KapitalistЪ - Алексей Стацевич

Чувствовал себя профессор максимально странно — в следующую секунду после «осознания», где и в каком времени он находится, на затылок обрушилось «нечто». Судя по силе удара, на него, с высоты собственного роста, рухнула не иначе как Статуя Свободы. К счастью, мгновение спустя выяснилось, что обошлось без несовместимых с жизнью черепно-мозговых травм, а американская святыня здесь вообще ни при чем — в голову профессора одновременно «зарядили» два брата-тяжеловеса, а именно Опыт в лице знаний и навыков и Воспоминания в виде флешбэков.

Вылезши из-под лавки, под которую сполз чуть ранее, Иван Андреевич вдруг осознал, что теперь знает и помнит все, что некогда знал и помнил человек, в теле которого он очутился. Все, что на то сентябрьское утро ведал его дед и полный тезка — Иван Андреевич Крюков, тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения, восемнадцатилетний юноша, русский иммигрант и разнорабочий пятнадцатого пирса нью-йоркского морского торгового порта Ист-Ривер.

Многие непонятные вещи сразу стали очевидными.

Например, холл, где трапезничал Иван Андреевич, оказался частью социального барака для бедняков и иммигрантов. Частью барака, в котором «его» родители — чернорабочий на прокладке железнодорожных путей Андрей Никанорович и фабричная прядильщица Анна Васильевна Крюковы — за ежемесячную ренту в двадцать пять долларов снимали две крошечные комнатушки. Позволить себе большего семейство не могло, поскольку доход был невелик: отец получал одиннадцать долларов в неделю, мать — девять, сам Иван и того меньше — восемь. В месяц, с учетом двух-трех «неподсчитанных» выпадающих дней, выходило около ста пятнадцати долларов на всех.

Крюковы не шиковали, но и не голодали (в отличие от многих других, более расточительных соседей по бараку), поскольку Анна Васильевна вела жесткий контроль семейного бюджета. Денег, в основном, хватало тютелька в тютельку, но Анне Васильевне все же удавалось порой отложить немного «на черный день». Как «узнал» Иван Андреевич, кубышка семьи Крюковых хранилась в довольно надежном банке Hamilton Bank of New York, а общая сумма совместных накоплений за шесть лет в иммиграции была эквивалентна чуть более четырем месячным зарплатам семейства, или примерно пятистам долларам.

Чувствовал же себя профессор максимально странно не столько из-за полученных знаний, о которых не просил, сколько из-за того, что воспоминания из жизни «деда Ивана» наложились на его собственное прошлое. Наложились, перемешались в одну кучу, да так и остались лежать, словно свежие конфеты, пересыпанные в коробку к просроченным — никогда не угадаешь, какую вытащил. И коробка эта звалась черепная.

Единственное, чего не мог понять Крюков — неужели слова, пожелания, сожаления, высказанные им седьмого сентября две тысячи седьмого года, за секунды до смерти, действительно могли перенести, переместить его сознание в прошлое? Но как? Зачем? Почему? Это противоречило всем законам существования жизни и походило на фантасмагорию… но почему-то было правдой, которую следовало принять. Поэтому, решил Крюков, если судьба дает ему шанс изменить прошлое, чтобы исправить будущее, то этим шансом надо воспользоваться сполна. Дело оставалось за малым — просто заработать состояние, чтобы «будущий» Иван никогда не встретился с Усиковым.

За размышлениями Иван Андреевич пересек заваленный мусором внутренний двор, прилегавший к социальному бараку, и вышел на застроенную малоэтажными многоквартирными домами Орчард-стрит. На выходе со двора повернул налево и направился в сторону набережной Ист-Ривер, к Бруклинскому мосту, который в то время еще носил название Мост Нью-Йорка и Бруклина, о чем не преминула напомнить «память деда».

Именно там, в получасе ходьбы от дома-барака, западнее Бруклинского моста (Иван Андреевич все же решил называть его «по-новому»), на пересечении Саут-Стрит и Уолл-Стрит и располагался пятнадцатый пирс, где трудился юный Крюков.

Утренний Нью-Йорк пробуждался ото сна и начинал входить в свой повседневный ритм — по улицам потянулись бесконечные вереницы автомобилей и гужевых повозок, зашумели моторы, заскрипели колеса, а воздух наполнился громкими криками уличных торговцев и «газетных мальчишек», которые предлагали всем желающим приобрести сегодняшние издания.

На широких улицах, скрытых от солнца высокими зданиями с массивными фасадами, толпились фабричные рабочие; одетые в строгие костюмы и котелки джентльмены торопились в банки или на деловые встречи; их жены в элегантных нарядах отправлялись кто за покупками, а кто в ближайшую кондитерскую на чашечку свежесваренного бодрящего напитка со сдобной булочкой.

Утренний город бурлил надеждами и амбициями. Но многим из них сбыться и воплотиться в жизнь, увы, было не суждено.

Глава 7

Иван Андреевич, который для всех окружающих в силу возраста стал просто Иваном или Эваном, добрался до морского торгового порта Ист-Ривер за пять минут до начала рабочего дня. Дня, который намечался как «тяжелый» — в полдень на пятнадцатый пирс должен был прибыть британский трансатлантический круизный лайнер «Рэд Корал», обладающий рекордным на тот момент регистровым тоннажем в тридцать тысяч тонн. Разнорабочим пирса предстояло сначала побыть носильщиками и помочь с чемоданами богатеньким путешественникам, которые не желали самолично марать руки, а уже после заняться долгой разгрузкой товарного отсека с последующим перемещением грузов в складские помещения порта.

Чуть ранее, шагая среди толпы по Орчард-стрит, Крюков размышлял, а зачем он вообще идет сейчас на работу? Потому что так сказала «мама»? Или потому что «так надо» и именно так — правильно? Или во всем великолепии проявил себя неукротимый «зов предка», и на пирс его тянули оставшиеся внутри частички деда Ивана? Частички, которые заставляли делать шаг за шагом по еще не успевшей прогреться мостовой.

Как бы то ни было, но без пяти восемь Крюков ступил на пирс за номером пятнадцать и направился к стоящей неподалеку будке — отметиться.

— Эй, Фрэнк, — услышал он насмешливый ребяческий голос, — а ты знаешь, почему вдову мистера Банки называют черной вдовой?

— Без понятия, Боб.

— Потому что мистер Банки был негром!

Раздался громкий смех, и Иван повернулся на гогот — возле края пирса, заняв собой пустые бочки, сидела разношерстная компания мальчишек в рабочей одежде. Самому старшему на вид было лет шестнадцать, остальным — от десяти до четырнадцати.

— Эй, Джеймс, — продолжил рассказчик анекдота, тот самый «старший» — красношеий белобрысый паренек с наглыми глазами навыкат, — ты знаешь, почему вдову мистера Банки называют черной вдовой?

— Знаю. Я слышал ответ, — беззлобно ответил тот, кого назвали Джеймсом. Это был болезненно-худощавый чернокожий мужчина слегка за тридцать с короткими жесткими волосами и добродушным, чуть глуповатым лицом. Он сидел по-турецки возле оккупированных парнями бочек и, вычерчивая невидимые знаки, с интересом водил засохшей палочкой по влажной деревянной поверхности — рядом со своими ногами.

— Так почему, Джеймс?

Тот лишь мягко улыбнулся и продолжил свое