РАМ-РАМ - Николай Еремеев-Высочин

— Ее, естественно, пасет местная контрразведка. Независимо от того, правы отцы-командиры или нет, — дохрустев, оправдался он.

Это он по поводу предполагаемой вербовки Ромки израильтянами.

— А где его тело? Уже привезли сюда?

— Нет.

Лешка встал, завис надо мной, чтобы и я прикончил свой бакарди с соком, и он мог приготовить ему замену. Я подчинился.

— Тело задержала индийская полиция, — пояснил Лешка. — Лина, насколько мы знаем, ехать туда за ним не собирается. Ждет здесь.

— И ты считаешь, говорить с ней смысла нет?

— Смысл, разумеется, есть. Но, сам понимаешь…

Я понимал.

Лина, естественно, знала, что Ромка работал на Контору. Точно также она может знать, связался он все-таки с Моссадом или нет. И если это так, и Лина об этом знает, она может догадываться, зачем Ромка отправился в Индию. Это бы нам помогло. Однако, если Ляхов работал на Моссад и Лина об этом знает, она, по идее, должна быть его сообщницей. И тогда, мало того что она ничего не скажет его бывшим коллегам, то есть нам, но, скорее всего, и заложит их новым работодателям мужа, то есть Моссаду. Так что в этом Эсквайр, запретивший Лешке связаться с Линой, был совершенно прав — возразить нечего!

Лешка протягивал мне мой стакан. Льда в нем было наполовину меньше, а высвободившийся объем был отведен под бакарди. Мы начинали набирать темп.

— Вы могли бы все же увидеться с его женой после нашего отъезда.

Это Маша сказала. «Вы» — это явно относилось к одному Кудинову, а «наш» относился к ней и ко мне. Операция постепенно вырисовывалась, хотя мы еще и не начинали о ней говорить.

Лешка покачал головой:

— Ну, скажем так: мне совершенно недвусмысленно не рекомендовали делать этого.

Это на языке Кудинова означает категорический запрет. Но и это было разумно. Израильтяне не должны были догадываться, что мы заинтересовались Ромкой. Может быть, вообще, что мы знаем о его убийстве.

— Ну, хорошо! Тогда что мы знаем без Лины? — спросил я.

— Для меня самое интересное не это. Не что! — Лешка улегся на диване, подоткнув под голову пару подушек и вытянув ноги в туфлях на дальний подлокотник. В нем, как и в Ромке, тоже было под метр девяносто. — Почему мы об этом знаем? Можно ли предположить, что какой-то наш агент в делийской полиции знает, что скромный — судя по категории гостиницы — израильский адвокат, убитый в своем номере, может заинтересовать Контору? А ведь он ее почему-то до сих пор интересует. Вот что самое странное!

— И какое этому объяснение?

— Никакого! Я, по крайней мере, его не знаю.

— Но это-то ты мог бы выяснить в Москве?

Лешка пожал плечами.

— Если бы мне захотели сказать.

— А ты пробовал?

— Друг мой! — устало прервал меня Кудинов.

— И вы не знаете? — повернулся я к Маше.

— «Ты не знаешь», — поправила меня она. — Нет. Я знаю еще меньше.

Согласен, это было странно. Хотя источник мог быть слишком важным, чтобы давать о нем любые дополнительные сведения. Однако, действительно, самое примечательное было то, что Контору Ромкина смерть заинтересовала. И что вообще она, можно предположить, не выпускала Ляхова из своего поля зрения все эти двенадцать лет со времени его отставки!

— Так что все-таки мы об этом знаем? — вернулся я к своему первому вопросу.

Кудинов, не меняя шаляпинской позы, сделал свободной от стакана рукой неопределенный жест в сторону Маши. Мол, доложите, младший прапорщик!

Маша же от такой чести смешалась. Со звоном поставила чашку с кофе на блюдце, вытерла руку салфеткой, прочистила горло. Я понял вдруг, что она — Лешкина подчиненная. Отвык я от их конторских игр! В сущности, я К ним и не привыкал.

— Факты такие! — Маша закинула ногу на ногу. Я готов был поспорить, она сделала это, чтобы у нее не было искушения встать для доклада начальству. — Интересующий нас человек был найден в гостевом доме «Аджай» на Мейн Базаре…

— Минуточку, — прервал ее я. — Что такое гостевой дом и что такое Мейн Базар?

— Гостевой дом — это guest house. От гостиницы его отличает более низкая цена и соответствующий уровень обслуживания. Чтобы тебе, — она как будущая жена не сбивалась со мной на вы, — было понятно, тот злополучный номер с четырьмя кроватями стоил шесть долларов в сутки. Независимо от количества проживающих — их может быть хоть десять!

— А есть ли тогда разница между таким guest house и просто ночлежкой? — справился я.

Маша окинула меня взглядом. Не знаю, насколько она разбирается в таких вещах, но на мне была тенниска от Ланвена, джинсы от Гуччи, разумеется, не из Гонгконга, а на руке мой Патек Филипп 1952 года ориентировочной стоимостью 600 тысяч долларов. Я — не сумасшедший миллионер. Эти часы я получил, можно сказать, по наследству и опять забыл, хотя и собирался положить их перед отъездом в банковскую ячейку. Надо оставить их здесь — все равно обратно лететь через Тель-Авив, а в Индии мне вряд ли предстоит играть роль американского магараджи.

— Для тебя — никакой!

Это Маша мне ответила, впрочем, вполне миролюбиво. Похоже, в таких вещах она все же разбиралась.

— А Мейн Базар?

— Одна из главных торговых улиц Старого Дели, — Маша посмотрела на меня, как бы размышляя, стоит ли пытаться выразить словами то, что описанию не поддается. — Увидишь сам.

— Ну, я вообще-то в Дели бывал.

— Если бы в том районе, ты бы запомнил.

— Хорошо, поверю на слово. Так что в этом номере за шесть долларов в сутки?

— Ваш друг, — «ваш» относилось к нам с Лешкой, — был обнаружен, потому что он утром должен был выписываться. В таких заведениях постояльцев по пустякам — типа уборки — не беспокоят. Им, предположительно, просто нужен был номер, и туда поднялся какой-то служка. Который и обнаружил труп. Предположительно.

— Где, в какой позе, одетый, раздетый? Мы что-нибудь знаем с большей степенью определенности?

Маша обратила немой призыв о помощи к Лешке. Но тот только цыкнул зубом в знак полной неосведомленности и сделал очередной глоток.

— Понятно.

Если бы мои коллеги знали о происшествии больше, кто-то неглупый из них мог бы и сообразить, кто такие сведения теоретически мог бы предоставить. В Конторе такое не приветствовалось.

— И что у нас есть, кроме названия гостиницы?

Коллеги переглянулись — слов не последовало.

— Снова понятно.

— Дата! — встрепенулся Кудинов, как дремлющий на последней парте двоечник, который услышал вопрос про дважды два. — Тело обнаружили 10 ноября. Да, и еще известно, что Ромка въехал в страну 26 октября.

— То есть он пробыл в Индии две недели, — размышляя, произнес я.

— Я же говорил, вам предстоит работать с блестящим интеллектуалом, — заметил Лешка, обращаясь к Маше.

6

Мы расправились с деловой частью только к вечеру. Узнавать про убийство Ромки мне, в сущности, было нечего, так что мы сосредоточились на легенде. Отныне меня звали Юрий Фельдман, что удостоверялось уже слегка потрепанным израильским паспортом с единственной Шенгенской визой. Сделать это, как я подозреваю, было непросто, но путешествовать с паспортом без виз вообще так же неприлично, как выйти к гостям в шляпе, но без трусов. Хм, ну ладно — Фельдман, так Фельдман! Как и следовало предположить, посмотрев на полуиспанца и славянскую блондинку Машу, евреем в нашей новообразованной семье предстояло быть мне.

Вообще, в качестве транзитной страны Израиль одна из самых неудачных. При ежедневных терактах и перестрелках контроль документов, особенно в аэропорту, здесь драконовский. Однако по каким-то своим соображениям Контора на этот риск пошла, следовательно, наши документы были безупречными. В них даже стояли отметки о том, что мы с женой по той визе посетили Грецию.

— А как давно мы живем в Израиле?

— Год, — ответил Лешка. — Потому и язык еще толком не смогли выучить.

— Толком, это как? Мои познания в иврите ограничиваются словом «шалом». Ну, если не считать слов, которые стали международными, типа «кошер» или «потц».

— Потц, это на идише, — грустно сказала Маша. Видимо, она не так давно столкнулась с той же проблемой.

— Как известно, государственным языком Израиля скоро будет русский, — успокоил нас Кудинов. — Так что вам как выходцам из бывшего СССР загромождать свою память не пристало. А тем двадцати словам, которые я выучил здесь за два года, я вас научу. Больше вам и не понадобится.

Забегая вперед, знаете, какому выражению научил нас этот эстет? «Хэвель хаволим, кулой хэвель!» «Суета сует и всяческая суета». Вы бы стали учить это раньше, чем «спасибо» или «хлеб»? Кудинов стал и заставил нас!

К шести вечера мы с Машей про нашу вымышленную жизнь, включая совместную, знали больше, чем нормальный человек вспомнит сходу про настоящую. Мы жили в Москве, потом — в Штатах (это на случай, если мой английский покажется слишком хорошим). А потом перебрались в Тель-Авив, чтобы быть ближе к моей матери. Я был специалистом по компьютерам и работал в рекламном агентстве, а Маша пока сидела дома со старой больной свекровью.