Черные крылья Бога - Дмитрий Лекух

Отряд тихо заржал.

Красотуля буравила меня взглядом.

Могла бы – пристрелила бы тут же, не сходя с места.

Бодливой, как говорится, корове…

Я почувствовал уверенность.

Если бы они что-то могли, уже бы сделали. А так все эти разговоры – исключительно в пользу бедных.

Ни о чем, в принципе.

– А вы-то тогда кто такие, позвольте спросить? – хмыкаю. – То, что мир, в котором мы с вами живем, дерьмо, – тут я с вами, безусловно, согласен. Но кто вы в этом мире? Ежели продлевать аналогию, – простите, навозные черви. Опарыши. Возросшие на говне и его же с аппетитом поглощающие. Природа не терпит пустоты, а, Андрей Ильич?

Он обиделся.

Но виду не показал и ответил вполне серьезно:

– Мы – Крылья, Егор. Черные крылья Бога. Ночью невозможно спрятать слабых под белыми крыльями. Только под черными…

Я зевнул.

– Читал я эти ваши брошюры. Говно все это. Говно, простите, и гонево. Слабые объединяются в стаю, чтобы травить еще более слабых, – вот и вся ваша организация. Вместе с идеологией…

Я потянулся и перестал обращать на него внимание. Хочет нас стеречь – пусть стережет.

Из Части мы пока что никуда не тронемся.

Маршрут, в конце концов, подождет.

Посмотрим, у кого нервы покрепче…

– Отряд, спать! – рублю, обращаясь к парням, демонстративно не замечая Корна со свитой. – Режим: полевой лагерь. Подъем: семь тридцать. Восемь ноль-ноль: зарядка, ответственный – Заика. Завтрак в девять. Дежурный по кухне Чарли. Дальше по свободному графику. Тренажеры. Спарринги. Иветта, отработаешь с Денисом ножи, его надо подтягивать. Покидать пределы Части запрещаю всем. Разойдись.

Народ разошелся.

Кое-кто, конечно, еще поворчал – так, чисто для порядка.

Например, Чарли, которому страсть как не хотелось вставать в пять утра, чтобы приготовить этой ораве пожрать. Но тут ничего не поделаешь, Чарли – отличный повар.

К тому же по традиции дежурный по кухне освобождался от всех других работ.

Так что все вполне себе даже и справедливо.

Мы остались всемером: Вожак с его волкодавами, Боб с Красотулей и мы с Федорычем.

Интересная такая компания.

– Ну что, Андрей Ильич, теперь-то, наверное, поговорим серьезно? – закуриваю. – Без рисовки и пропаганды? Я так понял, вы, в отличие от моих орлов, спать как бы и не собираетесь?

Долго рассусоливать Вожак не стал. Он всегда отличался умением брать быка за рога.

Несмотря на некоторую велеречивость.

– Куда собрался, Егор?

Ничего себе вопросик…

– Молчишь? Ладно, и без тебя знаю. Низовья Волги. Возможно, Астрахань. Икорка, балычок… Табачок контрабандный. Может, конопля. С тяжелыми наркотиками ты вроде не связываешься. Интересно, зачем тебе столько золота, капитан? Причем с риском для твоей драгоценной жизни. Ты его что, солишь?

Отвечать следовало по возможности честно. То, что я не Робин Гуд, он знал превосходно.

Сам когда-то меня и воспитывал.

– Привык жить в свое удовольствие. Да и ребята у меня, как бы это попроще сказать… довольно прожорливые. Ну, вот так получилось. Зарабатываем, как умеем.

– Ладно, не буду тебя задерживать. У нас есть для тебя работа.

Я приподнял брови.

Что-то новенькое.

Ага.

– Получишь в три раза больше, чем со стандартного рейса. Тройной тариф под конкретный заказ. Плюс полная амнистия всех ваших прежних грехов. Для тебя и для всей твоей, прости, банды.

Интересно, за что же такая милость?

Вожак, видимо, прочитал мои мысли.

Кивнул.

– Нужен профессионал, чтобы доставить определенного человека в строго определенное место. Ты – профессионал. Человек – я. Место – Кавказ. Точнее, Сочи. Или то, что от него осталось.

Он что, больной?

На курорт собрался?!

Так вроде бы не сезон…

– Извините, Андрей Ильич, – качаю задумчиво головой, – твердое «нет». Во-первых, я не работаю на фаши. Это мой принцип, и вы его прекрасно знаете. Во-вторых, я не самоубийца. Там вам за мою голову отвесят столько золота, сколько сможете унести. Любой чеканки. Правда, далеко не унесете. Зарежут. Как курицу.

Вожак неторопливо закурил.

Прекрасно понимая, в каком я сейчас напряге.

Паузу взял, сволочь…

– Или вы случайно забыли, что я был командиром спецназа при Второй отдельной? – морщусь.

Он хмыкает.

– Нет, капитан, не забыл, – улыбается. – Если ты помнишь, я тоже там был, неподалеку. И за мою голову там отвесят не меньше, чем за твою. А может, и больше…

Что правда, то правда.

Именно бригада Корна брала Масуда.

Говорят, Андрей Ильич лично кончил этого ублюдка прямо на глазах всего его тейпа.

Причем самым что ни на есть правильным способом: насадив на обильно смазанный «поганым» свиным жиром толстый осиновый кол.

Поступок, ничего не скажешь.

Даже я сам лучше бы не придумал.

А потом, опять-таки на глазах всего клана, взвод его громил до смерти затрахал во все имеющиеся у нее в наличии щели Масудову красавицу жену – черноглазую и изящную, как дорогая китайская фарфоровая статуэтка, гордячку Лейлу.

И тоже, кстати, по делу.

Красотка до того, как ее изловили, развлекалась тем, что вырезала скальпелем матки у русских девочек.

И гениталии у русских мальчиков.

Тех, кто выживал, отпускали, выжигая предварительно на спине скотское рабское клеймо.

Лейла – как ее называли соплеменники, «звезда и рассвет горских народов» – хвасталась, что рано или поздно изведет русских тем, что они не смогут больше плодиться и осквернять взор Аллаха своим недостойным видом.

К счастью, не успела.

Говорят, она молила Андрея Ильича не убивать ее, забрать в плен, в наложницы, куда угодно.

За нее предлагали гигантский выкуп.

Но Корн был неумолим.

А когда бешеная тварь издохла, просто лениво помочился на ее измочаленный труп.

Никто из его бригады никогда не носил черные спецназовские маски. Они хотели, чтобы горцы знали свою смерть в лицо.

И горцы, разумеется, знали.

И, надо думать, помнили…

Это был вызов.

– Пойдем через Новороссийск или Джубгу, – прикуривает следующую сигарету. – От немирных горцев далековато. А среди адыгов много вполне нормальных людей. Пройти сможешь только ты. Больше никто. Именно поэтому я тебя туда и зову. И именно поэтому, собственно говоря, у тебя нет выбора.

И тут взорвался до сих пор молчавший Федорыч:

– Послушай, ты, подполковник! Ты на моей земле. Ты гость! Ежели ж ты мекаешь, что я твоих поганых Крыльев убоюсь, – накося выкуси. Надо будет, и в городе достанем! Разорвем на хрен! Это ты когда-то был солдат, сейчас – хрень собачья! Понял?! Обычный такой фашистик – для меня, по крайней мере. А Гор – ветеран, Гор – из лучших, из самых лучших! Он честь знает. Тебя за него мои ребята на кусочки разорвут, своим собственным говном обожрешься, гондон штопаный!!! Ты меня хорошо понял, подполковник?!

Если Федорыч говорит, его трудно не понять.

Правда, он чаще молчит.

А о чем говорить, если у него под ружьем около пяти тысяч ветеранов?

И еще – «братья» в городе.

Мой отряд в том числе.

Да с такой силой он и Москву возьмет, не подавится. Просто оно ему и на хрен не надо.

И здесь хорошо.

Банька, грибочки…

Вожак улыбнулся и медленно раздавил недокуренную и до половины сигарету.

Все-таки нервы у него…

Я бы, например, испугался.

– Я понял, Анатолий Федорович. Понял. Ссориться с вами я не хочу, но и вам со мной не советую. Об этом мы поговорим позднее. Время, поверьте, будет. А Егору ехать придется. Все равно придется. И дело тут не вас. И даже не во мне. В нем самом. Дело в том, что – я просто не хотел это говорить, – в Сочи его ждет отец.

Это было – ниже пояса.

Отец…

Я почему-то сразу понял, что Андрей Ильич не блефует.

Мой отец значил для него почти столько же, сколько и для меня.

А может, и больше.

Я его, так уж сложилось, почти не знал.

И не знал, за что его люблю.

Впрочем, многие, знавшие папашу даже совсем шапочно, признавались мне в чем-то подобном.

Вроде бы не за что.

Он ведь не просто так от нас ушел.

К другой женщине, с которой, как говорила мама, был просто демонстративно счастлив.

Ушел – и как отрезало.

Присылал деньги.

И все.

Ни я, ни мой старший брат, который потом остался навсегда в Крыму, его, судя по всему, совершенно не интересовали.

Мы росли в относительном материальном достатке.

Но – без отца.

Которого все это хозяйство, похоже, совершенно не волновало.

Потом он появился снова.

Нет, он не вернулся в семью. Как он сам любил говорить – мужчина уходит один раз.

Навсегда.

По большому счету, у него была только одна страсть – быть первым. Всегда и во всем. Другое если и вызывало его интерес, то какой-то уж совсем незначительный.

Мы тоже должны были соответствовать его шкале, и только поэтому он занялся нашим образованием.

И теперь я был не прочь поговорить с ним.

Он, конечно, по всем законам и понятиям был конченой сволочью.