Друзья встречаются - Илья Бражнин

- Очень хорошо. С меня хватит и настоящего, а на потомство мне плевать с высокой сосны. Давайте лучше дернем ещё по одной, чем философию разводить. Кстати, как велико ваше потомство и чем занимается, если не секрет?

- Ну, какой же секрет! Благодарствую! Ваше здоровье… О чём я… Да… Обязанности моего потомства исполняет единственный мой сын, Митя. А что касается его занятий - так он, как это нынче говорится, комиссарит.

- Комиссарит? И что же, вы сочувствуете этому занятию?

- А почему же и не сочувствовать? Сколько я могу судить, в нем нет ничего бесчестного.

- Следовательно, разделяете его взгляды?

- Как вам и сказать, не знаю. Я ведь политики не касаюсь. Это такое, знаете, тонкое занятие…

Алексей Алексеевич нежно охватил бородку пальцами и потихоньку скользнул вдоль нее книзу. Пальцы его сложились в горстку и оттянули тончайший кончик бороды, будто показывая, какое тонкое дело представляет собой политика. Боровский поглядел на него в упор и, усмехнувшись, отвел глаза к часам. В ту же минуту часы стали хрипло отбивать одиннадцать. Боровский тяжело качнулся и встал из-за стола.

- Куда вы? - обеспокоился Алексей Алексеевич.

- Пора, пора, рога трубят…

- Ну, какое там пора! Ещё нет и двенадцати.

- Нет пора. Мне надо ещё переодеться.

- Вы что же, со двора собираетесь?

- Собираюсь.

- На ночь-то глядя!

- Вот именно. Впрочем, я ещё загляну к вам посошок хватить на дорожку, если позволите!

- Милости прошу! Одному-то, знаете, осточертело. Сидишь, как на необитаемом острове.

Алексей Алексеевич махнул рукой и вздохнул. Глаза его приняли задумчивое выражение, чему немало способствовал выпитый ром. Так просидел он несколько минут в полной неподвижности, потом снова обратил глаза к собеседнику и тут только заметил, что сидит за столом один.

Глава седьмая. В ТЕПЛУШКЕ

Поезд № 1000 побежал от станции. Матрос вскочил на подножку вагона. Мимо поплыли низкие пакгаузы. Они были темны от непогоды, неряшливы. У многих недоставало дверей, а то и целой стенки; у одного крыша сидела набекрень; у иных стропила были вовсе обнажены, а листы железа, некогда их покрывавшие, лежали на земле. За пакгаузами валялись обвитые бурьяном вагонные оси. Разбитая теплушка лежала на боку, словно павший в бою конь, и меж деревянных ребер её пробивались буйные травы. Тут же врастал в землю разбитый ящик с полустёртой давними дождями надписью: «Срочная доставка». Внутри ящика среди развороченных досок можно было разглядеть изуродованные машинные части. Их освещали косые лучи низкого багрового солнца, густая ржавчина червонела, как кровь. От заката летела галка, четкая и черная на подрумяненном небе. Мите вдруг вспомнилась картина Васнецова «После побоища» - с багровым шаром в небе, с раскиданными среди ковыля трупами и мечами, с длиннокрылыми хищными птицами над бескрайним полем.

Галка села на труп машины. Под откосом лежали остатки разбитого в щепы товарного состава.

- Наломали, черти, - сказал матрос равнодушно и уже с большим оживлением спросил: - А что, комиссар, правда, что у вас махорки по восьмушке в день давать будут?

Он быстро поднялся на две ступеньки. Митя оглядел его с неожиданной для себя неприязнью. Матрос весь, от легких гамаш до трепещущих на затылке ленточек, казался подбитым ветром. И прищуренные, удивительной черноты глаза, и вздернутый нос, и движения узеньких плеч - всё в нём было весело и лукаво.

- Как твоя фамилия, товарищ? - спросил Митя сухо и получил веселый быстрый ответ:

- Матрос аврального класса Ефим Черняк. Визитные карточки, извиняюсь, дома на рояле забыл.

Митя качнул головой.

- Хорошо, - сказал он спокойно, чувствуя, как закипает в нем бешенство, - на первой станции ноги оставишь здесь, а сам сбегай за карточкой. Принесешь - потолкуем.

Митя круто повернулся и пошел в вагон. Черняк глядел ему вслед, несколько оторопев. Потом блеснули одновременно его черные глаза и белые зубы. Он захохотал и сказал одобрительно:

- Деловой!

Спустя полчаса началось заседание агитсекции. На тряском столике у окна дребезжал крышкой помятый чайник. В самый разгар прений по вопросам мировой политики заведующий секцией Видякин, прихлебывая из жестяной кружки кипяток, предложил рассадить всех политработников по теплушкам.

- Прощупать надо, кого нам в отряд подсыпали, - сказал он, вытирая о колено кусочек сахару и поднося его к близоруким глазам. Сахар был густо усыпан табачными крошками. Видякин неодобрительно покачал головой и прибавил: - Да махорки с собой возьмите! Для разговора по душам - вещь полезная. Каптёр выдаст.

Паровоз протяжно свистнул, поезд замедлил ход.

Митя встал и направился к выходу. На остановке он вышел из вагона и повернул к теплушкам.

- Закурить бы, товарищ, - попросил встречный красноармеец, залезая пятерней в густую рыжую бороду.

- Нету, - ответил Митя, разводя руками.

Красноармеец отвернулся, видимо не веря Мите. Ему до смерти хотелось курить. Он был хмур и зол. Митя искоса оглядел его и решительно повернул к вагону-каптерке.

Черняк был уже там. На губах его играла широкая улыбка. Меж зубов краснел огонек козьей ножки.

Спустя пять минут, идя вдоль состава, Митя снова увидел матроса. Он стоял в дверях теплушки, картинно привалясь плечом к двери и отставив в сторону ногу в широчайшем клеше. Вокруг его головы вились на ветру ленточки бескозырки.

Увидя Митю, Черняк сверкнул наглой улыбкой:

- Айда к нам, комиссар, в телячий класс!

Митя остановился. Предложение было кстати. Оно делало появление в теплушке ненарочным. Наглости матроса лучше было не замечать.

- Ладно, - сказал Митя весело, - можно и к вам.

Он подошел к теплушке вплотную и остановился. Она была высока. Срез откоса, на котором стоял Митя, делал её ещё выше. Митя видел, что без посторонней помощи ему не забраться.

Но помощи никто, по-видимому, оказывать не собирался. Черняк, занимавший своей особой половину дверного притвора, даже не посторонился, другие смотрели с лукавой наглецой и на помощь не спешили. Они были ловки и привычны к сильным ухватистым движениям, и именно поэтому перед ними нельзя было показать себя рохлей.

«Чепуха какая, - подумал Митя, - шлепнусь на песок как дурак, кто ж потом клоуна слушать будет?»

- Эй, - закричал он вдруг, приметя неподалеку пустой ящик из-под костылей. - Эй, Аксенов! Слышь! Дело есть! Постой!

Митя сделал два шага в сторону и остановился:

- Ушел. Глухой черт!

Он вздохнул и досадливо пнул лежащий на пути ящик. Гулко ухнув, ящик перекувырнулся и лег возле дверей теплушки. Аксенов растворился в пространстве. По правде говоря, его и вовсе не существовало в природе. Митя вернулся, встал на ящик, ухватился руками за скобу и, всё ища глазами изобретенного им Аксенова, впрыгнул в теплушку.

- Вот, - сказал он, вытирая пот, мгновенно выступивший от скрытого за небрежностью движений напряжения. - Морока с ними, с чертями!

Он выпрямился, оправил гимнастерку. Его оглядывали испытующе и настороженно. Кто они - эти скуластые темнолицые парни? И как повернется их первый разговор? Пойдут ли они с ним на интервентов или выбросят докучливого агитатора на полном ходу под откос?

Митя стоял посредине теплушки, чувствуя, что пора начинать разговор, и не зная, как его начать, как разбить возникшие вокруг него настороженность и холодок. В эту минуту просунулась в теплушку рыжебородая голова и сказала с ленивой хрипотцой:

- А ну, кто тут Аксенова кликал?

Митя опешил. Изобретенный им Аксенов воплотился в несомненного красноармейца, да ещё того самого, которому давеча он отказал в табаке. С минуту Митя ошалело глядел на него и вдруг захохотал неудержимо и заразительно. Потом, всё продолжая хохотать, вытащил из кармана только что полученную у каптера пачку махорки, ковырнул пальцем обертку и отсыпал в ладонь рыжебородого едва не целую пригоршню.

Тут теплушка двинулась. Митя, смеясь, присел на нары. К махорке его потянулись зараз десяток рук, смех чуть осветил лица. Теперь легко было начать любой разговор.

- Веселый, - кивнул на Митю круглолицый матрос Маенков, присев против него на корточки и свертывая козью ножку.