Лабиринт Данимиры (СИ) - Бариста Агата

Ещё отец пообещал через год, на восемнадцатилетие, подарить мне машину. А пока велел привыкать к ритму большого города, ближе к весне устроиться на курсы вождения, чтобы сдать на права, а также походить по салонам и автомобильным сайтам и определиться с моделью авто. Водить я и так умела, но здешних дорог побаивалась. Наш посёлок находился в отдалении от цивилизации, без машины было никуда, и водить учили с подросткового возраста. Но жизнь в Оленегорске текла размеренно и тихо, все прекрасно знали друг друга. Доброжелательность и предупредительность автовладельцев были нормой. Здесь же всё оказалось не так. Я даже решила повременить с покупкой велосипеда. Мне действительно требовалось привыкнуть к большому городу.

Потом отец уехал — дела призывали его на Завод, а мама осталась до моего поступления — она взяла отпуск на это время. Мы успели несколько раз погулять по обожаемому Эрмитажу и по старому городу, посетили несколько театральных постановок, посидели в любимых заведениях и открыли для себя новые, не менее занятные. Неподалёку от моего дома обнаружился грузинский ресторанчик, где готовили вкуснейшие хачапури, там мы отметили моё успешное поступление в Смольный.

Поступить оказалось несложно. Особенно легко прошёл экзамен по «Магическому обществоведению», на котором я изрядно повеселилась. Я практически без подготовки отбарабанила попурри из речей незабвенного Павла Викторовича, в точности копируя даже его интонации, и, разумеется, получила твёрдую пятёрку.

Впрочем, я и остальные предметы сдала на «отлично».

На следующий день после последнего экзамена уехала и мама. На прощание она взяла с меня страшную клятву, что я буду есть горячее минимум два раза в сутки — не забывая про витамины и продукты, содержащие кальций, и буду звонить домой хотя бы раз в три дня. А в идеале звонить надо было три раза в день, сразу же после приёма здоровой и полезной пищи.

— Мам, я не дам себе засохнуть, не волнуйся. Я уже большая.

— Ага, — сказала мама. — Помню я себя в твои годы. Однажды месяц на китайской лапше из пакетов сидела. Не хотела на общую кухню выходить. Кожу себе испортила и волосы. Потом полгода в магической вуали ходила, пока в норму не пришла.

Я с сомнением посмотрела на маму. Кожа у неё была сияющей и полупрозрачной, идеально прямые белоснежные волосы струились шёлковым водопадом, ярко-зелёные глаза искрились из-под ровных соболиных бровей.

Мамино изображение можно было смело помещать в книжку про Снежную королеву.

Она просто не могла выглядеть ужасно. Никогда и ни при каких обстоятельствах.

А я, хоть и была, как все говорили, копией матери, раскраску унаследовала от папы — серый цвет глаз и бежевые крапинки веснушек. Мои светлые волосы имели папин рыжеватый оттенок и так же как у него вились крутыми кольцами. Приходилось прибегать к помощи круглой щётки и фена (а в дождливую погоду и к изрядной толике магии), чтобы они стали прямыми. Мучилась я с волосами всю жизнь. В двенадцать лет в сердцах обкромсала сама себя хозяйственными ножницами и тут же превратилась в сущий одуванчик — пушистый шар на тонкой ножке. Больше я таких экспериментов не проводила.

Я вздохнула.

— Я другая, мам. Я себе китайскую лапшу позволить не могу. Волосы у меня папины, веснушки у меня папины, глазки у меня тоже папины…

— Чем тебе не нравятся папины глазки? — изумилась мама.

— Прекрасные глазки. Я ими хорошо вижу. Но они серые.

Мама засмеялась.

— Они серебристо-голубые!

— Это они на папе серебристо-голубые, — мрачно сказала я. — А на мне серые.

Мама снова засмеялась.

— Ну-ну, не буду убеждать, что ты у нас красотуля. Видимо, надо, чтобы тебе об этом сказал кто-то другой.

— Видимо, этот «кто-то» будет очень добрым человеком. Но я не унываю, мам. Всё-таки камнями в меня на улице не бросаются, и на здоровье я не жалуюсь.

Тут мама откинулась на спинку дивана и захохотала так, что Снежинка, спавшая у меня на коленях, подняла голову и недовольно мявкнула. Отсмеявшись, мама сказала, что обычно к таким словам добавляют»… и пенсия у меня хорошая».

Когда мама уехала, я немного загрустила, хотя и сама настояла на том, чтобы провести время, оставшееся до начала учебного года, в Петербурге.

Близких знакомых у меня в городе пока не было.

На вступительных экзаменах я успела подружиться с чудесной Женей Журавлёвой. Женька была родом с Урала и, как и я, жила в посёлке, образовавшемся при магическом производстве. На почве схожести жизненных обстоятельств мы обе сразу же почувствовали несомненную духовную общность. Женька, личность практическая, крепко стоящая на земле, казалась взрослее меня. Она сразу приняла меня под крыло. Но до сентября она укатила на малую родину, и оставалось только ждать начала занятий.

Родители, конечно, снабдили меня телефонами и адресами своих знакомых, но это был запасной вариант на тот случай, если бы вдруг возникли некие непредвиденные обстоятельства.

Оленегорские подружки тоже покинули долину, но отправились в другие города. Оля Шубина поступила в Петрозаводскую консерваторию и уже выложила на своей страничке в сети фотографии, где она, счастливая, широко улыбаясь, сидит на скамье у входа в консерваторию в обнимку со знаменитым памятником — бронзовым Глазуновым. Марина Петренко уехала в Мурманск, успешно сдала экзамены и поступила на факультет логистики мурманского филиала «Макаровки».

Общались мы в основном по вечерам в Интернете, переписка немного скрашивала моё петербургское одиночество, но всё-таки это было не то. Прежде я никогда не жила совсем одна и поэтому чувствовала себя немного потерявшейся во времени и пространстве.

Погода в том августе стояла великолепная — золото на голубом в обрамлении зелёного. С утра я покидала дом и пускалась в странствия. Я исходила свой остров вдоль и поперёк, изучила каждую улочку, каждый переулок, каждый двор, заросший лопухами. (Лопухи беззаботно произрастали на кучах битых кирпичей и прочего строительного мусора. Эти кучи почему-то украшали каждый второй двор, в который меня заносили ноги).

Несколько раз я прошлась и по Тучкову мосту — просто так, без особых причин. Мне и в самом деле казалось, будто я что-то почувствовала. Будто бы там, под мостом, под сверкающей сеткой волн, под холодной зеленоватой толщей, наполовину зарывшись в песок, лежит кто-то могучий, но пленённый — космический кит, пригвождённый к месту магическим гарпуном; лежит и ворочается, и вздыхает, и грезит снами о невероятных просторах, которых не видал никто из живущих на этой земле.

Бедолага, думала я каждый раз, шагая по мосту.

Из-за повышенной чувствительности к магии мне всегда чудилось, что реальность вокруг меня неясна и размыта. Воображать нечто, возможно несуществующее, было легко. Я по собственной прихоти наполняла окружающее пространство призраками и фантазиями.

Порою со мной пытались познакомиться на улице или в кафе — видимо, что-то в моём облике говорило о праздношатании и массе свободного времени, — но в этом мне не так везло, как с погодой. Молодые люди попадались какие-то неинтересные, цель знакомства была до зевоты предсказуема, и общение начинало тяготить меня уже через полчаса. Вскоре я изобрела собственный метод тестирования поклонников. Когда очередной новый знакомец начинал плавно подводить нашу беседу к тому, что неплохо было бы отправиться к нему домой, или на квартиру к другу, или ещё под какую-нибудь крышу с четырьмя стенами с целью познакомиться поближе, я с радостной улыбкой предлагала:

— А давай лучше в Эрмитаж!

Я была бы искренне рада обрести друга, с которым можно было бы посещать Эрмитаж и прочие интересные места. А там бы уж стало видно, превратится дружба во что-то большее или нет. Не понимаю почему, но абсолютно нормальное и достаточно интересное — с моей точки зрения — предложение почти всегда действовало на парней как приглашение посетить общественный туалет на Московском вокзале.