В футбольном зазеркалье - Николай Кузьмин

– Ванна сейчас занята, подожди немного. – Потом спросила: – Переживаешь, да?

Все же она знала его, как никто другой.

Вздохнув, Скачков повернулся на бок, взял руку Клавдии и положил себе под щеку.

– Как там, на трибуне? – спросил он. – Наверное, хоронят? Болельщики, он знал, народ свирепый и не прощают ни одной ошибки.

– Да в общем-то… – замялась Клавдия, – немного есть.

Он лежал с закрытыми глазами. Клавдия не отнимала руки.

– А играли прилично, – похвалила она. – Мне понравилось. Не то что раньше. И, знаешь, в дубле у вас приличные ребята! Белецкий, Соломин… Валерка Турбин. Вчера как играли… Прямо кино!

Слушая, он расслаблял ноги, спину, давал отдых мышцам живота и плеч. После такой игры он испытывал одну огромную усталость, хотелось позабыть, что есть футбол, необходимость бегать, напрягаться из последних сил, спешить на перехват к мячу и постоянно, все долгих полтора часа игры, опасаться за собственные ворота.

– Но этот Комов ваш! – возмутилась Клавдия. – Все-таки за такие штуки надо бы судить.

– Да там… почти так и получилось.

– Ты устал? А может быть, помоешься, и мы немножечко пройдемся? Все равно же за Маришкой надо зайти. И к Звонаревым бы заглянули. А, Геш?

Бывая дома редко, наездами, Скачков привык к тому, что Клавдия живет своей, обособленной жизнью, которой он не знал, да и не интересовался. Какие-то у нее компании, знакомства, увлечения. Иногда она затаскивала к своим знакомым и его, но он уклонялся от таких встреч. Не до компаний, когда тащишься домой с таким усилием, словно на каждой ноге по гире! Они там веселятся, чокаются, треп идет о парижских кутежах знаменитого поэта, которого кто-то из присутствующих уподобился видеть «вот так вот, как тебя» в московском «Арагви», о неком завещании известного композитора в пользу опального писателя, о разводе режиссера и актрисы, – и все это с многозначительными недомолвками, с подмигиванием, с пальчиком к губам: дескать, не очень-то об этом следует распространяться, секрет-с… Тут же договаривались, что следует собраться завтра и пойти к одному художнику послушать запись модного перед революцией «Пупсика». И – тоже: где достал? Секрет!

– Геш, ты конечно с нами, старичок?

Какое там! Отказываясь, он опускал лицо и начинал сжимать и разжимать пальцы. Не поймут же, что ему через два дня снова выводить ребят на поле и – бегать, выносить тычки, толчки, подножки, удары локтем в шею, в плечи, – сплошные синяки потом! Но пусть бы синяки, и только. А если вдруг сфинтил и убегает подопечный, и ты торопишься за ним, вот-вот догонишь, а он, чувствуя твое дыхание, вдруг врежет с ходу по мячу!.. Хорошо, если выручит Алеха Маркин. А если нет? Кто виноват? Вернее – что? А виноват будет как раз тот час, что ты недоспал, сидя в компании за трепом, виновата рюмка, выпитая, чтобы не оскорбить сердечного расположения к тебе компании.

Для футболиста свободное от игр время – отдых. Совсем другое те, что около футбола, около команды. Для них вот этот треп, вот это околачивание в кругу спортсменов наполняет жизнь каким-то странным смыслом. А как они все принимаются судить о спорте! Можно подумать, что они жизнь провели на поле. А ведь всех знаний только и было, что потолкались возле автобуса с командой, да вот – за столом. Для Клавдии эти поклонники – хлебом не корми. Где-то в компании она и со Звонаревыми познакомилась.

– Ну их, слушай, – отказался Скачков, удобнее устраивая голову. – Потом как-нибудь.

– Не хочешь? Ну, смотри сам. Я в общем-то на всякий случай Валерии сказала, что у меня стирка. У тебя есть что стирать? Давай, выкладывай.

– Там… в сумке… – разбитым голосом сказал Скачков. – Возьми, пожалуйста, сама.

– Господи, Геш! – рассмеялась Клавдия, оглядывая засыпающего мужа. – Ты что это так развинтился сегодня?

Вместо ответа Скачков невыразительно помаячил вялой рукой и отвернулся к стенке. Клавдия рассмеялась:

– Старик ты, Геш. Совсем дремучий дед! Ну ладно, отдыхай. – И вышла. В окаменевшей мышце под коленом обозначилась и запульсировала какая-то незначительная, но чрезвычайно болезненная жилка – след старой травмы (шипом порвали ему ногу). Сейчас бы в горячую воду, размять, разгладить… Досадуя, что пропадает сон, Скачков согнул колено, наспех помассировал его, и боль расплылась, отпустила. Из ванной приглушенно долетал убаюкивающий плеск и шум сливаемой воды.

Старик… Да, для футбола он почти старик. Четырнадцать сезонов, не считая нынешнего, выбегал на поле, сыграл сотни матчей, у себя и за границей, и если прикинуть, что за каждую игру терял по три, а то и по четыре килограмма, то получалась убедительная арифметика; центнеры оставил он на футбольном поле. А износ сердца?

А нервов?.. Поэтому, когда в прошлом году его так оскорбительно отстранили от команды, то Клавдия, отлично видевшая, какой ценой достается ему жестокий спортивный режим, чтобы держаться в команде наравне с молодыми, расстроилась больше, чем он сам. «Вот и хорошо, – в запальчивости крикнула она. – Хватит изнурять себя, хватит тянуть жилы! Сколько можно?»

Она жалела его, как могла, заживляла болезненную рану, нанесенную ему так грубо, так внезапно, главное же – незаслуженно. А он сидел, понурив голову, и не отзывался. Ей хорошо было говорить! Как будто это так просто – взять и оторвать… Но почему так грубо, неожиданно? Проводили бы по-доброму, как положено (а уж чего-чего, но проводы он заслужил!).

Он тогда не сразу раскусил, что за тихая, скрытая возня шуршит вокруг его места в команде. А затеялась возня сразу, едва грянул гром по поводу опротестованного матча. Но вот прилетели из Москвы Рытвин с Ронькиным, все как будто утряслось. Стало известно, что «Локомотив» отправляется на товарищеские игры в Индонезию.

Последние дни перед отъездом Скачков, ни о чем не подозревая, увлеченно занимался с Маришкой. Дочка, по-существу, росла без него, и эта свободная от футбола неделя была для них обоих настоящим праздником. Утром, проснувшись раньше всех, они быстро завтракали и уходили в зоопарк, в кино, а дома, вечером, возились до тех пор, пока не приходила строгая Софья Казимировна и не уводила ребенка спать. Ради дочери Скачков отказывался от поездки в баню, на массаж и всякий раз сердился, если Клавдия заставляла его принаряжаться и тащила куда-нибудь в гости.

О том, что происходит за его спиной, Скачков впервые заподозрил буквально накануне отъезда. После вечерней тренировки молоденький вратарь из дубля Турбин попросил его остаться и «постучать» по воротам. В раздевалку они вернулись позже всех. В душевой Турбин спросил, о чем, если не секрет, шел разговор вчера на «чистилище» у Рытвина. Скачков оторопел: почему же его не предупредили, не позвали?

Тренер команды был снят и уехал, Скачков обратился к Арефьичу. Тот на «чистилище» тоже не был и толком ничего не мог сказать. «Что-то они там химичат, Геш»… Он посоветовал заглянуть к Ронькину.

Разозленный Скачков спросил Ронькина в упор:

– Что это значит? Я что – не еду?

– Да, так решили. Есть, знаешь, такое решение. Состоялось.

– Почему?

– Как это – почему? Все когда-нибудь приходят… Не маленький, сам должен понимать. Молодые подросли. А мы обязаны смотреть вперед. Ведь так?

А глаза бегали, а руки не находили места себе!

Набрав полную грудь воздуха, Скачков вдруг круто повернулся и, вылетев из кабинета, со всей силы хватил дверью. «Молодые подросли…» Зачем же тогда финтить?

Немного успокоившись, Скачков решил, что теперь он может посвятить себя семье по-настоящему. Забрал Маришку с Клавдией и уехал в Батуми.

Осень на юге выдалась нежаркая, погожая, с побережья схлынула крикливая толпа курортников, стало малолюдно, тихо. Теплое спокойное море.

Недели полного безделья тянулись в какой-то вялой дремоте. Впервые можно было отдыхать и не думать о футболе. Однако команда никак не выходила из головы. Межсезонье в футболе пролетает быстро. За зимние месяцы футбол едва успевает перекочевать с газетных страниц на журнальные, и вот уже незаметно подсыхают поля, красятся трибуны, начинается суматоха из-за постоянных абонементов на стадион, а тем временем с юга, с традиционных тренировочных сборов, подтягиваются к родным местам команды. Скоро, скоро!

Скоро – но только не для него. И он, кряхтя, перекладывал тело, подставлял солнцу другой бок и снова закрывал глаза…

Но вот однажды вечером позвонили, Клавдия побежала открывать, затем позвала мужа. Скачков увидел немолодого, грузноватого мужчину с поседевшей головой. Это был новый тренер «Локомотива».

О чем только они тогда не переговорили!

Иван Степанович понимал обиду Скачкова, но просил его «переломить себя». Команде нужен был лидер, игрок, который на поле все умеет, на которого равняется команда. Лидера не выбирают на собрании, его выдвигает коллектив как бы сам собой. Конечно, и годы подпирают, и растренированность дает о себе знать, – за зиму Скачков окончательно вышел из формы, – но все это перекроется опытом, умением, проникновенным пониманием игры. Кстати, на этот самый пресловутый возраст в спорте, о котором Ронькин заявил Скачкову, Каретников смотрел по-своему. Как иной раз просто, если не сказать безответственно, выживают из команды многоопытного игрока! Примерно, к тридцати годам к такому игроку лепится слово «возраст». Не догнал мяч – возраст. Пробил выше ворот – возраст. Отнял мяч защитник – возраст. Как клеймо! И создается атмосфера, будто он в команде лишний. А такой человек, наоборот, необходим команде, нужен ей больше, чем какой-нибудь подающий надежды новичок. Такой игрок – это хранитель традиций и стиля команды, это и огромный опыт игры с любым противником, умение приспосабливаться к любым условиям, не терять голову в любой ситуации. Не случайно сборные Бразилии, Англии, ФРГ никогда не приезжают на чемпионаты мира без таких игроков – «старослужащих».