Трудный переход - Мулдаш Уналбаевич Ерназаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После долгих препирательств баи, наконец, приняли предложение Алдажара — организовать откочевку аулов и перегон скота и готовиться к решительной схватке с Советами. Только себе мог открыться хитрый бай: главарями восстания он видел своих сыновей. В народе говорят о нем — потомок незабвенного хана Кенесары. Возможно, и про его сыновей степняки скажут: потомки славного Алдажара, а его самого, в знак ханского величия, уважаемые люди степи поднимут на белой кошме.
Но он не торопился открываться сыновьям. Он видел: младший — сдержанный и рассудительный Жаилхан — в последнее время замкнулся, ушел в себя. «Что стоит за всем этим? Что у сына на уме? Старший — Каражан — решителен и горяч. Это хорошо в бою, но ведь восстание — не один бой. Сумеет ли сын, вспыхнув сухою травой, не погаснуть разом? Надолго ли хватит этого огня? Нужно пламя, которое не только зажжет других, а огненным валом пройдет по степи, сметая все на своем пути», — думал Алдажар.
Сомнения мучили бая, порою у него мутилось сознание. Близкие замечали, что взгляд его то вспыхивает зловещим огнем, то становится неподвижным и отрешенным. Течение его мыслей перебила Шекер, со страхом и недоумением смотревшая на мужа:
— Как же так? Как мы оставим дом, хозяйство? Зачем нам перебираться в Караузяк?
Алдажар ждал этих вопросов, но не в его правилах было давать кому бы то ни было отчет в своих действиях. Он гневно перебил жену:
— У лягушки нет хвоста, а у женщины ума. Аллах и тебя не наградил им, а дал тебе уши. Ты слышала, что я тебе сказал? Так надо! Время сейчас такое!
— Прошу тебя, оставь меня здесь, — жалобно взмолилась Шекер. — Я не хочу встречаться с твоей старшей женой.
— Я когда-нибудь спрашивал о том, чего ты хочешь? Если ты забыла, чья ты жена, мне придется напомнить об этом, — указал он на висящую на стене камчу. — В жизни случается так, что и недруги объединяются против общего врага. А вам и подавно делить нечего: Кульнар уже стара, ей не до меня. Нашей семье грозят более серьезные беды, чем ваши бабьи раздоры!
— А как же все же быть о хозяйством? — почтительно спросил Жаилхан.
— Юрты разберите, сложите и упакуйте имущество, остальное сделает Сайлыбай. За нами последуют многие.
— Может быть, мне поехать с кошем, все же будет хозяйский глаз за нашим добром? — в голосе Шекер еще теплилась слабая надежда.
Алдажар грозно прищурился, перевел взгляд на камчу. Жена сжалась и больше не произнесла ни слова. Что-то недоговоренное осталось между ними. Чай пили молча.
Приближался вечер. Шекер занималась хозяйством, но руки не слушались ее, движения были суетливы, ее кроткие глаза застилали слезы. Стараясь подавить рыдания, готовые вырваться из груди, она крепко сжимала припухшие губы. Жаилхан и слуга отца Суранши, хлопотливо снуя по становищу, готовились к отъезду.
Наверное, впервые в жизни Алдажара терзали сомнения: правильно ли он поступает? От охватившего его волнения он поднялся и медленно стал ходить по юрте. Его блестящие, украшенные орнаментом из серебряной нити ичиги утопали в мягком ворсе дорогого персидского ковра.
«Глупый народ! — размышлял он. — На что надеются люди? Кто может изменить то, что создавалось и стоит веками? Сам аллах повелел и устроил жизнь именно так. На что способна эта голь перекатная? Пасти скот! Но без баев нет скота, а без скота нет казаха. Пропадут, как голодные шакалы, все добро, все богатство, как дым, развеет степной ветер. Все превратится в прах. Чтобы владеть богатством, умножать его — нужна голова. А я то-то не видел еще ни одного умного чабана. Правильно говорят: «Взбесится собака, будет кидаться на хозяина!» Столько народу кормил, поил десятки лет. Долго ли продержится новая власть? Будь все проклято! И вы в первую очередь, голодранцы, перекинувшиеся на сторону кафыров и заводящие в степи свои порядки!»
Тягостные размышления Алдажара прервал приезд Сайлыбая — старшины его аулов. Он с порога юрты униженно поклонился хозяину, торопливо засеменил с почтительно протянутыми руками. Бай сдержанно ответил на приветствие. Они вышли из юрты и расположились на кошме. Сайлыбай, умильно улыбаясь, начал докладывать:
— О досточтимый Алдеке, да продлит аллах ваши годы! Я объехал все ваши аулы, дела идут неплохо. Джайляу ваши зеленеют, как никогда, травостой замечательный. И скот, слава аллаху, набирает вес на глазах…
— Сайлыбай! Видимо, я ошибся в тебе. Не сомневаюсь: ты предан мне, но не видишь дальше своего прыщавого носа! Я тебя держу старшиной аулов не для того, чтобы ты щупал курдюки моих баранов, а чтобы зорко смотрел, что творится вокруг. И дело сейчас не в баранах, а в людях, окружающих нас. Вот за ними-то и нужен глаз да глаз!
— Не гневайтесь на меня, хозяин! Который год я верно служу вам. Готов сложить хоть сейчас свою голову, чем дать упасть волосу с вашей, — в голосе старшины слышались неискренние слезы.
— Кому нужна твоя глупая голова? Расскажи-ка лучше, о чем ведут разговоры в аулах? Не затевают ли чего-нибудь чабаны? — И, глядя на недоумевающего Сайлыбая, бай добавил: — Отныне будешь мне докладывать все о сборищах чабанов, о слухах в аулах, о приезжающих в наши края сельсоветчиках, Я должен знать все, понимаешь, все, до мелочи, должен я знать!
— В аулах, слава аллаху, спокойно, — неуверенно ответил байский приспешник. — Правда, недавно… — он неловко помялся. — Тогатай, Жарлыбай и Тышканбай хотели бросить скот и уйти. Но моя плетка надолго отбила у них охоту к своеволию.
Под поощрительным взглядом Алдажара он продолжал:
— Где же они найдут такого хозяина, как вы? У новой власти нет ни пастбищ, ни скота. Одни бумажки, называемые каким-то дурацким словом «декреты».
