Время дождя. Парижские истории - Ольга де Бенуа

– Вот за это я и люблю тебя, – сказала я. – У тебя достаточно устойчивости, чтобы уравновесить меня и удержать на земле.

– Я знаю, что не могу дать тебе той сносящей голову страсти, о которой втайне мечтают многие женщины, – Шарль обнял меня и мягко погладил по щеке. – Во мне нет подобных чувств, я на все и на всех смотрю немного отстраненно, через легкую дымку разума. И мне кажется… может быть, я и ошибаюсь, но мне хочется в это верить: между нами такой запас нежности и взаимного уважения, что этого вполне может хватить на всю жизнь.

Сбежавшие из Стамбула

Шел дождь. Я смотрела в окно на стремительно мокнущий город. Он был полон шорохов и светящихся огней. Как будто за окном кто-то разлил на сверкающей мостовой золотую, серую и фиолетовую акварели. Каждый раз, когда кто-то распахивал стеклянные двери ресторана в эту дождливую ночь, внутрь врывалась ночная прохлада и сырость, от которых на языке оставался привкус родниковой воды.

Полина почувствовала себя нехорошо и отпросилась домой пораньше. А я почему-то засиделась до закрытия. Мне нравилось смотреть, как струи воды баюкают землю, слышать, как гром и молнии весело потряхивают город, и вода с грохотом стекает с карниза на асфальт. Все разошлись, когда я наконец очнулась от своих грез и увидела, что вот уже пару часов моя книга открыта на той же странице. Все повара ушли. Бекташ пересчитывал выручку у кассы. Должно быть, день для него был удачным, потому что он вдруг решил показать себя настоящим джентльменом и отвезти меня домой. У него была роскошная, почти кричащая машина, какая обычно бывает у внезапно разбогатевших людей. Пока мы ехали по мокрому Парижу, Бекташ рассказал мне о своей жизни.

– Я приехал сюда, как и ты, совсем молодой, – объяснял он мне на своем ломанном французском. – Без гроша в кармане. Пытался учиться, но не пошло. Работал везде, где мог. Платили мало, иногда работал за еду. Жил с женой на десяти квадратных метрах под крышей. Появилась возможность – открыл текстильную фабрику. Это все родственники жены. Они дали денег. Без них я бы никуда. Сначала открыл ателье. Жена шила дома. Потом магазин. Потом несколько магазинов. Потом фабрику. И еще одну. Закрыл фабрику, купил ресторан…

– А почему решил уехать из Стамбула?

– Молод был. Думал, что в Париже лучше. Везде казалось лучше, чем дома. Сейчас-то я, конечно, уже не уехал бы. А ты зачем приехала?

– Все было, как у тебя. Кроме текстильной фабрики, родственников и жены.

Я смотрела, как дождевая вода растекалась по стеклу. Люди, автомобили, улицы – все было в каких-то разводах, переливалось, как пятна бензина в лужах, и словно светилось изнутри. По улицам двигались смутные мерцающие тени.

– Ты скучаешь по родному городу? – спросила я.

– Да, каждый день, – ответил Бекташ. – Иногда по ночам мне снится, что я брожу по этим старым пыльным улочкам. Повсюду коты, духота, запах кофе и сладостей, жареного мяса и свежевыстиранного белья, муэдзин кричит с минарета. Я наконец-то дома. Мне легко и спокойно. Может, в старости, я и вернусь домой. Хотя свой дом мы повсюду таскаем с собой.

– И все-таки ты – поэт, Бекташ. Как знать, может, в другой жизни ты им и будешь? Если хорошо поработаешь в этой?

– Да, если за это хорошо заплатят, – кивнул турок.

Мы доехали.

– Я поднимусь к тебе? – спросил Бекташ, будто на всякий случай, особо ни на что не надеясь.

Я рассмеялась.

– Конечно же, нет. У меня есть жених.

– А любовник тебе не нужен?

Я покачала головой, вышла из машины и помахала ему рукой.

– Доброго вечера, Бекташ. Спасибо, что подвез.

Он уехал.

Пасха, гости и светящееся окно

Весной Ян снова приехал в Париж, на целую неделю. Полина вставала рано, работала весь день и возвращалась домой поздно, поэтому Ян бродил по городу один, а вечером они с Полиной гуляли по набережной, иногда до самого утра.

На Пасху Полина привезла его к нам.

****

Вот уже две недели мы с Шарлем гостили у его родителей в живописном городке Немуре в сотне километров от Парижа. Сами они уехали в Испанию на свадьбу друзей и оставили на нас дом и двух кошек. Дом находился на берегу Луары. Он был весь белый, веселый, с синими ставнями. Трехэтажный, с винтажными лестницами, просторными комнатами и высокими потолками, он сильно отличался от душных парижских квартир, в которых мы привыкли жить. Двери кухни и гостиной на первом этаже выходили в благоухающий сад с розами и цветочной беседкой. В беседке стоял плетенный диванчик, и там целыми днями спали на подушках кошки – серая и белая, резную изгородь обвивали виноградные листья, а в них пели невидимые птицы. Мы с Шарлем отдыхали здесь всей душой от городской суеты и смога.

Когда я выглядывала по ночам в сад из окна нашей спальни на третьем этаже, я видела мерцающую реку, в которой отражались бледная луна и далекая громада леса. В сияющих водах купались миллионы звезд и светящиеся во мраке кувшинки. Где-то на острове, за туманной грядой деревьев, ухали совы и сварливо перекликались вороны. По утрам над рекой стоял прозрачный, влажный, будто поддернутый розоватой дымкой туман. Весь дом спал, как будто укутанный призрачным покрывалом замешкавшейся ночи, и только я бодрствовала – еще не ложилась или уже проснулась. Я выходила в сад в легком халате, ступала босиком по прохладной от росы траве, спускалась вниз к реке, тяжело опираясь на трость. Там скидывала халат, зябко ежась, быстро ныряла в темную воду и плавала среди цепляющих за ноги и руки водорослей, между кувшинок и скользящих под пальцами коряг, пока меня не начинало трясти от холода. Тогда я выбиралась на берег, выжимала волосы, куталась в халат и шла принимать душ. Шарль еще спал, спал и весь дом. В окна заглядывал новый день, и я радовалась ему, как старому доброму знакомому, чувствуя, что он принадлежит только мне.

Дом просыпался, отряхивался со сна, на этажах звучал смех, кто-то открывал скрипучие ставни, кошки со всех ног бежали на кухню и оглушительно требовали завтрака. Шарль спускался вниз в широких штанах, худой и лохматый, всегда немного сонный, и варил кофе в турке. Я натягивала платье прямо на голое тело и с мокрыми волосами шла покупать круассаны и пирожные в булочную за углом. Потом мы вдвоем молча пили кофе и завтракали. Говорить совершенно не хотелось: нам было хорошо друг с другом и без слов. Вскоре на кухню приходили наши гости, и молчание прерывалось само собой – хлопали двери, ставили чайник, велись разговоры о том о сем, кто-то курил, кухня наполнялась запахами начинающегося дня, оглушительно мяукали кошки, которые путались под ногами, и им наступали на хвост. В доме кипела жизнь.

К нам все время приезжали друзья. Кто-то оставался, кто-то двигался дальше, но дом никогда не пустовал. Они с Шарлем шатались по городку, гоняли на велосипедах по лесу или сплавлялись на байдарках по реке. Я же все это время проводила в беседке с книгой, с легкой завистью наблюдая за их веселыми похождениями. Месяц назад я повредила спину, пытаясь выполнить какое-то хитрое упражнение, придуманное моим тренером, и не могла много ходить, только плавать, да и то недолго. Впрочем, мне это пошло на пользу, потому что впервые за долгие годы я оказалась бездеятельной поневоле. Говорю, что проводила время с книгой, но на самом деле все время сидела на диванчике в беседке, смотрела на реку или сад, на то, как веселятся люди, а раскрытая книга просто лежала у меня на коленях. Мне не хотелось ни читать, ни работать, ни думать о будущем. Это ощущение внутренней тишины, полного согласия с самой собой было чем-то новым, чарующим, приятным на вкус. Иногда кто-нибудь из гостей пытался составить мне компанию, но я довольно быстро снова погружалась в себя, и меня оставляли в покое. Это непривычное молчание в моей голове – то, что я безуспешно искала все это время. Оказалось, что достаточно было остановить свой безумный бег за внешними дарами жизни, и черная дыра, которой я скармливала свои лучшие годы, исчезла. И от того, что я знала, – это ощущение покоя конечно, как и любое достижение внутреннего равновесия, оно было для меня еще более ценным.

****

Добраться в Немур было просто – час на поезде с Лионского вокзала, мимо Мелана, Буа Ле Руа, Фонтанбле и маленьких деревенек Сена и Марна. Ян и Полина прибыли к нам в субботу и остались на Пасху.

Любое движение причиняло мне боль, поэтому я почти все время сидела в саду, грелась на солнце, предоставив Шарлю заниматься гостями. Полина же была деятельна и беспокойна. Она слазила на крышу, чтобы пофотографировать рассвет, обошла пешком все окрестности, поиграла с кошками, погоняла по саду голубей, приготовила еды для всех, помогла Шарлю выдраить кухню. Я поражалась ее кипучей энергии.

Именно тогда мы впервые поговорили с Яном. Полина и Шарль уехали в супермаркет – закупаться для воскресного барбекю, а Ян остался со мной. Мы сидели в саду, немного в тени, и пили клюквенный морс. Над рекой бесилась, металась мошкара. Крякали утки, выпрашивая хлеба. Я впервые разглядела друга Полины вблизи и поразилась исходящему от него спокойствию. Что-то в его глазах или в движениях было неуловимым, вневременным, как движение колокола, которое вдруг замедлило свой бег по краю вечности.