Однажды случилось… - Влад Авилов

Аркаша взял телефон и медленно по буквам процитировал слова.

Некоторое время из трубки доносилось тихое потрескивание, видно ее прикрыли ладонью. Затем она снова ожила.

– Ну и темные вы, Лавруша, в своей тьму тараканьей Мочалке. Это даже я знаю. Понашему они означают «Главпочтамт. До востребования».

Ладно, будь здоров, некогда мне.

В трубке щелкнуло. Лаврентий Петрович обвел взглядом собравшихся.

– Главпочтамт. До востребования, – наконец сказал он.

В кабинете повисло тягостное молчание. Никто не рисковал высказаться первым.

– Да, – наконец выдохнул премьер-министр.

– Это все равно, что на деревню дедушке, – поддержал его Аркаша.

Единственная фраза, которую он запомнил из всей русской литературы да и то, только потому, что учительница пол года пыталась заставить его прочитать рассказ Чехова и все-таки добилась своего. Вот была стерва.

– Какую деревню, какому дедушке? – с хмурым подозрением уставился на него президент.

– Это я так, мысли вслух, Лаврентий Петрович, – ответил Аркаша и скромно добавил. – Литературное произведение вспомнил.

Члены правительства враждебно уставились на Аркашу.

– Ты что, книжки читаешь?рявкнул Микола и это прозвучало как прямое обвинение в государственной измене.

Аркаша понял, что ляпнул лишнее. Как относятся спецслужбы к тем, у кого длинный язык, он знал.

– Так я же еще в школе, училка заставила, такая стерва была, пол года не отставала, что мне было делать, – заюлил он и столько покаяния звучало в его голосе, что даже железное сердце Миколы дрогнуло.

– Ладно, так бы и сказал.

– Может она в письме более подробный адрес написала, – выдвинул свежую мысль премьер-министр. Ранее он служил председателем колхоза и за годы своего правления насобачился подбрасывать начальству неожиданные идеи, отводя тем самым их мысли от суровой колхозной действительности.

Лаврентий Петрович повернул голову и посмотрел на Аркашу. Тот вновь почувствовал себя неуютно.

– Так ты выполняешь распоряжение президента?

– Он не дал, – мысль о том, что его могут сейчас начать бить повергла Аркашу в уныние.

– Я ему говорил, – подлил масло в огонь Микола, – как вы всегда советовали, за яйца…

– Видишь, Аркаша, так надо работать.

Я не против, – по тону Лаврентия Петровича он почувствовал, что грозу пронесло, – просто хотел по демократически, цивилизованно, но ошибся, признаю.

Просительно, тонким голосом добавил:

– Не ошибается тот, кто не работает.

Члены правительства на квинтэссенцию не отреагировали.

– Демократия, Аркаша, – поучительно начал Лаврентий Петрович, – это такая штука…он остановился, мучительно соображая, как ему обозвать эту самую демократию, – это такая штука… Вот ты, Микола, когда в сортир ходишь?

– Когда приспичит, – радостно ответил Микола.

– Так же и с демократией, – Лаврентий Петрович ткнул в Аркашу указательным пальцем, – когда президенту приспичит, тогда ты о ней вспомнишь. Сейчас, хлопцы, быстро сгоняйте к деду и чтобы через пол часа письмо лежало у меня на столе.

Когда Лаврентий Петрович вынул из тумбочки стола бутылку с яркой этикеткой «Мочаловская особая. Экстра. Выработана на основе передовых европейских технологий», шагнувший к выходу Микола только замедлил шаг, но когда он поставил рядом бутылку со скромной этикеткой «Nemiroff», Миколины ноги сами остановились.

– Потом, Микола, потом, – ласково сказал ему президент. – Эта, – он положил руку на мочаловскую, – останется.

– Можно я его подвешу и сюда прибегу, пусть немного повисит, – сделал последнюю попытку Микола. Очень уж хотелось побаловать себя на халяву качественным напитком.

– Исполнять приказ президента, – приподнялся сидевший до сих пор молча кум номер один. Он знал ненасытную глотку Миколы, туда сколко не вольешь, все мало.

Посланцы вернулись быстро, не прошло и четверти часа. Бутылка Немировской была уже оприходована. Аркаша протянул Лаврентию Петровичу письмо.

– Ну?

– Нет там никакого адреса, – Аркаша пожал плечами.

– Что делать будем? – спросил президент размякших членов правительства.

– Та хай Аркаша забьет кабанчика и поедет у той Копенгаген, – полусонным голосом предложил министр финансов. Он был слабоват на голову, обычно после первого стакана терял нить разговора и впадал в вяло текущий маразм.

– Какого кабанчика? Я министр иностранных дел, а не свинопас, – с достоинством ответил Аркаша. – В Копенгаген могу поехать, запросто, – добавил менее уверенно. – Баксы давайте.

– Деда Терентия…, – начал Микола.

– Стоп, – оборвал его президент и зная тяжелую руку начальника СБМ, поинтересовался, – как Терентий Иванович себя чувствует?

– Висит. – коротко ответил Микола.

– Ну, пусть повисит, – согласился президент.

– Так его кабанчика можно и забить, – премьер ткнул пальцем в министра финансов. Я вчера бачив здоровый кабанчик по двору бегал, как раз для доброго шашлыка.

– Чего это моего? У тебя самого два, – обиделся бывший колхозный счетовод.

– Я премьер-министр, мне положено, – с достоинством ответил глава кабинета. – У нас частная собственность священна.

– У меня что, не частная собственность?

– Ага, частная. На что ты его выкормил? Вспомни, как крал у колхозе корма, а потом списывал.

– А ты не крал?

Не, я прихватизировал. Мне положено, – с тупой убежденностью снова подтвердил бывший колхозный голова.

Несколько минут в кабинете стояла тишина. Аркаша сел на свободный стул, с отвращением посмотрел на нетронутую бутылку Мочаловской, экстра. Микола все еще топтался у входа. Премьер торжествующим взглядом посмотрел на бывшего счетовода.

– Ну, попри против моего аргумента.

В глазах министра финансов читалась тоска. Переть было нечем. Бросил в бой последний резерв.

– Вы попробуйте! Моя Галина вам такую контрреволюцию устроит, – потов вспомнив недавно услышенную по ящику фразу, добавил, – мало не покажется.

Посмотрел на Миколу.

– Не, я не пойду, – замахал руками Микола, вспомнив крутой нрав жены министра. На самом деле, несмотря на внушительный рост и крепкие кулаки, в душе он оставался трусом. Выросший, но не повзрослевший, мальчишка, зачатый одуревшими от самогона родителями в одну из долгих зимних ночей.

– Хватит, – поставил точку на интеллектуальном споре президент, – премьер пошутил, а вы базар развели.

– Пошутил, – нехотя согласился бывший колхозный голова, – но пусть его кабанчик мою картошку не подрывает.

– Какую картошку? – в голосе главного финансиста звенело чистое, как слеза ребенка возмущение.

– Цить. Я сказал, – президент обвел тяжелым взглядом присутствующих.

– Вы чего здесь собрались? Не слышу ответа. Правильно. Чтобы защищать интересы нашего государства.

– Так точно, – с неподдельным энтузиазмом отозвался Микола.

– Сядь, Микола, не маячь, – жестом остановил его Лавруша. – Подожди пока.

Микола сел на свободный стул у двери.

– Я вам вот что скажу. Пусть министр иностранных дел напишет письмо на эту «Poste Restante», может что и выйдет, но мы тоже не должны сидеть сложа руки. Надо науку подключать.

– Как это, – раздался нестройный хор голосов.

8

Лаврентий Петрович потянулся к Мочаловской, покрутил в руке и медленно отвернул крышку. Помещение начало наполняться неповторимым ароматом. Все дружно потянулись за солеными огурцами. Так же медленно он разлил напиток. Аркаша попытался заслонить свой стакан ладонью, но после осуждающей реплики первого кума о том, что некоторые ставят личное выше государственного, отвел руку. Миколе президент налил до краев. Особый знак уважения.

– Дружно выдохнули.

– За демократию и независимость.

– За гаранта.

Наступившую тишину заполнило бульканье в луженых глотках и хруст ядреных огурчиков.

Лаврентий Петрович закрыл глаза, давала о себе знать натруженная за годы руководящей работы печень, подпер кулачком подбородок.

Несколько лет назад заезжий халтурщик, гордо именовавший себя художником – анималистом, написал портрет Лаврентия Петровича. Может божья искра в нем действительно была, а может, набивший руку на увековечивании домашних любимцев, сразу увидел в будущем президенте черты, так присущие братьям нашим меньшим. И вправду портрет получился отменным, но был забракован, несмотря на поразительную схожесть с оригиналом. С румяным округлым лицом, глубоко посаженными глазками, наш герой напоминал хорька, только что оприходовавшего жирную хозяйскую курицу, а нужен был гигант мысли, мудрый политик, руководитель заботящийся о благе нации, не щадящий живота своего. Все свое время, остававшееся от дегустации национального мочаловского продукта, художник трудился истово, но снова и снова на холсте, как на фотографии, проступали истинные черты нашего героя. Все решил счастливый случай, который есть не что иное, как неизбежная закономерность. Он просто оказался в нужное время в нужном месте. Придя утром к Лавруше домой, чтобы стрельнуть пятерку в качестве аванса, художник увидел то, что ему было нужно. Страдающий от глубокого похмелья, с мокрым полотенцем на лбу, Лаврентий Петрович возлежал на диване. Столько муки и прощения было в его глазах, что живописец забыл о цели своего визита. Быстро сбегав за мольбертом, он усадил охающую натуру, заставил снять полотенце.