Шесть голов Айдахара - Ильяс Есенберлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Узбек прикрыл глаза и мысленно повторил про себя: «Надо быть твердым! До конца твердым!» Но ведь в конце концов и такая смерть отвечает требованиям шариата, и он не нарушит устои ислама, согласившись на просьбу султана. Народ должен видеть, что рука хана тяжела и он не знает пощады к отступникам от веры, но народ должен чаще видеть и мудрость своего повелителя. Не все ли равно, как умрет преступник. Но зато пройдут годы, и мудрость Узбек-хана прославится в легендах и сказаниях.
Решение пришло само по себе:
– Приговор высокого суда должен быть приведен в исполнение… Это так… Но надо учесть и просьбу султана Адилькерея. – Узбек-хан замолчал. Лицо его было величественным и спокойным. – Пусть Ерке Кулан примет смерть от его руки. Трижды проскачет виновный на коне перед султаном, и трижды тот имеет право выстрелить в него из лука. Если стрела Адилькерея поразит Ерке Кулана, то по праву амангерства он возьмет Ажар себе. И женщине не придется нарушать клятву: увидев смерть любимого, она поймет, что такова воля аллаха. Если же стрелы султана не причинят вреда Ерке Кулану, то… – Узбек на миг замолчал, и люди в мертвой тишине услышали, как тяжело и грозно ворочается за холмами море.
И вдруг кто-то не выдержал, крикнул:
– Что же будет тогда?!
Народ зашумел, голоса заспорили:
– Ему не суждено остаться в живых!
– Адилькерей прекрасный стрелок. За сто шагов он попадает в глаз бегущему сайгаку!
– Первая же стрела пронзит сердце Ерке Кулана!
И снова чей-то голос перекрыл остальные:
– Так что же с Ерке Куланом тогда будет, великий хан?!
Толпа затихла и, казалось, подалась, придвинулась к помосту хана.
– Тогда? – переспросил Узбек. – Все в руках аллаха. Если он захочет, чтобы грешник остался в живых, никто не посмеет причинить вреда тому, кому покровительствует сам аллах. Тогда Ерке Кулан и Ажар станут мужем и женой.
Возглас удивления пронесся над площадью:
– О мудрый хан!..
– О справедливый хан!
– Да продлит аллах твои годы!..
Узбек повернулся к Адилькерею:
– Ты согласен, султан?
Лицо того стало бледным, скулы выперли и заострились.
– Да, решение твое, хан, справедливо и угодно аллаху…
– Хочешь ли ты, Ерке Кулан, что-нибудь сказать?
Ерке Кулан, не отрываясь, смотрел в глаза любимой, потом повернул лицо к Узбеку:
– У меня есть одна просьба, о великий хан! Пусть Ажар поставят на моем пути. Вверяя свою жизнь в руки аллаха, я хочу видеть ее перед собой…
– Пусть будет по-твоему… – милостиво согласился хан.
Не ожидая приказа, зрители сдвинулись в сторону, освободили часть площади. Кто-то из молодых воинов торопливо подвел к Ерке Кулану своего коня.
– Возьми его, – сказал джигит. – Быть может, он принесет тебе счастье. Мой конь быстр как птица, и кто знает, может, он обгонит твою судьбу. Если посчастливится – считай коня своим…
Два туленгита отвели Ажар в конец площади, Ерке Кулану развязали руки. Кто-то из телохранителей султана подал Адилькерею тугой монгольский лук.
Узбек-хан поднял руку:
– Я сказал не все. Виновный проскачет перед стрелком на расстоянии ста шагов.
Лицо Адилькерея передернулось.
– Я убью щенка, если он будет скакать даже на расстоянии вдвое большем…
– Начинайте… – велел хан.
Легко вскочив на подаренного ему белого скакуна, Ерке Кулан медленно поехал с площади, и люди молча провожали его взглядами.
Отъехав на значительное расстояние, Ерке Кулан остановил коня и стал ждать сигнала. Наконец распорядитель подкинул свой борик.
Чуть помедлив, Ерке Кулан ударил коня пятками, и тот стремительно сорвался с места. Конь был замечательный. Он был похож на белого ястреба, молнией несущегося над самой землей.
Сощурив раскосые глаза, сведя к переносице мохнатые брови, Адилькерей ждал. И когда всадник поравнялся с тем местом, где стоял султан, тонко свистнув, сорвалась с тетивы стрела с железным восьмигранным наконечником.
Вздох, похожий на удар волны о берег, пронесся над площадью:
– Попа-а-а-ал!
Но всадник продолжал скакать, и люди тогда рассмотрели, что стрела расщепила переднюю луку седла, а джигит невредим.
Поравнявшись со своей любимой, Ерке Кулан нагнулся и поцеловал Ажар.
Не стало на площади тишины. Зрители бушевали. К небу неслись возбужденные крики спорящих, и птицы в страхе облетали площадь стороной.
И снова подбросил вверх свой борик распорядитель, и опять понес стремительный конь Ерке Кулана навстречу его судьбе.
Взвизгнула вторая стрела, и белые щепки от разбитой задней луки седла брызнули во все стороны.
Люди кричали, не слушая друг друга. Кто видел в происходящем руку провидения, кто утверждал, что Адилькерей делает это нарочно, чтобы показать, какой он меткий стрелок, и от третьей стрелы Ерке Кулану не уйти.
Султан молчал. Его лицо злобно побледнело и покрылось крупными каплями пота. Для третьего выстрела он выбрал стрелу с голубиным оперением и, нахмурив брови, стал ждать.
Зрелище захватило Узбек-Хана. Вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники походного трона, он всем телом подался вперед, ожидая кровавой развязки. Бешеный топот копыт обрушился на площадь, и в этот миг отчаянный, полный нестерпимой боли и горя крик ударил в уши людей. Никто не слышал, как пролетела пущенная дрогнувшей рукой султана стрела. Крик словно разбудил людей, и слезы сострадания выступили на многих глазах.
И вдруг наступила тишина. Люди не верили своим глазам – исчез джигит, исчезла молодая женщина со связанными руками. Белой птицей несся по степи белый конь. Бросив поперек седла Ажар, Ерке Кулан мчался прочь от ханской ставки. И вскоре знойное дрожащее марево скрыло беглецов.
Бледный, ни на кого не глядя, Узбек-хан поднялся с трона и, проведя ладонями по лицу, тихо сказал:
– Аллах акбар! Аллах велик!
– Коня! Скорее коня! В погоню за беглецами! – кричал в ярости Адилькерей.
– Остановись, султан! – властно приказал Узбек. – Неужели ты, безумец, станешь спорить с волей аллах? Тем, к кому он милостив, я дарю жизнь…
Площадь ревела от восторга. От топота и криков облако пыли поднялось к небу, и оно из голубого превратилось в мутное и тусклое.
Узбек-хан велел разогнать народ, а сам ушел в свой шатер.
На рассвете следующего дня в его ставку прибыл караван, с нетерпением ожидаемый ханом.
* * *Значительное место в жизни Золотой Орды занимал Хорезм. Особенно сильным было его влияние в период правления Узбек-хана. Как иссушенная солнцем земля, впитывала, перенимала Орда все лучшее, что было у покоренных ею народов. В древние обычаи степняков с каждым годом входили новые, непривычные для них традиции. Изумленному взору кочевника открывались в городах сказочно украшенные дворцы, мечети с голубыми куполами.
Из разных государств шли в Орду купцы и ремесленники, но, пожалуй, больше она была связана с Крымом и Хорезмом. В Крыму смешались культура Рума и Ирака, Египта и Шама. Хорезм как в тигле сплавил культуры Китая и Индии, Ирана и Мавераннахра. К тому же он находился ближе к Орде, а значит, и общение кочевников с Хорезмом стало более частым и тесным.
Правда, возводили Сарай-Бату и Сарай-Берке мастера, доставленные из Рума, с Кавказа, из Египта и Руси, но руководили строительством хорезмийцы из города Ургенча.
Став ханом, Узбек сделал своею столицей Сарай-Берке, назвав его Сарай-ад джадид (Новый Сарай). Подражая предшественникам и желая еще больше прославить свое имя, Узбек-хан велел построить новый дворец, мечети и медресе. Он хотел, чтобы его столица походила на Ургенч. Краски и не знающие себе равных по красоте изразцы для отделки зданий везли из Медины и городов Хорезма.
В Сарай-Берке появились рабаты, караван-сараи, ханаки для приезжих мастеров и купцов. Купцы вели свои торговые дела, ремесленники имели возможность заниматься тем, что каждый умел и на что был способен. И уже не привозные, а собственные изделия преобладали на ордынских базарах. Учитывая вкусы кочевников, ремесленники изготавливали для них керамическую посуду, золотые и серебряные украшения, оловянные зеркала и медные кувшины.
Но не только ремесленников и купцов собирал в Орде Узбек-хан. Приехали сюда из Хорезма ученые люди и те, кто обладал знаниями и умением управлять государством. Узбек-хан верил им и назначал правителями золотоордынских городов. Так, городом Азак-Тана[1] правил эмир Мухаммед ходжа Аль-Хорезми, выходец из Ургенча. Золотоордынские беки, эмиры и нойоны становились частыми гостями в медресе и ханаках у правоверных мусульман, выходцев из Хорезма. В беседах с образованными людьми узнавали они многое из того, что удивляло их и заставляло по-иному видеть мир. Нередко гостем хорезмийцев бывал и сам Узбек-хан. Особенно любил он посещать ученого шейха Номодана.
