Война с саламандрами (сборник) - Карел Чапек

– Вы по-чешски с ней говорили?

– Нет, по-малайски. Они там все больше на malayan говорят, братишка. А она молчит, только переминается с ноги на ногу и вертится, точно ребенок, когда он стесняется. А вокруг в воде этих ящерок сидело несколько сот – все они высовывали свои мордочки из воды и на меня смотрели. А я – ну, говорю же, был выпимши, – сел, значит, на корточки и сам стал вертеться, как ящерка, чтобы, значит, они меня не боялись. Тогда из воды вылезла вторая ящерка, ростом с десятилетнего мальчишку, и тоже начала так плясать. А в передней лапке у нее была вот эта самая жемчужная раковина. – Капитан глотнул пива. – Ваше здоровье, пан Бонди. Я, конечно, в зюзю был, ну и говорю ей: ты, говорю, такая умная, да, хочешь, чтобы я тебе открыл эту раковину, ja? Ну, иди сюда, я ее открою ножом. Но она – стоит на месте, все не решается. Тогда я опять начал крутиться, как будто маленькая девочка, которая кого-то стесняется. Тогда она приковыляла поближе, и я потихоньку протянул к ней руку и взял из ее лапки эту самую раковину. По правде говоря, оба мы трусили, можешь себе представить, пан Бонди; но я-то был в драбадан. Так что я взял свой нож, открыл эту раковину и щупаю пальцем – есть ли там жемчужина, а ее там и нет, только такая гадкая слизь, этот самый моллюск, скользкий такой, который живет в этих раковинах. На, – говорю, – тс-тс-тс, жри, если хочешь. Это, братишка, нужно было видеть, как она ее вылизала! Для этих ящериц этот моллюск, должно быть, самый настоящий titbit, или как это сказать?

– Деликатес.

– Вот-вот. Только они, бедняжки, своими маленькими пальчиками не могут открыть эти твердые скорлупки… Тяжко им живется, ja. – Капитан сделал еще глоток. – А потом, братишка, я все у себя в голове разложил по полочкам. Когда эти ящерки увидели, как сингалезы срезают раковины, они, наверное, решили: ага, они их, наверное, едят, – и собрались посмотреть, как сингалезы будут их открывать. Сингалез ведь в воде – вылитая ящерица, но ящерица-то поумнее будет, чем сингалез или батак, потому что она, ящерица, хочет чему-то научиться. А батак никогда ничему не научится – только гадить, – с горечью добавил капитан Я. ван Тох. – Так вот, а когда я на берегу начал делать «тс-тс-тс» и вертеться, как ящерка, они, должно быть, подумали, что я, наверное, какой-нибудь вождь-саламандр. Потому они даже не больно сильно боялись и подошли ко мне, чтобы я открыл им эту ракушку. Вот такие зверьки – умные и доверчивые.

Капитан ван Тох покраснел.

– Когда я с ними познакомился поближе, пан Бонди, то я начал даже раздеваться догола, чтобы быть на них больше похожим, таким же голеньким. Они, впрочем, все равно удивлялись, что у меня волосы на груди… и все такое. Ja.

Капитан провел носовым платком по своей красной шее.

– Не знаю уж, не слишком ли я вас утомил, пан Бонди?

Г. Х. Бонди был очарован.

– Нет-нет. Продолжайте, прошу вас, капитан.

– А, это я могу. Когда ящерка вылизала раковину, то другие, глядя на нее, тоже полезли на берег. У некоторых в лапах тоже были раковины – удивительно, братишка, как им удалось их оторвать от этих cliffs своими детскими ручонками без больших пальцев. Сначала они стеснялись, а потом позволили мне забрать у них эти раковины. Ну, конечно, не все они были жемчужницы; там всякого хлама доставало, всяких устриц и тому подобного, – такие я сразу выбрасывал в воду и говорил: нет, ребята, так дело не пойдет, это все ничего не стоит, на это мне моего ножа жалко. Но если мне попадалась жемчужная раковина, я ее открывал ножом и сначала щупал, нет ли там жемчужины. Ну, и отдавал ее им, чтобы они вылизывали. Вокруг меня сидели уже, наверное, пара сотен этих самых «Lizards», и смотрели, как я открываю раковины. Некоторые даже пытались сами их открывать – какой-то скорлупкой, которая там валялась. Вот этому я, братишка, был, признаться, удивлен. Животные не умеют ведь обращаться с instruments, тут ничего не попишешь – животное, какое ни есть, это все же часть природы. Правда, в Бюйтензорге я видал обезьяну, которая умела открывать ножом этот самый tin, ну, банку с консервами; – но обезьяна, сэр, это разве животное! В общем, удивился я этому. – Капитан выпил пива. – Короче говоря, за одну ночь, пан Бонди, я нашел в этих shells восемнадцать жемчужин – или около того. Были там и крохотные, были и побольше, но три – три были размером с вишневую косточку, пан Бонди. С косточку. – Капитан ван Тох задумчиво покачал головой. – Когда утром я возвращался на свое судно, то сказал себе: Captain van Toch, тебе это все просто померещилось, сэр, ты был пьян и тому подобное. Но что толку, когда в этом самом кармане у меня лежало восемнадцать жемчужин. Ja.

– Это самый лучший рассказ, – прошептал пан Бонди, – который я когда-либо в жизни слышал.

– Ну вот видишь, братишка! – обрадовался капитан. – Днем я это все разложил по полочкам. Я этих ящерок приручу – так, что ли, это называется? – вот, приручу, обучу их, и они будут мне вылавливать из моря pearl-shells. Там их до дьявола, этих самых раковин, в этом самом заливе. Короче, вечером я туда опять отправился, – правда чуть пораньше. Как только солнце начинает заходить, так эти ящерки сразу высовывают свои мордочки из воды – то здесь, то там, – наконец вся бухта ими кишит. А я сижу на берегу и знай себе говорю: тс-тс-тс. И вдруг смотрю – акула, плавник из воды торчит. И тут же в воде что-то плеснуло, плюх – и одной ящерки нет как нет. Я там насчитал целых двенадцать акул, и все они с закатом солнца устремились в этот самый залив Дьявола. Пан Бонди, эти твари за один только вечер сожрали больше двадцати моих ящерок! – жалобно воскликнул капитан и яростно высморкался. – Ja, больше двадцати! Ну, понятно, ящерка голая, беззащитная, с такими ручками-спичечками, – как она может защититься? Прямо рыдать хотелось, на это глядя. Видел бы ты это сам, братишка…

Капитан задумался.

– Я ведь, братишка, очень люблю зверушек, – сказал он после долгого молчания и поднял свои небесно-голубые глаза на Г. Х. Бонди. – Не знаю, как уж вы на это смотрите, Captain Bondy…

Пан Бонди кивнул в знак согласия.

– Вот и здорово, – обрадовался капитан ван Тох. – Они такие смирные, такие умные, эти самые tapa-boys: если им что-то говоришь, то они слушают, прямо как собака хозяина. А уж эти их детские ручонки… Понимаешь, братишка, я уже старик, а семьей так и не обзавелся… Старость не радость… – пробурчал капитан, с трудом пытаясь скрыть волнение. – Да, эти ящерки такие милые, да что толку. Акулы-то их жрут без зазрения совести! Когда я в них, ну, в этих sharks, начал кидать камни, то они, эти tapa-boys, тоже начали кидать вслед за мною. Ты просто не поверишь, пан Бонди. Ну, конечно, далеко они докинуть не могли – ручонки у них больно короткие. Но это, братишка, просто поразительно. Я им говорю: если вы, ребята, такие сообразительные, попробуйте-ка моим ножом открыть какую-нибудь раковину. И кладу нож на землю. Они, конечно, какое-то время стесняются, но потом одна из них начинает пробовать – сует острие ножа между створок. Я ей говорю: нужно ломать, ломать, вот так вот – see? – повернуть ножик вот так, и готово. А она, бедняжечка, все пробует, старается… Наконец – хрусть! – и раковина открылась. Ну вот, говорю. Вовсе не трудно. Если уж это умеют делать всякие нехристи – батаки, там, или сингалезы, – так tapa-boys тем более справятся, верно? Не буду же я, пан Бонди, объяснять ящеркам, что это вообще-то сказочное marvel и чудо, что животные умеют делать такие вещи. Но теперь-то я могу сказать, что был тогда… я был… ну совершенно thunderstruck.

– Как громом поражен – подсказал пан Бонди.

– Ja, richtik. Как громом. Все это так у меня в голове засело, что я даже решился там задержаться с моим судном на лишний день. И вечером опять отправился в залив Дьявола – и опять увидел, как эти самые sharks жрут моих ящерок. И вот в эту ночь я, братишка, поклялся, что так этого не оставлю. Я им, пан Бонди, дал честное слово. Я сказал: Tapa-boys, Captain J. van Toch вот под этими огромными звездами клянется вам, что он вам поможет.

Глава 4

Коммерческое предприятиекапитана ван Тоха

Капитан ван Тох рассказывал все это с таким пылом и возбуждением, что даже волосы у него на затылке встали дыбом.

– Вот такую я дал клятву. И с этого момента, братишка, я не знал ни минуты покоя. В Паданге я взял эти самые каникулы и отправил в Амстердам, евреям этим, сто пятьдесят семь жемчужин. Все то, что мне тогда принесли эти мои зверьки. Потом я нашел одного парня, даяка, он был shark-killer, который убивал акул ножом прямо в воде. Страшный головорез и убийца. И с ним мы на такой маленькой tramp опять отправились на Тана-Масу, и я говорю: теперь, fella, будешь убивать этих самых акул своим ножом. Я хотел, чтобы он уничтожил там всех этих sharks, чтобы они оставили моих ящерок в покое. А он, этот даяк, был такой разбойник и нехристь, что до моих tapa-boys ему никакого дела не было. Черти, не черти – ему это все было до лампочки. Ну а я тем временем проводил за этими lizards всякие observations, ставил experiments, – да, кстати, у меня есть об этом такой судовой журнал, я в него каждый день что-нибудь записывал.