Печенеги - Василий Васильевский

Печенеги и узы, поселенные в пределах монархии, очерченных некогда мечом Василия II, принимали деятельное участие в турецких походах Романа IV. Они составляли в византийской армии легкую конницу — род войска, столь важный в борьбе с племенами, также сохранявшими быстроту и смелость кочевых набегов. В передовые отряды и сторожевые разъезды посылались узы и печенеги. Когда утомленное войско греческое останавливалось на привале, не имея, чем подкрепить свои силы, печенеги, не слезая с коней, бросались в окрестности для добывания припасов. Когда нужно было разорить страну, занятую неприятелем, отправляли вперед узов[35]. Одним словом, услуги бывших степных наездников были весьма полезны. Но было одно неудобство и одна опасность при пользовании этим родом войска. Участники походов Романа, наблюдая вблизи своих новых товарищей в их стычках с турками-сельджуками, поражены были близким родственным сходством тех и других: та же, на взгляд греков, безобразная наружность, те же крики, те же военные ухватки. Когда турецкая конница нападала на узо-печенежский стан, то греки теряли всякую возможность разобрать, кто их союзники и кто неприятель: только привычный глаз мог при близком сходстве отыскать внешние признаки отличия. Язык в этом случае едва ли мог оказать помощь: если и была разница в наречиях сельджукском и печенежском, то не такого рода, чтобы поразить слух не знающих ни того, ни другого языка. Следовало опасаться, что, несмотря на византийское золото и ткани, скифы не останутся глухи к голосу крови, узнают в турках своих братьев и передадутся на их сторону. Перед самой роковой битвой, которая кончилась пленом Романа, целый отряд узо-печенежский ушел в лагерь врагов. Страх, что все другие последуют этому примеру, едва ли был изглажен возобновленною присягой на верность империи, которую предводители узо-печенегов дали по обычаям своей варварской обрядности. Может быть, это опасение роковым образом подействовало на исход сражения при Манцикерте, хотя печенеги честно сохранили клятву (1071 год).

Византийское государство, в числе немаловажных заслуг которого история должна зачесть его содействие сближению племен и народов, познакомило между собою две разрозненные ветви турецкого племени. Это знакомство не осталось без влияния на ход будущих событий и принесло немалый вред империи.

Помимо всего прочего и сами по себе узо-печенеги представляли в высшей степени неугомонный, крайне беспокойный элемент населения. Всякую минуту они готовы были сесть на своих лошадей, идти за каждым искателем приключений, который обещал им награду и добычу. Кто имел неудовольствие на византийское правительство и думал о мести, кто имел притязания сесть на престол Юстиниана и Василия, тому стоило только перейти за Балканы, чтоб отыскать целую армию готовых помощников. На Дунае образовалась странная смесь бродячего населения, составленного из самых разнообразных элементов. Здесь, по словам византийского историка[36], можно было встретить людей всякого языка. Вслед за печенегами и узами стремились половцы, и, без сомнения, являлись русские поселенцы.

Мы не знаем, в какой степени заслуживает внимания предположение, что славяне, распространившиеся на почве древней Дакии с VI века, были те самые, которые после получили название русских, и что уже к ним должны быть возводимы следы русского населения, сохраняющиеся здесь в местных названиях. Быть может, в самом деле нет достаточных оснований отделять славянские поселения, которые сидели на левом берегу Дуная и в области реки Тисы, от той большой славянской массы, которая наполняла Балканский полуостров до прихода восточных народов и которая ассимилировала Болгарскую орду и отсюда получила свое название. Во всяком случае, было ли у них там прямо единокровное население или только родственное славянское, но с X века русских сильно тянуло к Дунаю. В XI веке туда ходила русская вольница, вслед за нею двигались и мирные оседлые колонии. Указания на это можно найти как в наших летописях, так и в источниках византийских.

Очень вероятно, что придунайские города, называемые русскими в летописях, сделались такими именно с того времени, в которое византийцы отмечают наплыв туда нового населения. Нет никакой возможности думать, чтобы печенеги, а потом половцы от кочевого быта могли вдруг переходить к городской жизни и чтобы они без всякого принуждения и необходимости стали заниматься земледелием, что, как мы увидим, делали переселенцы. Византийский писатель[37] XI века, впрочем, прямо говорит, что смешанное население некоторых больших городов по Дунаю, поражавшее своим разноязычным составом, хотя под влиянием соседства с кочевниками и усвоило печенежский образ жизни и печенежское своеволие, но тем не менее не было печенежским, а, напротив, иногда много терпело от этих соседей. Константинопольское правительство поняло, какую выгоду оно может извлечь из этой противоположности. Чтобы удержать за собою по крайней мере номинальную власть на Дунае, чтобы замкнуть кочевую орду, поселившуюся в Болгарии, в более или менее твердом круге, оно приносило большие жертвы. В то время как Охридская Болгария стонала под игом византийской финансовой системы, воинственное население придунайских городов ежегодно получало из Константинополя богатые подарки. Нечего говорить о том, что само оно ничего не платило. Эта уступчивость и щедрость притязательной византийской казны объясняется желанием поддержать ослабевающие связи между центром империи и северными ее окраинами, чтобы не выпустить из рук влияния в местностях между Дунаем и Балканами.

Когда на византийском престоле сидел Михаил VII Парапинак[38], неспособный ученик ученого Пселла[39], государством правил один из самых безжалостных и суровых представителей финансовой византийской политики, евнух Никифор, любимец императора и его первый министр. В числе других мер, принятых для пользы казначейства, но едва не погубивших государства, этот министр произвел сокращение в тех денежных подарках, которые посылались в придунайские города (около 1074 года). Неуместная бережливость имела самые дурные последствия. Придунайская вольница порвала всякие связи с империей, вошла в тесный союз с кочевниками и замышляла нечто более опасное. В Дерстре (Силистрии), который по своему значению стоял во главе прежних болгарских городов на Дунае, власть захватил какой-то Татуш — печенег, судя по имени. Византийское правительство хотело поправить свою ошибку.

Вестарх Нестор, пользовавшийся личным доверием императора, славянин по происхождению, способный, следовательно, привлечь к себе славянские элементы волновавшихся городов, послан был на северную границу империи в звании катапана. Влиятельные жители Дерстра, прибывшие в Константинополь, уверили императора, что как только Нестор явится, город и крепость, отказавшись от союза с печенегами, признают власть византийского правительства. Но катапан скоро убедился в том, что полномочия, принесенные из Константинополя, не имеют никакого значения на Дунае. Он очутился в странном положении правителя, не признаваемого своими подчиненными. Он потом действительно успел сблизиться со своими единоплеменниками, но только уступив их стремлениям и разделив их планы, то есть отказавшись от намерения сблизить их с Византией.

Предводители воинственных дружин в Дерстре и других городах взяли с греческого катапана клятву, что он во всем будет заодно с ними, вместе вошли в соглашение с печенегами и решили идти на Константинополь. Говорят, что Нестор был лично раздражен против евнуха Никифора, который, узнав о неуспехе его миссии на Дунае, хотел воротить большие деньги, данные ему в руки, и конфисковал его дом в Константинополе. Союзники перешли Балканы, беспрепятственно грабили в Адрианопольской области и достигли столицы. Осажденный Константинополь скоро был поставлен в тяжелое положение от недостатка в средствах пропитания. Обвиняя во всем ненавистного Никифора, жители волновались и требовали у своего императора, чтобы он выдал любимца с головою смертельному врагу его Нестору, который на этом условии обещал снять осаду. Михаил Парапинак обнаружил упорство, едва ли, впрочем, объяснимое благородной твердостью, а скорее влиянием того же логофета Никифора. «Он не хотел, — говорит с некоторым упреком современник, — пожертвовать одним человеком спасению всего греческого народа». Быть может, Михаил VII надеялся также на содействие Запада, где папа Григорий VII, с которым он завязал сношения, призывал всех христиан на помощь Восточной империи против язычников, дошедших уже до стен Константинополя.

Избавление пришло другим путем, довольно темным. Византийцы говорили о сверхъестественной помощи и заступничестве Богоматери. История же намекает на интриги, произведшие разделение в лагере союзников. Печенеги, отправленные в Константинополь для переговоров, после своего возвращения заподозрены были в замыслах на жизнь Нестора, главного руководителя в походе. Следствием этого было то, что союзники сняли осаду и пошли обратно к Дунаю, довершая разорение Фракии и Македонии.