Палачка - Павел Когоут

— Оноре де Бальзак — основатель великолепной портретной галереи палачей. В ее создание внесли большой вклад своими выдающимися произведения ми шотландец Вальтер Скотт и чех Карел Гинек Маха в своем неоконченном романе „Палач“ он даже сделал своего героя последним отпрыском королевского рода Пршемысловичей. „Он был высок и строен. — пишет Маха, — Курчавые черные волосы, не стесненные головным убором, закрывали весь лоб до густых бровей, из-под которых сверкали в глубине огромные глаза; лицо тоже все заросло черными волосами. Поверх черного костюма развевался алый плащ, на спине двумя ремнями крест-накрест был пристегнут широкий, — цитировал профессор Влк, а пани Тахеци казалось что он описывает себя в молодости, — меч с длинной рукояткой“. Кстати, я полагаю что Карел Крейчи ошибается, когда в своем труде „Образы палача и осужденного в творчестве Махи“ рассматривает сближение типа короля и типа палача как признак разложения общественного строя. Напротив — в обоюдоостром оксюмороне их взаимного обращения „Ваше величество палач!“ и „Ваше палачество король!“ слышится деместровская сопряженность двух важнейших общественных функций. Такой подход к проблеме, характерный для серьезных художников, достигает своей вершины в гениальных творениях Франца Кафки и Пера Фабиана Лагерквиста, по праву награжденного Нобелевской премией. Вот подлинный образ палача, и даже если нашлись несколько человек, которые не были его достойны, это не дает вам как ученому права перечеркивать все то, что дали отечеству и человечеству многие поколения честных палачей. Ведь, положа руку, — продолжал профессор Влк, обращаясь к доктору Тахеци, и в его голосе впервые послышалась тонкая ирония, — на сердце, не каждый выпускник философского факультета становится Шопенгауэром, не правда ли, пан доктор? И уж наверняка не один такой выпускник по заслугам принял смерть от руки палача, сведения о котором, напротив, есть в любом мало-мальски серьезном научном словаре? Ограничусь цитатой из „Meyers Neues Lexikon",[10] Лейпциг, 1964 года издания, статья „Палач“: „Лицо, приводящее в исполнение вынесенный судом смертный приговор в установленной законом форме“. Этим, и ничем иным, должна была бы заниматься ваша дочь. Ведь речь идет не о том, чтобы она, — продолжал профессор Влк, обращаясь к доктору Тахеци, и в его голосе впервые послышался легкий упрек, — убивала людей, а о том, что перед ней откроется, пожалуй, наиболее освоенная и, несомненно, актуальная во все времена сфера человеческой деятельности, гораздо более древняя, чем медицина и право, не говоря уж о философии. Я, мой коллега, — продолжал профессор Влк, поворачиваясь к доценту Шимсе, — и остальные преподаватели могли бы передать ей обширные знания, которые, как я старался показать в своем импровизированном экскурсе в историю вопроса, принадлежат к основам цивилизации. Мы собирались передать ей и свой богатый практический опыт, для того чтобы „capital punishment“, по меткому выражению англичан, то есть смертная казнь отсечением головы не превратилась в занятие для дилетантов, а вновь стала поприщем лучших сыновей, а отныне и дочерей своего века. Итак, если вы, — продолжал профессор Влк, обращаясь к доктору Тахеци, — пан доктор, подлинный гуманист, вы не должны закрывать глаза на тот факт, что во время любого катаклизма, будь то революция или мировая война, над тысячами людей вершат смертный приговор лица, для которых вешать означает просто вешать, и ничего больше. Но есть, поверьте мне, есть огромная разница, переломит ли вам петля шею мгновенно, или же вы будете дергаться, пока она медленно, в течение четверти часа задушит вас. Сегодня, к примеру, коллега Шимса работал столь искусно, что судебный врач констатировал смерть его подопечного через двадцать восемь секунд.

— Вы были на три секунды искуснее! — с восхищением сказал доцент Шимса.

Впрочем, — продолжал профессор Влк с аристократизмом человека, чуждого тщеславия, — нигде не сказано, что ей обязательно придется казнить самой. К примеру, после выпускного экзамена она может посвятить себя теории. Но даже если она станет Действующим палачом, никто не вправе требовать, чтобы она рвала кого-то клещами или колесовала, Лизинка будет приводить в исполнение лишь приговоры, узаконенные сегодня в цивилизованном мире. Если исключить расстрел, который по традиции оставлен за военными, в Европе такими казнями считают лишь гарроту, гильотину и виселицу. Америка первой пошла навстречу женщинам-палачам, узаконив казнь электричеством и газом, которые привычны для женщин, — продолжал профессор Влк, обращаясь к пани Тахеци, — поскольку они есть в каждой современной кухне. Можно сказать, что сегодня палач сдает в чистку рабочую одежду куда реже, чем слесарь — спецовку. Это все, — продолжал профессор Влк, обращаясь к доктору Тахеци, — о чем я хотел вам поведать. А теперь, — сказал он, обращаясь к доценту Шимсе и глядя на часы, на которых было без пяти пять, — Мы пойдем. Нет, нет, сударыня, — добавил он, заметив, что мать Лизинки открывает рот, чтобы пусть не столь аргументировано, зато темпераментно выразить ему свою поддержку, — святое право вашего супруга спокойно поразмыслить над моими доводами и счесть их либо легковесными и недостойными научного спора, либо, на против, столь серьезными, что он напишет нам заявление с просьбой принять вашу дочурку. Ибо и у нас, пан доктор, есть законное право отобрать из потока претендентов тех, у кого обеспечен надежный тыл. Многие выдающиеся заплечных дел мастера не знаю что готовы отдать, лишь бы мы приняли их отпрысков. И если мы хотим покончить с устаревшей традицией семейного ремесла и предоставить шанс детям языковедов, то у нас должна быть уверенность, что наш подход будет полностью оправдан полученными результатами. Мы ни в коем случае не должны допускать даже мысли о том, что первая в мире девушка-палач будет страдать от непонимания собственного отца. Если у нее возникнут еще и эти проблемы, любой преступник ей только спасибо скажет. Ну, а сейчас позвольте нам, — профессор Влк поцеловал пани Тахеци руку и ободряюще улыбнулся Лизинке, — откланяться.

После этого он дружески попрощался с доктором Тахеци. — простите, — сказал он. Взяв у него мертвую курицу, он подал ее пани Тахеци.

— После стольких волнений, — сказал он, — сытый ужин наверняка придется кстати вашей семье. А закуску вы найдете в ванне.

— Боюсь, — запинаясь, выдавила пани Тахеци, — что мы ввели вас в расходы…

— Помилуйте, сударыня, — сказал профессор, — какие там расходы! Существует прекрасная старинная традиция: казнимые заказывают у казнящих последний ужин — по-немецки это звучит очень метко „Henkersmahlzeit".[11] Зато мы имеем право на все, что останется.

— А у них каждый раз глаза разбегаются, — весело сказал доцент Шимса, — бесплатно ведь. Поназаказывают себе всякой всячины, а у самих потом всегда аппетит пропадает. Вы позволите забрать из ванной наше снаряжение?

Доктор Тахеци апатично наблюдал, как его жена помогает профессору Влку надеть пальто. Доцент Шимса, поблагодарив, оделся сам. Оба гостя пытались смягчить бестактность хозяина понимающими улыбками. Профессор Влк церемонно поклонился.

— У нас не принято говорить до свидания, — произнес он, — но сегодня особый случай, и потому мы говорим: успешного сотрудничества!

— Извините, — сказала пани Тахеци, — муж не хотел вас обидеть.

Лизинка благовоспитанно сделала книксен.

— Ах, — сказал Доцент Шимса, уже державший в Руках все их снаряжение, — одну минутку! Он поставил бидон, нагнулся к чемодану и открыл его. Среди крюков, молотков и ремней лежал моток конопляной веревки. Шимса вынул из кармана складной нож, отрезал сантиметров тридцать веревки и протянул девушке, словно это был цветок.

— На счастье, барышня! — галантно сказал он. — Ещё теплая!

Его жест был так выразителен, что Лизинка едва не понюхала веревку. Затем оба гостя прикоснулись белыми перчатками к черным шляпам и удалились.

Не дожидаясь, пока на лестнице смолкнут шаги, — значит, гости еще могли слышать доносящиеся из квартиры звуки, — пани Тахеци с курицей в руках влетела в спальню, захлопнула дверь и повернула ключ. Доктор Тахеци остался наедине с дочерью.

Теперь она была полностью в сфере его интеллектуального влияния, но сила, которая буквально минуту назад впервые в жизни вдохновила его на борьбу — он даже был готов драться, — испарилась без остатка. Его хватило лишь на то, чтобы взять Лизинку за подбородок и заглянуть в ее детские глаза.

— Лизинка, — горячо зашептал он, — мы с тобой всегда были друзьями и никогда не лгали друг другу. Так скажи мне, только честно: неужели ты в самом деле могла бы казнить людей?

Лизинка чистосердечно пожала худенькими плечиками.

— Лизинка, — потрясенно произнес доктор Тахеци, — неужели тебе, моей дочери, больше хочется стать палачом, чем, к примеру, булочницей или садовницей?