Искусство любви - Галина Грушина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грецын был весьма озадачен нежданным приходом Назона.
– Почему тебя не было на декламациях? – упрекнул он.
– Забыл, – солгал тот. – Забыл, а друзья меня не предупредили. Меж тем и полон стихами и хочу декламировать.
– Я готов слушать.
– Ты сам поэт и знаешь, что при декламации нужна аудитория. Не слышал ли ты , у кого сегодня гости, которые захотят стать слушателями?
Нет, Грецын не слышал. Но отступать Назон не собирался.
– Помнится, ты как-то говорил, что у твоего дяди Руфа устраиваются иногда декламации.
– Да. Иногда, – подтвердил Грецын. – Дядя знает толк в поэзии.
– Так пойдём! Ты мог бы ввести меня в его дом?
Торопливая настойчивость приятеля вызывала недоумение рассудительного Грецына, однако он знал, что Назон сочиняет иногда превосходные стихи , и был непрочь похвастать таким другом перед важным дядей.
– Хорошо, я договорюсь с дядей о времени нашего посещения.
– Нет, сегодня, не откладывая! – И так как Грецын медлил, Назон обиделся. – Как хочешь. Тогда я пойду к кому-нибудь другому.
– Да погоди, – задумался Грецын. – У дяди сейчас вся семья в деревне, и никаких лите6ратурных вечеров. Если он сейчас кого-то угощает, то только по должности.
– Мне всё равно, – тряхнул кудрями поэт. Ему самому была противна собственная навязчивость, однако желание попасть в дом, где сегодня будет Коринна пересиливало всё.
Претор Руф равнодушно встретил появление племянника с каким-то приятелем, а, услыхав предложение устроить декламацию, удивился. Он ждал к обеду нескольких клиентов с жёнами и выразил откровенное сомнение, что этих необразованных людей заинтересует поэзия.
– Будут фокусники, этого достаточно, – заключил он.
Грецын, заметив огорчение спутника, попытался уговорить дядю.
– Тебе что, негде сегодня пообедать? – насмешливо осведомился Руф .
– Дядюшка, твои клиенты должны почувствовать, что пришли в аристократ- ический дом. Поэзия – благородное развлечение.
– Как тебе угодно, – согласился тот. – Надеюсь, стихи не повредят пищеварению моих гостей.
В назначенное время молодые люди явились на обед в дом Руфа. Общество, собравшееся в тот день у претора, не блистало изысканностью. Заискивающее поведение мужчин явно свидетельствовало об их зависимости от претора, а их жёны, конфузливые дурнушки, редко покидавшие свои пенаты, вообще не открывали рта.
– Напрасно пришли, – покачал головой Назон.
– Я же тебе говорил, – укорил Грецын.
– Напрасно, напрасно, – твердил хитрец. – Читать перед какими-то невеждами! Ни за что. – Ему очень хотелось, чтобы Грецын ушёл: ведь, едва завидев Терцию, он сразу поймёт, зачем Назон напросился на обед
– Мне тоже не хочется обедать в таком обществе, – признался Грецын. – Послушаю твои стихи и уйду.
– Но я не стану декламировать! Иди. Оставь меня среди невежд.
– Странный ты, Назон. Я, разумеется, останусь с тобой.
– Иди, иди! Я должен понести наказание, что затащил тебя сюда, и вытерплю всё. – И он вытолкал изумлённого Грецына из дома родного дяди. Обыкновенно стеснительный, нынче он был неузнаваем: любовь стремила его вперёд, или, как он выражался, жестокий Амур велел ему облечься в доспехи и воином стать под знамена Любви.
Секст Фуфидий Капитон, эдил, ведавший сбором пошлин у городских ворот, опоздал к началу обеда из-за копуньи-жены. То ей серёжки надо было поменять, то подол подколоть, то нос напудрить. Гости уже возлежали за столом. Войдя в триклиний Руфа об руку с мужем, Терция, озабоченная тем, как ниспадают складки столы, не сразу заметила своего юного обожателя, примостившегося с краю трёхместного ложа. При виде её с мужем Назон был неприятно удивлён: Коринна об руку с грубым верзилой! Маленькая, нежная, прелестная Коринна, – и ражий детина, голос, как из бочки, красные руки в рыжей шерсти, палец замотан грязной тряпицей. Глаза молодых людей встретились. Растерявшись от неожиданности, она вздрогнула и залилась неудержимым румянцем, от чего сделалась ещё милей.
– Да что с тобой? – тряхнул жену Капитон. – Ты вдруг стала, как обваренная.
– Это женское, – спрятав личико, с досадой шепнула красотка. – Сейчас пройдёт.
– Ложись возле меня, раз тебе неможется, – потребовал Капитон и, по-хозяйски облапив малютку, повёл её к обеденному ложу мимо чинно сидевших матрон.
– Нет-нет, – возмутилась она, – это неприлично. Я тоже сяду. = Вынужденный уступить, супруг пожелал, чтобы она села рядом.
Ели жадно, чавкали, облизывали пальцы, требовали от ускользавших слуг с подносами добавок, – одним словом, вели себя как ппостолюдины. Хозяин сохранял величавую невозмутимость: претору надо уметь ладить со всяким людом, покровительствовать в Малые Квинкатрии зависимым людям было его долгом.
– У тебя, Капитон, прехорошенькая жена, – милостиво отметил он. – Поедешь в провинцию, бери её с собой: такую опасно надолго оставлять одну.
Гости захихикали. Вытерев пальцы о подушку, Капитон обнял не поднимавшую глаз жену и приник к её губам затяжным поцелуем, так что бедняжка затрепыхалась, пытаясь освободиться, и даже взбрыкнула, показав обществу крошечную ножку в детском башмаке.
– Хватит, – толкнул его в бок сосед, – а то нам завидно.
Гости опять захихикали; их жёны негодующе зашушукались, сблизив головы. Терция перевела на Назона глазки, не зная, смеяться или плакать. Она смотрела на него кК на единственного здесь человека, понимавшего всё и сострадавшего ей. Этот взгляд вознаградил юношу за увиденное и даже вселил надежду.
Появились фокусники, и внимание гостей отвлеклось, занятое ими.
В тот вечер на долю Назона досталось сладостное переживание: когда маленькая ручка потянулась к блюду за виноградной кистью, он коршуном набросился на фрукты, – и пальцы их встретились. Оба содрогнулись; молодая женщина, помедлив, неохотно убрала руку.
Воодушевлённый поэт напомнил хозяину о себе и предложил послушать стихи. Претор, которому уже надоели фокусники, милостиво согласился. Назон встал с забившимся сердцем; щёки его