Семя скошенных трав (СИ) - Далин Макс Андреевич

Внутри мигал голубой огонёк, видимо, индикатор работы систем жизнеобеспечения — и в этом синем свечении сладко спали три крохотных и неожиданно милых существа. Мне потребовалась целая минута сообразить: это же бельки! Новорождённые шельмочки! Я знал, что они покрыты пухом, но в передачах ВИДа их бельки были далеко не такие милые.

А наяву, не в записи — зайки такие, как игрушечки. Как котятки пушистенькие, прямо потискал бы.

И очень тяжело укладывалось в голове, что из них вырастают шельмы. Безобразные и жестокие гады. Это было как-то неприятно осознавать.

— Как будто всё в порядке? — спросил Юлий. — Всё работает?

— На три организма эта капсула не рассчитана, — сказала Хао. — Пока работает. Долго ли проработает? Мы, я и Тари, постоянно следим за криокамерой — и просим милости у Хэталь… а она нас не слышит.

— Понятно, — сказал Алесь. Он делался всё мрачнее и мрачнее. — Родичи, покажите, пожалуйста, и других детей. Саня записывает всё, что мы видим — я хочу, чтобы посмотрела и Земля… я хотел, сказать, мои родичи. Земляне.

— Пусть смотрит, — сказал Антэ. — Нам всем, и нам, старшим, и этим детям, уже нечего терять больше. Будь проклята война. Мы задохнёмся без океана, как выброшенные на скалу рыбы…

— Постарайтесь не отчаиваться, — сказал Алесь. У него было такое лицо, будто зуб внезапно разболелся или ещё где-то прихватило, аж скручивает — и я вдруг понял: ему жалко шельм. Просто — до невероятия жалко, как людей. Да и людей — если чужих — обычно не жалеют до такой степени. Будто он сейчас тут ляжет и помрёт от жалости и ещё от чего-то нехорошего. Неужели от стыда?

— Я понимаю, как это звучит, — продолжал он между тем. — Как будто я советую тому, кто подо льдом, когда полынья затягивается прямо над головой… но постарайтесь. Ведь дети живы.

Антэ свёл ладони перед грудью:

— Дети живы — Шед жив, ты прав. Но надолго ли?

— Не отчаивайся, — сказал Алесь просто каким-то братским тоном. — Пока живы — есть, на что надеяться. А можно, мы на них посмотрим?

Шедми принялись выдвигать криокапсулы. В них лежали дети разного возраста и вида.

Они были одеты кто во что, а их бельки — нагишом, потому что в пуху. Я подумал, что их укладывали в криокапсулы в спешке — не было времени тщательно всё готовить.

У пацанят ещё не было настоящих клыков — молочные зубы только слегка оттопыривали нижнюю губу — и напрочь не было волос на головах. У девочек волосы были — и косметика на лицах у многих так и осталась. Некоторые девочки были размалёваны вдребезги, как клоуны или старые шлюхи, всеми цветами радуги; у нескольких мальчиков мордашки тоже отчаянно раскрасили. Выглядело это странно и противно. С детей по виду лет пяти белый пух сходил постепенно — они уже не выглядели такими милыми, как бельки, а казались побитыми молью; в передачи ВИДа обычно попадали именно такие. С возрастом пух с них сходил совсем, и иллюзия развеивалась: они были уже не пушистые котяточки, а обычные шельмы, только маленькие. Никакого умиления.

Год на Шеде чуть дольше земного. Может, поэтому возраст детей мне было трудно определять. Про кого Антэ сказал «пятилетки» — те выглядели лет на девять-десять, по-моему, а десятилетние казались уже подростками. Поэтому, когда мы увидели беременную, по виду, лет четырнадцати, я понял, что на самом деле ей, наверно, ещё и двенадцати нет.

Девушек и юношей тут вообще не оказалось. Ясли, детский сад и начальная школа, как-то так.

И среди этой мелюзги было четыреста беременных. А что, в порядке вещей. Нормальная логика Шеда: убивать-то, может, и нельзя, но насиловать — запросто.

Одна девчонка спала, прижимая к животу игрушечного то ли зверька, то ли белька в пушистой шерсти; другая держала большую витую ракушку, перламутровую и блестящую — и у многих девочек в капсулах лежали цветные ракушки… В общем, они ещё играли в игрушки. Что взрослым, похоже, совершенно не мешало.

Счастливое детство, как подумаешь…

Я никак не мог избавиться от чувства гадливости. Так об этом задумался, что почти не слушал, что говорят комконовцы — и в какой-то момент словно проснулся на середине разговора:

— Так они все — с Северо-Запада? — спрашивал Юлий в этот момент. — Парнишка, кажется, носит знаки Срединного Архипелага, это далеко…

— Их забирали из Эра-Хы, как я поняла, — ответила Хао. — И, насколько нам известно, это все, кого удалось вывезти. Тяжело представить себе, что там творилось… Транспортник успел взлететь, да. Один, насколько мы знаем. Потом связь прервалась.

— А куда девался транспортник? — спросил Алесь.

— Кэно приказал его экипажу возвращаться, посмотреть, нельзя ли снять выживших со станций на спутнике. Транспортник ушёл в «прыжок» — а спутник перестал отвечать, — сказал Антэ. — Связаться с транспортником мы больше не смогли. Не знаем, погиб он в той катастрофе или его атаковали люди… и это уже не важно. Он не ответил — и старший брат решил, что надежды нет. Впереди только смерть.

— Он ошибался, — сказал Юлий. — Надежда есть. Океан-2 и Океан-3 заняли наши, но, может, уцелели ваши колонисты на Океане-1 и в системе М-97899. Там ведь были не просто исследовательские базы?

— Скорее всего, на Океане-1 живых нет, — сказал Антэ. — Жилые купола накрыли ракеты, и ещё девяносто наших суток назад колония перестала выходить на связь; кто-то мог уцелеть там только чудом. А М-97899 замолчала уже давно. Но это далеко… быть может, проблемы связи… Мы звали космос по всем каналам — но космос молчит. Либо живых нет, либо они так далеко, что туда не доходят волны… Возможно, конечно, что повреждена антенна… но это, по-моему, напрасные попытки надеяться.

Юлий вздохнул, как всхлипнул. Алесь хрипло сказал:

— Мы попробуем поговорить с военными, а на Океан-1 пошлём людей.

Никто из шедми не ответил. Они закрывали капсулы с детьми и проверяли системы жизнеобеспечения.

— Ладно, — сказал Алесь, потирая подбородок. — Мы всё поняли. Ты всё зафиксировал, Саша? Мы покажем эту запись на Земле, родичи. И добьёмся помощи в ближайшее время. Держитесь, пожалуйста. Держитесь. Данкэ останется с вами, он и прилетел, чтобы остаться… еду для детей мы постараемся доставить… я понимаю, что их надо забирать со станции, но…

Шедми стояли и смотрели на него. Молча и не шевелясь, не мигая, по своей привычке. После целой минуты тишины, которая показалась мне прямо-таки зловещей, Антэ сказал:

— Пойдёмте к модулю. Вам надо торопиться.

Комконовцы переглянулись.

— Удачи, удачи всем нам, — прошептал Алесь, и мы пошли в ангар.

Весь полёт назад они молчали и друг на друга не смотрели. Ни единого слова не сказали. А я понимал, что они не хотят говорить при мне.

В смысле — под запись не хотят говорить.

Мне вдруг пришла в голову совершенно дикая вещь. Эти типы, комконовец и этнограф — как будто не на нашей стороне в этой войне. Им жалко шельм… как настоящих родичей. Как своих родичей. Несмотря ни на что.

В общем… да что там. Предатели они, в общем.

Точно такие же предатели, как шельмы со станции. Только наши.

Вот это номер.

Может, предатели и не до такой степени, как натуральные вражеские шпионы, которые могут расшифровать врагам секретный код или дать координаты военной базы, но наша победа их не радует. Вообще не радует, ни капли. И всё, что они видели на этой станции у шельм, совершенно им не помешало им сочувствовать, даже, кажется, стыдиться, что сами они — земляне, люди.

Я ещё не думал в тех выражениях, в каких про них говорил капитан, про голубей мира, которые воркуют и гадят — но я уже начал понимать, почему он так сказал. Я ещё никогда не видел людей, которые стыдились бы, что они люди. Да ещё после такой войны.

Не могу сказать, что мне было совсем не жалко бельков. Бельки казались такими беспомощными, что — ну, хотелось что-нибудь сделать для этих крошек. Но к детям постарше у меня теперь было другое отношение — да и вообще шедми не стали мне симпатичнее ни на микрон.