Ховальщина. Или приключения Булочки и его друзей - Олег Зареченский

Сухари достанем, сыграем в салочки крапивой, и ну бежать, толкнув босыми. Землю, повернем чуть вспять и остановим, постоим, посмотрим и отпустим, пусть катиться, несет нам вечер с комарами, что затмевают собой звезды, мышей летучих и лицо. Твое, мое и ё моё.

А вечером хорошо, прилипнешь к остывающему подоконнику мягким местом и, глядя на оранжевый лес вдали, споешь сам себе песню:

Пьяный, пьяный ежикЗалез на провода,Током долбанулоПьяного ежа.Покупайте дети изоленту.

Петь нужно на мотив группы BONEY M.

Имени Пятницкого

Забыл я, как лагерь назывался, тот, другой, после в него ездили пару раз.

«Маяк».

Хоть был Булочка там человеком новым, но предыдущие его пребывания в «Радуге» и накопленный жизненный опыт не составили большого труда быстро адаптироваться, занять в палате лучшую кровать, то есть кровать у окна и отдельный, на четырех человек, а не на половину отряда, стол в обеденном зале столовой. Там вообще все правильные какие-то были, примерные. Так, разве, пару персонажей и пытались высказаться по поводу, ты чего это, а потом хоть и остались не довольными, успокоились, а самый активный в конце смены приобрел все заработанное на лице своем – с тем и уехал. А лагерь был классический, ничего не обычного, та же Радуга, только другой планировки. Да девчонки другие. И ты уже взрослей. Интересно! помнишь, как за клубом, из-за одной, стенка на стенку с другим отрядом. И вроде девчонка не твоя была, ты с ней даже не дружил, а дружил кто-то из твоего отряда, и ты идешь, распаляясь на вечернем воздухе, он ветром теплым летним обдувает лицо твое возмущенное, как так, из другого отряда позарились, на наше. Не наша, ну все равно, он то наш? наш. И прохлада летнего вечера позволяет не потеть двум катающимся по свежей траве телам, при удобном случая молотящих друг друга кулаками по лицу. И ты стоишь за клубом, и синие сумерки обволакивают противоположный строй дымкой вечернего тумана, и разводящий из старшего отряда не дает сойтись стенкам, до первой крови, кричит, до первой. А потом летишь по высокой траве навстречу неизвестности, руками истошно в кулаки сжатыми, размахивая, пока не утыкаешься в противоположных. И вот достает тебя чья-то, и ты ухватившись за нее, катишься по мокрой туманом траве, подсознательно думая, что не отстираешь рубашку, и глупо было одевать на драку парадные штаны, а другие все равно в сушилке, и вариантов у тебя нет, не голым же идти на важное дело такое. А девчонка и впрямь симпатичная, да только не твоя, да разницы нет, драка все равно. И вот уже клешнями схватил ты захватом отработанным шею соперника, и катаетесь вы, и как кричит кто-то «шубись», или «шуба ребзы» орет, а одежда эта верхняя зимняя ничего хорошего не сулит, вожатого сулит в лучшем случае или, чего хуже, начальника. И бросаешься ты ланью пугливой кустами густыми темными в лес ближайший, и отдышавшись там, обретаешь вдруг в соседе рядом отдышавшемся не соперника толькочтового, а друга по опасности случившейся, и пробираетесь потом вместе тропами незнакомыми к корпусам своим, а там уже бегают, суетятся, вожатые, где пионеры мои гадские, кричат, я их, я их найду. А ты штаны отряхнул, и как ни в чем ни бывало подходишь, что случилось, интересуешься, и чего за шум.

Нет, не видел, не был, не знаю, не наш отряд, не наши были, деревенские наверное заходили. Ох уж эти деревенские, вечно они по вечерам лагерем интересуются. Все им дома по избам не сидится, книжек не читается, про то, как дева в избушке распевает. Проникнут вечером на территорию, и давай к девчонкам приставать, или к вожатым, что еще хуже, пока не погонят их старшие за ограду, не отобьют своих. Вот и сейчас, наверное, та же история, бегали какие-то, точно деревенские.

А ты ничего, ты мимо шел, и не делал ничего такого, и ведро с мочой, это не твоя идея, это само получилось, нянечка просто не заметила пару раз ведра, оно под кроватью стояло, и воды много пили, а в туалет ночью, сами знаете, как припирает, вот и полное получилось, и няня опять же. А разлили на пол пятнадцать литров, так это вы нашли кого заставить выносить, хотя кого еще заставишь, правильно, в общем. Что этих двух доходяг, они больше всех и писались в ведро, как в палату не зайдешь, стоят и писают, нет, что бы в туалет сбегать, или с крыльца в тихий час отлить, нет, им в ведро подавай, как маленьким. Конечно, уборщица потом отказалось полное выносить, оно же до краев, я им говорил, вы чего до краев, а они, с мениском хотим, чтоб мениск был. Еле под кровать задвинули, мениск этот. Ну и выносили его конечно не правильно, один худой и высокий, другой маленький и толстый. Надо было одинаковых по росту брать, да где их возьмешь. Один на себя потянул, на противоположного полило, тот тоже поднимать от себя стал, она на первого пошла, так и раскачали волну, а когда уже шторм в ведре подняли, тут уже было не до выноса, тут тикать надо было быстро, пока не смыло потоком желтым аммиачным тебя с сандалиями синими твоими в носках белых грязных нестиранных. Вот Вам и потоп в палате, товарищ вожатый, аж пять сантиметров над уровнем чистого пола чистой мочи.

Ну, в общем, классический лагерь, как с картинки «стоянка римского легиона близ Таратуты». Ну, или типа того. Все как всегда. Те же домики и те же персонажи. Да не все. Те же персонажи. Он в принципе в кадр и не попал бы никогда, вел себя тихо, …в теньке стоять предпочитая, и что-то тихо причитая, но выдавал размер его и тень не принимала, всего в объятия свои и обнажала, большие части, тела, а также туфли, башмаки, сандалии в носках на босу ногу также, рубашку в клетку и волан, и сразу кличка прилипала, нет, не попали вы, маман, продолжим дальше, если тело, в смятении своем и трепыханье, скорей уже бы полетело, над пашнями родными и в названье, нашло себя, но нет опять. Не попаданье. Давайте снова мы начнем игру в большие части тела, а что живот? Ну и в живот, большой, как матушка пропела, пропела, с молоком вытаскивая сиську. Так это был тот самый Граммсосиська! Ну как я сразу не узнал, ведь сказано так ловко было!

О, бедный мальчик! Или его субличность, проводить чудесную часть жизни – лето! Среди таких как ты, стремительных и ловких. Что в впопыхах не замечают, поэтов трепетных мученья, и все как будто понимают, но всем приносят огорченья, вожатым нянечкам ему. А я чего-то не пойму, ему за что? А как ты хочешь, бегать надо, по быстрому, без остановок и вообще – футбол опять и все такое, та же зарница на носу, а он в отряде как в лесу, заблудится, поймают, отберут погоны, про пароль узнают, тайный, и айда, на нас! Попрут!

И, до свиданье!

Поэтому пришлось побить, его, не очень сильно, так, для проформы, вдруг он врет и симулирует движенья, вдруг спортсмен он, второразрядник или выше, там типа кмс по биатлону, или в штанге сильный, или многоборец он румяный, метатель молота под пуки – поэтому и били скромно. Без оттяга и надрыва, ну вдруг он побежит за нами, вдруг взорвется и обнаружит славу силы. Так еще догонит и враз по башне настучит. Хотя. Быть может тренера сказали, когда его к нам отправляли, не бегай не пляши не прыгай, и там к девчонкам не ногой, мол ты один за спорт в ответе, один ты с твердой головой, за Родину на соревнованьях юниоров, метнешь куда подальше серп и молот, а мы тебе медальку вручим. Поэтому не поддавайся, как защищаться, мы тебя научим.

Не побежал, не дрогнул, полежал, немного к мыслям привыкая, встал, отряхнулся и пошел. Не заложил! Так может все-таки спортсмен, или боится ржавых стен!

Да как же ты не побоялся, на голову тебя он выше, а весом килограмм на сто. Его ты даже не обнимешь, если что!

…Даже и с таким можно, не силой, так скоростью, за худого всегда скорость заступается, и еще ловкость, как червяк в огромных руках крутись, и никто тебя не ухватит, червяка не за что ухватить, хоть пополам его рви, хоть на три части, а он все равно ими по отдельности крутит, норовит вместе соединить, стиль червяка – вот оружие худого. А еще есть «быстрый глист», этого даже Булочка не умел. Но попадались специалисты гутаперчивые.

Все-таки к концу смены Жиртрест Лимонад Граммсосиска (а это было его полное имя) научился бегать. То ли жизнь заставила, то ли Булочка с друзьями, но научился. Более того, на концерте самодеятельности неожиданно открылся талант толстяка. Никто поначалу не придавал значения, подумаешь, хор какой-то, какого-то имени Пятницкого, но произошло чудо, толстый мальчик спел со сцены, всего-то какого-то «Чибиса» пионерского, а как его зауважали после, а как тронуло всех из отряда. Больше его особо не обижали, берегли талант.

Театральный кружок

Любите ли. Театр. Ну, не так. Не так, как наша учительница начальных классов, и уж точно, не как преподавательница Дома Пионеров, и уж наверняка, не как несравненная классная англичанка, взявшая нас после третьего. Уж она-то понимала толк в искусстве, особенно в зрелищах. По театрам походили славно, что говорить, буфет один чего стоил, всю душу вымотает в антракте, не всегда ведь в кармане звенели пятнадцатикопеечные, да и десятюнчики, тоже не всегда, что уж про двадцарики говорить, медь звенела обычно. А пирожные в буфете – самое дешевое от пятнадцати как раз, и то позавчерашнее по виду, одно уж на подносе лежит два антракта, никто не берет…