Нашей юности полет - Александр Зиновьев

Мы в свое время выразили протест против сталинизма, поскольку заметили в жизни нечто такое, что не соответствовало нашим идеалам революции и представлениям об идеальном коммунизме. Потом мы изменили свое понимание революции и рожденного ею общества. Но уже не могли изменить своей психологии.

Ну а что дальше? В послесталинском обществе, повторяю, нам места нет. Нам вообще нет нигде места. Мы — прошлое.

Вождь и массы

Считается, что Гитлер обладал гипнотическим воздействием на массы. Но Сталин перед массами вообще не появлялся и редко выступал публично, а его «гипнотическое воздействие» было не меньше. Дело тут не в некоей личной способности вождя, а в самой массе — в ее способности в данной ситуации к «самогипнозу». Если масса избрала кого-то в качестве такого «гипнотизера», последний может делать что угодно — говорить, молчать, вопить, шептать, шепелявить, говорить с акцентом… И все будет иметь эффект. Лишь постфактум кажется, что избранник сам пробился «вверх» и совратил массу. На деле же его массы сами выталкивают на эту роль и вынуждают играть историческую роль. Именно роль. Именно играть. Он становится адекватным вытолкнувшей его массе. Сталин был воплощенное «Мы».

Есть определенные общие правила выталкивания людей в вожди. Одно из этих правил на первый взгляд кажется фиктивным. Но оно на самом деле в высшей степени действенно. Это — презрение к людям. Сталин с самого начала знал цену людям, понимал, какая это мразь — народные массы, знал, что разговоры о высоком уровне сознательности как условии коммунизма суть вздор. Сталин обращался с людьми адекватно их реальной ценности. Его репрессии принесли ему больше божеского почитания, чем ежегодные копеечные снижения цен на продукты питания. Сталин знал, кто мы, а мы знали, что он это знает. Мы в глубине души признавали адекватность происходящего нашей реальной человеческой натуре. Странно, но это было наиболее мощным выраженном нашей претензии возвыситься до божественного уровня. Мы были богами в своей ничтожности. Найди объяснение этому факту, и ты поймешь все остальное.

Сила убеждения

— Обратите внимание на пропаганду сталинских времен, — говорил Он. — Сейчас она кажется верхом идиотизма. Теперь все удивляются, как могла такая пропаганда кого-то в чем-то убедить. При этом забывают о том (а может быть, не знают об этом), что состояние убежденности и дело убеждения суть отношения между людьми. Хорошо убеждать того, кто хочет быть убежденным в том, в чем его убеждают. И тогда качество и форма убеждения не играют роли. Лишь бы убеждение соответствовало умонастроениям убеждаемых. В сталинское время совпадение на этот счет было беспрецедентным. Если людей и обманывали успешно, то прежде всего благодаря тому, что люди хотели быть обманутыми. Насильно никого ни в чем не убедишь. Убеждение в основе своей есть дело добровольное. Сила убеждения — сила желания убеждаемых быть убежденными.

Ненависть

Если бы ты знал, как я Его ненавидел! Но ненависть моя была какая-то странная. Если бы Он сказал мне «Умри!», я бы умер. То же самое было со мной в штрафном батальоне. Наш политрук был жуткий дурак и редкостная сволочь. Сколько неприятностей он мне причинил, страшно вспомнить. А в бою я прикрыл его своим телом. И вытащил с поля боя его, тяжело раненного, сам истекая кровью. Ни на какую награду я не рассчитывал. Он не знал, кто спас ему жизнь. А меня после госпиталя сунули в другую часть, тоже штрафную. Что это такое? Страх начальства? Желание выслужиться? Раболепство и холуйство? Вздор! Чисто обывательское объяснение очень глубокого и серьезного человеческого качества: чувства коллективизма, способности самопожертвования ради коллектива и других его членов, в особенности таких, которые олицетворяют собою целое. Вот в чем самая глубокая основа психологии коммунизма. После революции чувство коллективизма буквально расцвело в миллионах душ, в особенности в душах молодых людей, прошедших советскую довоенную школу. А Сталин был символом и воплощением этого нашего чувства принадлежности к целому, к братству, к единой семье народов. И мы одновременно ненавидели его, ибо чувствовали себя обманутыми. Мираж всеобщей любви и братства таял на наших глазах.

Я и сейчас не чувствую никакой симпатии к Сталину. Но когда я слышу или читаю, что другие говорят и пишут о нем, я прихожу в бешенство. Например, обычным является объяснение деятельности Сталина и сталинистов ненасытной жаждой власти. Это значит ровным счетом ничего не понять как в существе эпохи, так и в психологии ее носителей и творцов. Сталин и сталинисты не просто заботились об удовлетворении своих страстей, они служили историческому процессу и исполняли объективно навязанную им роль. Жажда власти была не причиной, а следствием. И в массе сталинистов она ничуть не превышала обычные человеческие нормы и, по крайней мере, часто отсутствовала вообще.

Хрущев говорил, что Сталин в начале войны растерялся, даже плакал, устранился от дел, считал «дело Ленина» погибшим. Ну и что?! Человеческие состояния — не прямая линия. Даже в заурядных ситуациях имеют место эмоциональные колебания между двумя крайностями. А тут — тем более. Важно то, что Сталин в конце концов одолел свои колебания и затем всю войну был тверд.

Какой-то маршал, высмеивая Сталина, писал, что вместо анализа обстановки на фронте Сталин приказал устроить салют в честь какой-то победы. Идиот тут не Сталин, а этот маршал. Как руководитель страны в ситуации войны Сталин в данном случае был сверхмудр. Эти салюты сделали для победы в тысячу раз больше, чем анализы военной обстановки. Эти анализы, вообще-то говоря, не требовали большого военного гения. Ситуация была примитивно ясна.

Можно быть гуманным по отношению к нескольким людям. А как быть гуманным по отношению к миллионам людей, страдающих не по вине отдельных лиц и партий, а из-за хода неумолимой Истории? Я не вижу иного выхода: сократить число актуально страдающих людей и не дать вырасти числу потенциальных страдальцев. Хватит лицемерить! Если ты придумаешь иной выход, дай мне знать. Я ставлю пол-литра!

И вообще, хватит болтать. Предоставим это дело ученым. Наша проблема — дожить, раз уж мы почему-то уцелели. Уйти бесшумно. И предоставить потомкам заблуждаться так, как им хочется.

А что касается конца сталинизма, то он не был убит извне. Он покончил с собой сам. Хрущевский переворот был последней великой акцией сталинизма самоубийством. Уйдя с исторической сцены, сталинизм оставил после себя великое наследство: нового человека с адекватной ему социальной организацией или новую социальную организацию с адекватным ей человеком.

Ответь, спустился ты с Небес? Иль выполз как исчадье Ада? Родился ты зачатья без Или ты есть порока чадо? Нет, я не ангел и не бес. Узри во мне земного гада, Что мир построил вроде ада, На землю рай спустив с небес.

Власть

Один из пунктов моего мальчишеского антисталинизма заключался в следующем риторическом вопросе: кто дал Сталину право распоряжаться мною?! На него следователь на Лубянке дал мне такой риторический ответ: народ! Я рассмеялся: мол, я такой демагогией сыт по горло. «Ты, сопляк, — спокойно сказал следователь, — не знаешь еще, что такое народ и что такое власть. И запомни: выражение «враг народа» — не пустышка для пропаганды и не абстрактное обобщение, а точное и содержательное понятие, отражающее сущность эпохи. Тот, кто восстает против Сталина, восстает против народа. Он есть враг народа. Мы, органы, лишь выражаем волю народа. Врагов народа мы караем. Ты еще молод и глуп. Таких мы воспитываем. И защищаем от гнева народа».

Потом, скрываясь от органов и скитаясь по стране, я присматривался к власти и к народу. Мне достаточно было всего несколько месяцев, чтобы понять, как прав был тот мой первый следователь. Когда меня после хрущевского доклада пригласили на Лубянку «для дружеской беседы»», я между прочим поинтересовался, где тот следователь (по странному совпадению со мной беседовали в том же самом кабинете!). Мне ответили, что его расстреляли как закоренелого «культиста» и как одного из ближайших подручных Берии. «Жаль, — сказал я, — он бы правильно истолковал мое поведение». Мои собеседники понимающе переглянулись: они сочли меня «чокнутым».

Еще в 1939 году я заметил, что более или менее среднее и типичное советское учреждение можно рассматривать как все общество в миниатюре и что общество в целом есть объединение не просто людей, а таких учреждений своего рода первичных коллективов или клеточек. Я заметил, далее, что даже средне-простое учреждение (клеточка) имеет очень сложное строение в смысле различия положения людей, их функций и взаимоотношений. Нужна целая наука, чтобы достаточно полно и точно описать это. И еще более грандиозная наука нужна для того, чтобы описать строение и функционирование общества в целом. Мне потребовалось несколько десятков листов, чтобы изобразить строение первичного коллектива в различных разрезах, — еще тогда я понял, что нужно многоплоскостное описание, которое в принципе нельзя свести к одноплоскостной схеме. А при попытке описать строение сравнительно небольшого района (с населением меньше миллиона) я понял, что требуется специальное образование, — нужна логика, математика, социология и многое другое.