По следу Саламандры - Глеб Сердитый

У него были связи и знакомства, но не завелось друзей.

У него были подружки и поклонницы, но не завелось семьи.

Он влюблялся и закручивал бурные романы, но они проносились через его жизнь и таяли, улетая к горизонту.

Он шел по улице, у которой не было названия. Да что там — у этой улицы не было даже проезжей части и тротуаров. Просто брусчатка, свинцово светившаяся под фонарями мокрой чешуйчатой спиной. Фонари торчали прямо посреди улицы. Белые шары светили тускло. Вокруг них ореолом поблескивали нити дождя.

Кошмарная дождливая ночь.

Мокрая улица.

Редкие фонари.

Низкие дома с нахлобученными до бровей тяжелыми крышами. И лесенки вниз, — в подземелья, к запаху прокисшей калиновки и жареного мяса каракатиц с укропом.

Он спускался в каждый третий подвал и заказывал большую чашку калинового вина. Закусывал неизменными каштанами вперемешку с шелухой из вазочек, привинченных к деревянным столам. Потом, с трудом очистив пару каштанов, он заказывал еще одну чашку и расплачивался.

Он выходил под дождь и шел в следующий подвал.

Продолжая свою меланхолическую прогулку, Хайд заметил в какой–то момент просветления, что кружит по этой жутковатой улице с подозрительными личностями, шныряющими вдоль темных домов, круговертью дождя и ветра, пьяными фонарями, скрипящими вывесками и хороводом теней.

Он сделал это открытие, когда обнаружил, что забыл в каком–то из подвалов зонт, потом, зайдя в очередной подвал, нашел свой зонт там, где его оставил, забрал — и забыл его там, где бармен приветствовал его словами: «А, это снова вы!»

Он собрался и, выпив две чашки, вышел под дождь снова. Зонт был потерян уже окончательно. Хайд осмотрелся. Он решил, что следующим подвалом будет тот, где он уж точно еще не был. Но выполнить столь четко сформулированную задачу оказалось сложнее, чем поставить.

Да, все перила казались ему знакомыми, а на вывески он прежде не смотрел. Предстояло проделать трудную работу: обойти все входы в кабачки, по перилам и ступеням опознать те из них, которые он уже посещал, и выбрать тот, где он еще не был сегодня.

Это была интересная, новая в его жизни задача. И он отдался ей со всей страстью, на которую был способен всякий раз, когда чем–либо увлекался.

Наконец, один из подвалов был опознан им как совершенно не исследованный. Здесь не было перил. Ни чугунных, ни кованых, ни деревянных, а ступеней было всего три. Но главное — из подвала доносилась музыка. Раньше он не слышал музыки в этих заведениях.

Он огляделся и не нашел знакомых ориентиров. Получалось, что в этой части улицы, которая сбегала с одного холма и взбиралась на другой, он еще не был. Это обстоятельство, отсутствие перил, музыка — все говорило за то, что сложнейшая задача, кажется, решена.

Он скатился по ступеням, едва не падая, и ввалился в полутемный зал. Да, так и было — он никогда еще не бывал здесь. Ни прежде, ни этой ночью.

На столах нет вазочек с каштанами, но зато обычные массивные столешницы облицованы зеркальной плиткой. Народу много. В глубине длинного сводчатого зала, похожего на пещеру, обустроена эстрада. На подмостках кривлялось странное существо, издававшее то визгливые, то гортанные звуки, которые в сочетании с непростой и весьма интересной музыкой давали завораживающий, пьянящий эффект.

Позади странного существа, выделывавшего со своим телом чудеса акробатики в такт музыке, сидели музыканты, с безучастным видом наигрывавшие что–то залихватское, легкомысленное и будоражившее в душе самые темные, самые тайные струны. Они разве что не зевали во весь рот, но музыку исполняли виртуозно. Так бывает иногда.

Хайд пошел вперед, натыкаясь на скамьи и спины людей, заполнявших зал. Он отыскал себе место возле эстрады и сел за стол. Подошел бармен и поставил перед ним чашку калиновки.

Некоторое время Хайд сидел и слушал. Он выпил две или три чашки вина, причем за каждую следовало платить немедленно и несколько дороже, чем в других местах. Видимо, взимались деньги за музыкальное сопровождение выпивки.

Постепенно до затуманенного мозга писателя, поэта и драматурга стала доходить информация, заложенная в текстах песен, и тут он во всей полноте осознал, что певец поет чушь.

Это был бред и белиберда. Причем белиберда не нарочитая, а с тем неповторимым пафосом, который сопровождает все, что рождается от вдохновения вопиющей бездарности. И было ясно, что певец не отдает себе отчета в том, что тексты песен не годятся даже для концерта в доме призрения для безумцев. Нельзя было назвать их поэзией даже в ироничном или переносном смысле.

Однако музыка была хороша. Певец владел голосом, как ангел Исхода, поющий Песнь Последнего Дня. Музыканты весьма недурно обходились с инструментами. А более прочего зачаровывали немыслимые движения певца. Пусть они выглядели порой нелепо, но были виртуозны и так же органичны, как движения человека, который ходит, пьет воду или оборачивается на окрик.

Как–то все этот парень делал очень по–своему. Он как–то эдак выбрасывал в сторону руку с растопыренными пальцами и вновь отдергивал ее к себе, словно обжигался, он сплетал и расплетал ноги, словно они были веревочные, и тут же упруго подпрыгивал.

Движения перетекали одно в другое, как течет вода, как гусеница превращается в бабочку и как огонь костра пожирает дрова. И все время творилось чудо, порождавшее и развивавшее чувство.

Хайд волевым усилием перестал воспринимать нелепые слова очередной песни и начал набрасывать стихи под эту музыку. И немедленно получилось: о войне, о мире, о любви. О скитаниях вечных и о земле.

И когда эти, новые, слова уложились на музыку и слились с ней, то Хайд почувствовал, как покрывается холодным потом. Это было сильное переживание. Само собой, счеты с жизнью он сводить раздумал.

Но главным было даже не это. Хайд понял, почему люди не восприняли его поэзию. Потому, что это были песни. Их нужно было не читать, а петь. Даже скорее кричать страшным голосом, то срываясь на фальцет, то завывая и содрогаясь в конвульсиях, как этот парень.

Между тем музыканты закончили выступление. Публика поблагодарила исполнителей жидкими овациями, и те начали собирать инструменты.

Нужно заметить, что сам Хайд не умел танцевать вовсе. И на то были причины. Еще он панически боялся публичных выступлений. И на это была одна причина, о которой он боялся даже думать.

— Позовите за мой столик солиста, — попросил Хайд бармена, принесшего очередную чашку калиновки.

— А что ему сказать, чтобы он пришел? — поинтересовался тот.

— Скажите, что я его брат–близнец, — пошутил Хайд.

Бармен отшатнулся и всмотрелся в лицо поэта.

— А ведь действительно! Как это я сразу не заметил? — с серьезным видом пошутил бармен в ответ и ушел.

Он переговорил с музыкантом и подвел его к Хайду.

— Д–да нет у м–меня ник–к–какого б–брата! — донеслось до писателя.

Эксцентричный музыкант, тощий, как вяленая рыба, плюхнулся перед Хайдом на скамью.

— Вы что ли м–мой б–б–бра… — начал было он, здорово заикаясь, но осекся.

Он посмотрел на себя в зеркальную столешницу, потом на Хайда. Потом повторил эту операцию и расхохотался, обнаружив ужасные гнилые зубы и премерзкий запах изо рта.

Хайд ужаснулся, но тут же вспомнил, что и сам давно не носил собственных зубов. Зубы у него поменялись на протезы, сразу после того как он вернулся с войны.

— Вот это я п–понимаю! — воскликнул музыкант, отсмеявшись. — Вот это да! Я готов поверить. Правда! Вот только моя п–покойная матушка умела считать до двух и была в сознании, когда я п–протискивался головой на свет, оттуда, куда любил наведываться мой п–папаша. И она заметила бы, если бы я был не один. Так кто вы т–такой?

— Мое имя Хайд. Хикс Хайд. Насчет того, что я наш брат, я пошутил. А как ваше имя?

— Питер Таргет мое имя! Но шутка удалась! Действительно, одно л–лицо! Как вам это удалось сделать?

Хайд внутренне содрогнулся.

Он понял причину смутно узнаваемых черт парня, назвавшего себя Питер Таргет. Он украдкой взглянул в зеркало столешницы и снова на собеседника. Никто и никогда не узнает, каких трудов стоило ему скрыть потрясение и спокойно сказать:

— Я намерен угостить вас и сделать одно предложение. В этом предложении есть все. Слава, деньги. успех. Творческая реализация. Возможности.

— А я с удовольствием выпью за ваш счет и п–нослушаю! — бесшабашно заявил Питер. — Думается мне, что человек, который носит мое лицо, д–дурного не п–п–предложит.

Да, Питер Таргет был полным и стопроцентным двойником Хайда. Двойником, встреча с которым сулит беду, если верить приметам. Даже родинка над левым уголком рта была точно такая же.

Питер был более худ. Но и Хайд не отличался избытком плоти. Питер нуждался в ремонте зубов, но и Хайд в свое время пережил подобное. Питер носил длинные волосы цвета каштанов, но и короткая прическа Хайда была такого же цвета, если бы не седина, начавшая наступление в самое последнее время.