и узнать по разговорам), что их сажают на «ЗИЛы», после чего развозят по частям в Карагандинской области, там идет вооружение. И можно ли подумать, что из-за этих крупиц информации я пробегал по Сарани три с чем-то часа? Дом принял меня в свои объятия только вечером, после чего, выслушав долю нотаций от мамы и еще раз посмотрев новости по телику (ничего иного не показывали), я лег спать. Меня ждал новый день. И как это ни прискорбно признавать – куча новых проблем.

Разные люди. Российская Федерация

В эту ночь Верещаев спал плохо. Точнее – как-то странно. Он лег в третьем часу, когда закончил работу с компьютером, и вроде бы уснул сразу. Но… то ли приснилось, что уснул, то ли наоборот – приснилось, что не спит, то ли и правда не спал – только утром он мог бы поклясться, что всю ночь так и пролежал с открытыми глазами, глядя в потолок и слушая тишину в пустом доме.

Тем не менее усталости или тяжести, поднявшись в одиннадцатом часу, он не ощущал. Может, все-таки спал?

Он проверил сумку с вещами. Побродил по комнатам, сел в кресло. Подумал, глядя на серый экран телевизора: может, это сейчас я сплю? Сделать над собой усилие – и проснуться. Ничего этого не будет, ничего…

Включил телевизор, пробежался по каналам. Везде показывали новости, новости, новости об одном и том же. Про Особый Комитет ООН по природопользованию. Это была такая чушь, что опять захотелось проснуться. А еще – никуда не ехать, потому что за окнами совершенно обычной жизнью жил родной город. Потом промелькнуло что-то про миротворческую операцию США в Казахстане. Гм, в Казахстане?

– Я все придумал, – сказал Верещаев в тишину дома. – Зачем-то отвез мать в Белоруссию. Зачем-то собираюсь куда-то уезжать. Я в отпуске, надо догулять этот отпуск, который, кстати, только начался. И продолжать работать.

Он позвонил в мэрию, потом – в военкомат. И там, и там ответили спокойные голоса дежурных. Он извинился. Хотя было желание закричать: «Вы телевизор смотрите?! Оккупация началась!»

Встретился взглядом с портретом деда.

– Прости, – упали в тишину слова. – Я хотя бы попытаюсь.

Он выпил кофе, хотя обычно не любил этот напиток. Да и сейчас не полюбил, просто стремительно начала тяжелеть голова. Потом сел к окну, за которым был солнечный день. И сидел долго. Потом напротив окна затеяли игру соседские мальчишки – и это было невыносимо.

Он закрыл штору. И, к счастью, пришел Демидцев.

Верещаев отдал ключи. Кивнул – разом на все комнаты:

– Вот… живите… – прокашлялся. Старый друг смотрел больными глазами. – Диск я на компе отформатировал, там чисто, пользуйтесь… если будет электричество… – Демидцев кивнул. – Да. Ружье я тоже оставляю.

– И ружье? – Демидцев моргнул.

– Да… Мало ли. Спрячь, скажешь – с собой забрал. Ну а куда уехал… – Верещаев пожал плечами. – В общем, не знаешь. А! Еще. – Он подал Демидцеву банку с тремя десятками дивидишников, запаянную в двойной слой толстого полиэтилена. – Это тоже спрячь. Так, чтобы никто не нашел, только ты. Это вся база… вообще – все, жалко будет потерять с концами… вдруг пригодится еще? Не мне, так…

Он не договорил. Зашнуровал туфли, подцепил сумку. Похлопал себя по карманам.

– Все, кажется. Пойду.

– Что теперь будет? – тихо спросил Демидцев. Верещаев пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он искренне.

– Когда ты вернешься?

– Не знаю, – покачал головой Верещаев. Его подмывало сказать: «Поехали со мной!» – но он знал ответ, и Демидцев знал ответ, и нечестно было бы это спрашивать. – Если что – там везде крупы разные, сублиматы, соль, сахар, мука… Ну, всего полно, разберетесь.

Он завернул на задний двор, потрепал по ушам пса, который ткнулся хозяину в бедро носом и вопросительно поурчал. Верещаев на ходу забрал с крыльца сумку.

– Жене, девчонкам – привет, – обычным голосом сказал он стоящему у калитки Демидцеву. Тот протянул руку, пожал, потом рывком подтянул к себе Верещаева, обнял. – Ладно, ладно, – усмехнулся Верещаев.

И пошел по тропинке к калитке – не оглядываясь…

…Не грусти, безумный полководец,Мы проиграем эту войну,Уцелеет только мальчик-знаменосец,Чтобы Бог простил ему одномуНашу общую вину.

И будет нам счастье и чаша покоя,Рассветные бденья над вечной рекою,Целительный сон, и надежные стены,И мир неизменный.

Не трудись, не порть новой картыПланами беспочвенных побед,Растеряв всех нас в боевом азарте,Ты идешь упрямо на тот свет,Невзирая на запрет.

Идущий за призраком вечной надеждыВзыскует служение в белых одеждах,Открытие врат потайными ключами,Предел без печали.

Мы сдадимся ангелам без боя:Лучше в небо, чем такая жизнь,Знаменосца не возьмем с собою,Ибо жизнью он не дорожит —Знаменосец должен жить.

Уходим бесшумно под пологом ночи,Мальчишка проснется и смерти захочет,Оставшись один, разуверится в БогеВ начале дороги…[2]

Клуб был закрыт. Закрыт с начала лета. Как-то само получилось, никто специально его не закрывал и не запрещал. Впрочем, Верещаев почти споткнулся, увидев сидящих на ступеньках людей. Он знал, что его тут должны ждать… но не думал, что – столько.

Шестеро мальчишек разного возраста: от 11–12 до 15–16 лет.

Русоволосый остролицый мужчина.

Черноволосая круглолицая женщина. Еще один мужчина – невысокий, крепкий, тоже русый, коротко стриженный.

Круглолицый грузноватый мужик. Маленькая светловолосая женщина. Рослый стойный юноша.

Стояли аккуратно приткнутые друг к другу сумки и рюкзаки.