Евгений Евтушенко. Все стихи - Евгений Евтушенко

1964

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Карликовые березы

В. Новокшенову

Мы — карликовые березы.Мы крепко сидим, как занозы,у вас под ногтями, морозы.

И вечномерзлотное ханствоидет на различные хамства,чтоб нас попригнуть еще ниже,Вам странно, каштаны в Париже?

Вам больно, надменные пальмы,как вроде бы низко мы пали?Вам грустно, блюстители моды,какие мы все квазимоды?

В тепле вам приятна, однако,гражданская наша отвага,и шлете вы скорбно и важноподдержку моральную вашу.

Вы мыслите, наши коллеги,что мы не деревья-калеки,но зелень, пускай некрасива,среди мерзлоты — прогрессивна.

Спасибочки. Как-нибудь самимы выстоим под небесами,когда нас корежит по-зверски, —без вашей моральной поддержки,

Конечно, вы нас повольнее,зато мы корнями сильнее.Конечно же мы не в Париже,но в тундре нас ценят повыше.

Мы, карликовые березы.Мы хитро придумали позы,но все это только притворство.Прижатость есть вид непокорства.

Мы верим, сгибаясь увечно,что вечномерзлотность — невечна,что эту паскудину стронет,и вырвем мы право на стройность.

Но если изменится климат,то вдруг наши ветви не примутиных очертаний — свободных?Ведь мы же привыкли — в уродах.

И это нас мучит и мучит,а холод нас крючит и крючит.Но крепко сидим, как занозы,мы — карликовые березы.

1966

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Картинка детства

Работая локтями, мы бежали, —кого-то люди били на базаре.Как можно было это просмотреть!Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу,зачерпывая валенками водуи сопли забывали утереть.

И замерли. В сердчишках что-то сжалось,когда мы увидали, как сужалоськольцо тулупов, дох и капелюх,как он стоял у овощного ряда,вобравши в плечи голову от градатычков, пинков, плевков и оплеух.

Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой.Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.Кровь появилась. И пошло всерьез.Все вздыбились. Все скопом завизжали,обрушившись дрекольем и вожжами,железными штырями от колес.

Зря он хрипел им: «Братцы, что вы, братцы…» —толпа сполна хотела рассчитаться,толпа глухою стала, разъярясь.Толпа на тех, кто плохо бил, роптала,и нечто, с телом схожее, топталав снегу весеннем, превращенном в грязь.

Со вкусом били. С выдумкою. Сочно.Я видел, как сноровисто и точнолежачему под самый-самый дых,извожены в грязи, в навозной жиже,всё добавляли чьи-то сапожищи,с засаленными ушками на них.

Их обладатель — парень с честной мордойи честностью своею страшно гордый —все бил да приговаривал: «Шалишь!…»Бил с правотой уверенной, весомой,и, взмокший, раскрасневшийся, веселый,он крикнул мне: «Добавь и ты, малыш!»

Не помню, сколько их, галдевших, било.Быть может, сто, быть может, больше было,но я, мальчишка, плакал от стыда.И если сотня, воя оголтело,кого-то бьет,— пусть даже и за дело! —сто первым я не буду никогда!

1963

Евгений Евтушенко. Идут белые снеги.

Москва, «Художественная Литература», 1969.

Карьера

Ю. Васильеву

Твердили пастыри, что вредени неразумен Галилей,но, как показывает время:кто неразумен, тот умней.

Ученый, сверстник Галилея,был Галилея не глупее.Он знал, что вертится земля,но у него была семья.

И он, садясь с женой в карету,свершив предательство свое,считал, что делает карьеру,а между тем губил ее.

За осознание планетышел Галилей один на риск.И стал великим он… Вот этоя понимаю — карьерист!

Итак, да здравствует карьера,когда карьера такова,как у Шекспира и Пастера,Гомера и Толстого… Льва!

Зачем их грязью покрывали?Талант — талант, как ни клейми.Забыты те, кто проклинали,но помнят тех, кого кляли.

Все те, кто рвались в стратосферу,врачи, что гибли от холер, —вот эти делали карьеру!Я с их карьер беру пример.

Я верю в их святую веру.Их вера — мужество мое.Я делаю себе карьерутем, что не делаю ее!

1957

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Качался старый дом…

Качался старый дом, в хорал слагая скрипы,и нас, как отпевал, отскрипывал хорал.Он чуял, дом-скрипун, что медленно и скрытнов нем умирала ты, и я в нем умирал.

«Постойте умирать!»— звучало в ржанье с луга,в протяжном вое псов и сосенной волшбе,но умирали мы навеки друг для друга,а это все равно что умирать вообще.

А как хотелось жить! По соснам дятел чокал,и бегал еж ручной в усадебных грибах,и ночь плыла, как пес, косматый, мокрый, черный,кувшинкою речной держа звезду в зубах.

Дышала мгла в окно малиною сырою,а за моей спиной — все видела спина!—с платоновскою Фро, как с найденной сестрою,измученная мной, любимая спала.

Я думал о тупом несовершенстве браков,о подлости всех нас – предателей, врунов:ведь я тебя любил, как сорок тысяч братьев,и я тебя губил, как столько же врагов.

Да, стала ты другой. Твой злой прищур нещаден,насмешки над людьми горьки и солоны.Но кто же, как не мы, любимых превращаетв таких, каких любить уже не в силах мы?

Какая же цена ораторскому жару,когда, расшвырян вдрызг по сценам и клише,хотел я счастье дать всему земному шару,а дать его не смог — одной живой душе?!

Да, умирали мы, но что-то мне мешалоуверовать в твое, в мое небытие.Любовь еще была. Любовь еще дышалана зеркальце в руках у слабых уст ее.

Качался старый дом, скрипел среди крапивыи выдержку свою нам предлагал взаймы.В нем умирали мы, но были еще живы.Еще любили мы, и, значит, были мы.

Когда-нибудь потом (не дай мне бог, не дай мне!),когда я разлюблю, когда и впрямь умру,то будет плоть моя, ехидничая втайне,«Ты жив!» мне по ночам нашептывать в жару.

Но в суете страстей, печально поздний умник,внезапно я пойму, что голос плоти лжив,и так себе скажу: «Я разлюбил. Я умер.Когда-то я любил. Когда-то я был жив».

1966

Евгений Евтушенко.

Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

Киоск звукозаписи

Памяти В. Высоцкого

Бок о бок с шашлычной,                    шипящей так сочно,киоск звукозаписи                 около Сочи.И голос знакомый                с хрипинкой несется,и наглая надпись:                 «В продаже — Высоцкий».Володя,      ах, как тебя вдруг полюбилиСо стереомагами               автомобили!Толкнут       прошашлыченным пальцем кассету,И пой,      даже если тебя уже нету.Торгаш тебя ставит                  в игрушечке-«Ладе»Со шлюхой,          измазанной в шоколаде,и цедит,        чтоб не задремать за рулем:«А ну-ка Высоцкого мы крутанем!»Володя,       как страшно                  меж адом и раемкрутиться для тех,                 кого мы презираем!Но, к нашему счастью,                   магнитофоныНе выкрадут          наши предсмертные стоны.Ты пел для студентов Москвы                          и Нью-Йорка,Для части планеты,                чье имя — «галерка».И ты к приискателям                  на вертолетеСпускался и пел у костров на болоте.Ты был полу-Гамлет и полу-Челкаш.Тебя торгаши не отнимут.                        Ты наш…Тебя хоронили, как будто ты гений.Кто — гений эпохи. Кто — гений мгновений.Ты — бедный наш гений семидесятыхИ бедными гениями небогатых.Для нас Окуджава                был Чехов с гитарой.Ты — Зощенко песни                 с есенинкой ярой,И в песнях твоих,                 раздирающих душу,Есть что-то          от сиплого хрипа Хлопуши!…Киоск звукозаписи                   около пляжа.Жизнь кончилась.             И началась распродажа.

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.