Белый конь - Арчил Сулакаури

Ладо ухватился за край настила, Юлия наклонилась и обеими руками втащила насквозь мокрого, трясущегося от холода мужа на мельницу. Они молча перешли через мостик. Впереди шла Юлия, следом Ладо с трудом волочил отяжелевшие ноги.

Соседи молча смотрели на них.

Проходя мимо Степанэ, Юлия искоса взглянула на него. Мельник улыбался. И Юлии показалось, что его улыбка была торжествующей.

Дома Юлия переодела мужа во все сухое. Напоила его горячим чаем. Ладо сразу прилег на тахту и укрылся одеялом.

Прополоскав мокрую одежду, Юлия развесила ее возле раскаленной железной печки.

Ладо молчал, накрывшись с головой одеялом. Не подавал никаких признаков жизни.

Было далеко за полночь, а Юлия все никак не находила себе места.

Хотела уснуть, даже в постель улеглась, но не сомкнула глаз. Тогда она встала, раздула огонь в печке и села на трехногую скамеечку, отдавшись течению мыслей.

Тишину нарушало только негромкое гудение пламени.

Время от времени по оконному стеклу ударяли порывы ветра. Но вскоре ветер утих, и теперь снаружи не доносилось ни малейшего шороха.

Ладо лежал неподвижно, натянув одеяло на голову.

— Ладо! — шепотом окликнула его Юлия.

Ладо едва заметно шевельнулся.

— Ты спишь?

— Нет.

Юлии показался странным голос мужа. Она подошла и сдернула с его головы одеяло.

В выражении его лица ей почудилась мольба. Он долго смотрел на жену, потом глаза его увлажнились, и он уткнулся в подушку.

— Ладо, — начала Юлия, — до каких пор ты будешь так жить?

Рыбак не понял, о чем говорила жена.

— До каких пор ты будешь жить с закрытыми глазами? — повторила Юлия.

— С закрытыми глазами?

— Да, именно. Все смеются над тобой.

— Кто же?

— Сначала обманывают, а потом смеются.

— Кто обманывает?

— Все.

— Кто обманывает? — повторил Ладо свой вопрос.

— Я сказала — все! — подтвердила Юлия жестко.

— Возможно, — согласился Ладо.

— Вот так… — Юлия заговорила громче: — А ты знаешь, что значит «все»?

Ладо уперся локтем в подушку и не сводил глаз с жены, стоявшей спиной к старинному комоду.

— Все — это значит… — Она помешкала недолго и после паузы закончила: — Это значит, что и я тебя обманывала.

— И ты тоже? — На лице его появилась беспомощная улыбка, но быстро угасла, потом появилась снова… Он не верил или не хотел верить, что и Юлия обманывала его.

— Я скажу тебе, а ты рассуди сам, потом поступай как знаешь… Должен же ты когда-нибудь узнать правду о себе… Или… — Юлия осеклась. — Я сейчас тебя скорее жалею, чем люблю.

Ладо бессмысленным взглядом смотрел на жену. Сердце предчувствовало беду, он был ботов прикрыть ей рот рукой или закричать, чтобы заглушить ее голос. Он не хотел ничего слышать.

Юлия отошла от комода и присела на тахту. Она сидела так близко, что Ладо слышал ее дыхание. Он понял, что ей трудно было продолжать.

Рыбак обнял жену и притянул к себе. Уткнувшись лицом в ее теплую шею, затих.

— Юлия, — едва слышно заговорил он, — Юлия… Я знаю, Степанэ смеялся надо мной, потому и мельницу не останавливал, чтобы людей позабавить. Я не прощу ему этого, вот увидишь, не прощу…

Юлия почувствовала, как Ладо задрожал. Эта скрытая дрожь передавалась ей. Она чувствовала, что скоро эта сила покорит ее, вернее, сама она сдастся ей добровольно. Губы Юлии были совсем близко от уха Ладо, поэтому ей достаточно было прошептать, чтобы он услышал:

— Ты ничего не знаешь… Ладо…

Юлия отвела руки мужа и встала. Она решила сегодня сказать ему все.

— Ты всегда рыбачил по ночам… Вечером уходил, утром возвращался.

— Да, утром я возвращался.

— Когда тебя не было дома… — Юлия умолкла.

У Ладо сердце сначала сжалось, потом начало бешено колотиться.

— Когда меня не было дома, здесь что-то происходило?

— Степанэ.

— Степанэ?

— Я же сказала тебе — Степанэ.

— Мельник?

— Да, мельник.

Лицо Ладо исказилось, запылало. Он прикрыл глаза и долго лежал без движения.

— Он был гордый… И мне нравилась его гордость… Всегда одевался чисто… Вы рядом с ним казались оборванцами… Потом он оказался совсем не таким, но было уже поздно.

Ладо больше не слушал ее.

— Знаешь, зачем я тебе это говорю, хочу, чтобы ты не ходил по свету обманутым… ни мною, ни другими. Ты достоин того, чтобы не оставаться в дураках.

Ладо поднялся с тахты.

…И Юлия увидела, как дрожь сотрясает его большое сильное тело, как он старается совладать с собою и не может. Юлия хотела еще что-то сказать, но поняла, что еще одно слово — и Ладо взорвется.

Он обвел глазами комнату, задержав взгляд на Юлии. Она не выдержала его взгляда и опустила глаза.

— Значит, обманывала меня… И ты… и Степанэ… Все обманывали!

Юлия молчала.

Ладо приблизился к ней и посмотрел так пристально, словно видел ее впервые. Действительно, рыбаку казалось, что перед ним не Юлия, а другая, чужая и далекая женщина, которая только что спасла его от гибели, а потом раскрыла тайну его жены. Большую тайну ему доверила. Поэтому Ладо так спокойно сунул руки в еще не просохшее пальто и, не оборачиваясь, пошел к дверям.

— Зачем ты надел мокрое пальто? — настиг его голос Юлии.

— Я должен уйти, — ответил Ладо.

— Вернешься?

— Нет… Не вернусь.

— Я знала, что ты уйдешь и больше не вернешься… У тебя больше гордости, чем… — Юлия не закончила фразу. Глаза ее наполнились слезами, и голос прервался. Она чувствовала себя обобранной, опустошенной. Только сейчас поняла, что потеряла самое дорогое в жизни, потеряла навсегда.

Ладо обернулся с порога:

— Я не останусь… Не могу…

— Знаю… И я тоже не могла. Поэтому сказала тебе… Знала, что ты уйдешь, и все равно сказала…

Шел снег.

В темноте не было видно снежных хлопьев, но Ладо чувствовал, что снег валил густо, сразу осыпав его волосы и плечи. Во дворе все было покрыто белым снегом.

В окне у Мако горел свет. Старуха уже поднялась, а это означало, что до рассвета осталось совсем немного.

Ладо вспомнил слова Мако и повторил про себя: «У красоты своя цена… Она дорого стоит…»

Ладо вышел на улицу. Под ногами хрустел снег. Рыбак шел, сам не зная куда…

Наступило утро, а он все шел… Настал вечер — он опять шел куда глаза глядят.

Ощутив голод, рыбак порылся в карманах — не нашел и ломаного гроша.

Захотелось тепла, уюта. Куда идти?.. На свете не было человека, который пожелал бы его приютить. Вдруг на ум пришел духан Антона. Если только туда пойти. Там, по крайней мере, можно в долг поесть и скоротать ночь…

Ладо прибавил шагу.

В духане и впрямь оказалось тепло и уютно… Кто-то, перегнувшись через прилавок, шептался с Антоном. На приветствие Ладо человек оглянулся, и Ладо увидел Степанэ.

— Это ты, Ладо? — ухмыльнулся Степанэ. — Где пропадал? Высох, наконец, или все еще мокрый?

Рыбак, расстегнув пальто, сел на лавку.

— Антон, дай поесть чего-нибудь…

Мельник что-то шепнул духанщику.

— Ты же знаешь, Ладо-джан, какие нынче времена… За тобой еще старый долг числится, — помявшись, ответил духанщик.

— Не бойся, и старый долг заплачу и новый.

— Не могу, Ладо-джан, не обессудь…

— Ах, вот оно что?! — Мельник обернулся к Ладо. — Ступай домой, Юлия накормит ужином.

— У Юлии ты тоже привык ужинать… И сейчас за это заплатишь.

Ладо приблизился к Степанэ и, неожиданно замахнувшись, ударил его в подбородок. Мельник отлетел к стене и сполз на пол. Прежде чем он успел подняться, Ладо снял ремень и, сложив его вдвое, хлестнул мельника по лицу. Раз… другой… третий…

Каждый удар сопровождался бранью и проклятьями.

Духанщик так растерялся, что не мог никак выбраться из-за стойки, растерянно лепетал:

— Что ты делаешь, Ладо-джан… Ведь убьешь человека… Садись, я тебя и накормлю, и напою… Ладо… Ладо-джан…

Ремень Ладо яростно свистел в воздухе. Мельник прикрывал лицо руками, умолял не убивать.

Ладо устал, он прерывисто дышал, обливался потом. Наконец оставил Степанэ в покое и, разгоряченный, отвернулся, чтобы застегнуть ремень.

— Антон, дай поесть! — крикнул он, садясь за стол.

Духанщик сделал знак Тасико, испуганно выглядывавшей из кухни:

— Неси все, что есть!

Мельник кое-как поднялся. Из ран на лице сочилась кровь, веки посинели и распухли. Он достал из кармана платок и вытер кровь. Потом снова провел по лицу окровавленным платком.

Духанщик переводил испуганный взгляд с мельника на Ладо и держал язык за зубами, боясь, как бы снова не сцепились эти два богатыря.

Ладо сидел, спрятав лицо в ладони и упираясь локтями в стол. Тасо поставила перед ним тарелку с горячей каурмой. Антон подал хлеб. Ладо не шевельнулся. Горячий пар овевал его лицо, запах пищи щекотал ноздри, но есть он сейчас не мог. Что-то подступало к самому горлу, и ему даже слюну трудно было проглотить.