Возьми меня с собой - Бочарова Татьяна Александровна

— Ты потише, — Анна легонько толкнула ее в бок. — Не так эмоционально.

Лера оглянулась: у двери ближней палаты стояла Настя, напряженно вслушиваясь в их с Анной диалог.

— Пусть катится! — понизив голос почти до шепота, проговорила Лера. — Скорее рак свистнет, чем он чего-нибудь от меня дождется!

— Ой, какая недотрога! — съязвила Анна. — Наше дело — предложить, ваше — отказаться.

Из второй палаты вышла тучная, отекшая женщина.

— Анна Сергеевна, — пожаловалась она, — снова приступ. Третий за сегодня. Сил моих больше нет.

— Лягте, Козлюкова. — Анна отвернулась от Леры. — Ложитесь, я сейчас подойду. Через минутку.

Тетка вздохнула и покорно побрела обратно в палату, тяжело шаркая толстыми, тумбообразными ногами.

— Забодали! — посетовала Анна. — Все-то им не спится, не лежится. Пойду скажу Наташке, чтобы укол сделала. — Она подмигнула Лере и направилась в процедурную.

Лера покосилась на застрявшую в дверях палаты Настю, но говорить ей ничего не стала и побрела в ординаторскую.

Светка, развалившись в кресле, грызла большое румяное яблоко. Лицо ее за последние дни еще больше осунулось и приобрело стойкий зеленоватый цвет.

— Ой, мочи нет, — пожаловалась она Лере. — Зинку носила как летала. Ни отеков не было, ни давления. Даже живот до седьмого месяца никто не замечал, ей-богу! А с этим бандитом чуть жива. И пихается-то как, паразит, того гляди, ребра переломает родной матери!

Светлана дважды за беременность делала ультразвук, и оба раза показали, что у нее мальчик. Светка собиралась назвать его в память о брате Виталиком.

— Нет, горе с этими мальчишками. — Света вздохнула, отвернулась к окну. Лера поняла, что говорит она сейчас не о младенце, находящемся у нее в животе, а о разбившемся на мотоцикле восемнадцатилетнем братишке.

— Свет, я беру у тебя восьмую палату. С завтрашнего дня.

— Восьмую? — оживилась Светка. — Ну, поздравляю! Поздравляю и искренне сочувствую!

— А что такое? — удивилась Лера.

— Да там же мой героический дедулька, Скворцов Иван Степаныч. Мне о нем уже кошмары по ночам снятся. Ой, Лерка, не завидую я тебе. У меня он в ежовых рукавицах был — и то замучил нытьем да жалобами.

А ты у нас человек мягкий, отзывчивый, на тебе он и вовсе ездить будет.

— Пусть попробует, — вспомнив Максимова, парировала Лера. — Как сядет, так и слезет. На что он жалуется-то?

— Да на все. Солнце ему не так светит, ветер неправильно дует. Лер, ему восемьдесят один, крышу давно снесло, жена померла, детишки разбежались кто куда — немудрено от такого-то папашки. А мы возись с ним. — Светка задумалась на минуту о чем-то, потом прибавила немного мягче: — Астматик он. На инвалидности, вторая группа. Я тебе правда сочувствую.

— Тебе в отпуск когда? — спросила Лера.

— В следующий четверг. Дотерпеть бы. — Светлана снова вздохнула и сосредоточенно принялась за яблоко.

3

Иван Степанович Скворцов оказался вовсе не таким, каким нарисовала его Лера в своем воображении. Со слов Светки она представляла себе мрачного, угрюмого старикана с лысым черепом и волосатыми ноздрями, нечто среднее между Кощеем Бессмертным и Фредди Крюгером. Однако в постели, укрывшись ветхим больничным одеялом почти до самого подбородка, лежало крошечное, легкое, как былинка, существо. Ноги существа едва достигали середины кровати, голова, окаймленная седыми, пушистыми волосами, напоминала венчик одуванчика.

С подушки на Леру придирчиво и одновременно жалобно смотрели два блекло-серых слезящихся глаза. У нее даже дыхание перехватило — совестно стало за Светкины слова. И как такой божий одуванчик может сесть к ней на шею? В чем только душа держится!

Однако через мгновение Лере стало ясно, что Светка не кривила душой и не преувеличивала, говоря, что Скворцов — самый противный и приставучий из всех ее больных.

Едва Лера присела на стул возле кровати и раскрыла историю болезни, дед тут же подал голос. Да какой — неожиданно пронзительный, звучный для такого тщедушного тельца и невероятно визгливый.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Издеваются! — вещал старик. — То одна еле ползала, брюхом своим всю морду мне изъездила, так теперь и вовсе девчонку сопливую прислали. Тебе сколько лет, дочка? Ты людей-то лечила когда аль нет?

— Успокойтесь, Иван Степанович, — улыбнулась Лера. — Мне много лет, у меня уже дочка скоро в школу пойдет. И людей я лечила, так что не волнуйтесь, справлюсь.

— Справишься, как же! — прошипел дед. — На тот свет меня в два счета справишь! — Он со злостью и тоской погрозил в воздух сухим, костлявым кулачком. — Засадили меня сюда, ироды, воронье поганое!

— Это кто же ироды и воронье? — изумилась Лера. — Врачи, что ли?

— Опекуны его, — вмешался в разговор парень, лежащий на соседней койке. — Он ведь недееспособный. Вот и нашлись какие-то дальние родственники, подсуетились, оформили опеку.

— Ага, опеку! — визгливо подхватил Скворцов. — Им бы имущество мое опекать, а сам я чтоб сдох побыстрее. Говорил: не желаю в больницу, и все тут. Разве ж они слушают? Упекли, точно в тюрьму! — Он сокрушенно махнул рукой и еще глубже натянул одеяло.

— Ты, дед, ерунду-то не городи, — улыбнулся парень. — Тебя сюда каким привезли, забыл? А я помню, как ты все ночи напролет хрипел, еле откачали. Остался бы дома, тут бы тебе и была крышка.

— Между прочим, ваш сосед правильно говорит, — подтвердила Лера, внимательно изучая карту. — Вот Светлана Алексеевна пишет, что у вас один за другим было четыре тяжелых приступа. Это месяц назад. А сейчас посмотрите, как вы хорошо дышите. И давление неплохое для вашего возраста, а было двести на сто сорок.

— Ты мне зубы не заговаривай, — не унимался дед. — Ты лучше скажи, прочитал главврач мою жалобу? Ту, что я ему на прошлой неделе послал?

— Не знаю, — пожала плечами Лера. — А на что конкретно вы жаловались?

— Да брось, Степаныч, — обратился к деду парень. — Чего ты пристал, видишь, человек новый, еще только осматривается. Это он так, с тоски, — пояснил он Лере. — Родственники-то эти положить его сюда положили, а появляться не думают. Хоть бы кило яблок деду принесли, и того не дождешься. Вот он и буянит от обиды.

— С родственниками вашими, Иван Степанович, я поговорю, — твердо пообещала Лера. — Выясню, в чем дело. Может, у них что-нибудь случилось, есть какая-то веская причина, по которой они не могут до сих пор вас навестить. А жалобы главврачу писать не стоит. Лучше скажите мне, чем вы недовольны.

— Уколы Настька больно делает, — заскрипел дед. — Вся задница в шишках, не знаю, на который бок вертеться.

— Я попрошу, вам уколы будет делать Наталья Макаровна. Что еще?

— Каша по утрам надоела. Одна овсянка на воде второй месяц.

— Хорошо, я попробую договориться на кухне, там иногда будут делать для вас омлет.

— Душно!

— Проветрим.

Дед на секунду запнулся, затем раскрыл было рот, чтобы продолжать свой ультиматум, но тут его сосед весело рассмеялся:

— Кончай, дед! Совесть поимей. Нашел себе золотую рыбку желания исполнять. Будь доволен, что тебе омлет вместо овсянки принесут.

— А ты, Дрюня, зря лыбишься, — огрызнулся Скворцов. — Я, может, за всю-то жизнь заработал право, чтобы ко мне золотая рыбка приплыла. Хоть три желания исполнила, какое там — хоть одно! — Он неожиданно скис, несколько раз часто моргнул и проговорил тише: — Хреново на старости лет вот так, одному, в казенной постели.

— Хреново, — согласилась Лера. — А вы поправляйтесь, мы вас и выпишем. Домой пойдете, сами себе будете покупать и яблоки, и что хотите.

— Твоими бы устами, дочка, да мед пить, — устало пробормотал Скворцов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Видно было, что запал у него кончился, Лерина сговорчивость обезоружила его. «Кажется, своими скандалами он просто пытается подбодрить самого себя, — подумала Лера. — Дескать, пока ругаюсь, требую, кричу, значит, не умер, значит, есть еще силы, есть порох. А пороха-то, видать, мало».