Мой любимый sputnik - Мураками Харуки

– Однако, – сказал я. Я дико устал, и, по правде сказать, у меня не было сил даже на то, чтобы видеть сон.

– Од-на-ко! – повторила Сумирэ. – Что ж, ничего. Хоть какой-то прогресс. Маленький шажок вперед, но все же…

– Ладно, у тебя ко мне какое-то дело?

– Вот-вот. Я хочу, чтобы ты объяснил мне одну вещь. Потому и звоню, – сказала Сумирэ. Слегка откашлялась и продолжила: – Скажи, в чем разница между «знаком» и «символом»?

У меня возникло странное ощущение: будто внутри моей головы медленно-медленно движется некая процессия.

– Ты не могла бы повторить вопрос?

Она повторила:

– В чем разница между «знаком» и «символом»?

Я сел в кровати и переложил трубку из левой руки в правую.

– Так, значит ты хотела узнать разницу между «знаком» и «символом», поэтому позвонила мне. В воскресенье утром, до рассвета. Хм-м…

– В четыре пятнадцать, – уточнила она. – А что делать, если это меня беспокоит? Какая вообще может быть разница между «знаком» и «символом»? Один человек задал мне такой вопрос несколько дней назад. Я сначала начисто об этом забыла, но тут собиралась лечь спать и, когда раздевалась, вдруг снова вспомнила и сон вовсе пропал. Ты не мог бы все-таки объяснить это – разницу между «знаком» и «символом»?

– Ну, например… – произнес я и уставился в потолок. Даже когда мое сознание в нормальном состоянии, объяснять что-либо Сумирэ с точки зрения логики – тяжелая работа. – Император – символ Японии. Это понятно, да?

– Более-менее, – сказала она.

– «Более-менее» не пойдет. Так на самом деле записано в Конституции Японии, – сказал я насколько мог спокойно. – Можешь возражать или сомневаться, но, если ты не примешь это как некий факт, мы не сможем двигаться дальше.

– Ладно, согласна. Ты доволен?

– Спасибо. Итак, повторяю снова. Император – символ Японии. Однако это не означает, что император и Япония эквивалентны друг другу. Понимаешь?

– Не понимаю.

– Смотри, это как дорожный знак – стрелка, обозначающая одностороннее движение. Император – символ Японии, однако Япония – не символ императора. Понимаешь, нет?

– Думаю, что да.

– Но если, например, написать так: «Император – знак, обозначающий Японию», эти понятия станут равнозначны. То есть, если мы произносим «Япония», это означает то же, что и «император», а если произносим «император» – это означает как раз «Японию». Более того, получается, что оба эти понятия взаимозаменяемы. «Поскольку а = б, то и б = а» – то же самое. Вот в двух словах, что такое «знак».

– То есть ты хочешь сказать, что император и Япония взаимозаменяемы? И что – такое возможно?

– Да ну нет же, не так! – Я в отчаянии замотал головой по эту сторону трубки. – Просто я стараюсь как можно проще объяснить разницу между «символом» и «знаком». На самом деле я вовсе не собирался менять местами императора и Японию. Это всего лишь такой способ объяснения.

– Хм… – произнесла Сумирэ. – Кажется, до меня дошло. Как образ. В сущности, разница такая же, как между односторонним и двусторонним движением, да?

– Наверно, у специалистов есть более точное определение. А если хочешь найти такой образ, чтобы стало понятно сразу, думаю, твое сравнение вполне сойдет.

– Я всегда удивляюсь, как классно ты умеешь все объяснять.

– Вообще-то, работа у меня такая, – сказал я. Мои слова, непонятно отчего, прозвучали как-то плоско и невыразительно. – Тебе самой бы разок поработать учителем начальной школы – точно бы пригодилось. Каких только вопросов ни задают. «Почему Земля не квадратная?», «Почему у кальмара десять щупальцев, а не восемь?» Сейчас я могу так или иначе ответить практически на любой вопрос.

– Должно быть, ты хороший учитель.

– Кто знает, – сказал я. Кто знает…

– Кстати, почему у кальмара десять щупальцев, а не восемь?

– А не пора ли мне снова поспать? Правда – я устал. Держу сейчас трубку – будто каменную стену подпираю. В одиночку. А стена еще чуть-чуть – и рухнет.

– Да… – сказала Сумирэ и на мгновение примолкла. (Так, прямо перед тем, как промчится поезд на Петербург, пожилой сторож на переезде с глухим переливчатым стуком опускает шлагбаум.) – Звучит как-то по-дурацки, но, если честно, я влюбилась.

– Хм… – Я вернул телефонную трубку из правой руки в левую. В трубке слышалось дыхание Сумирэ. Что я должен сказать на это – ни малейшего представления. И как уже часто случалось со мной в подобных ситуациях, я взял и ляпнул: – Но не в меня же?

– Не в тебя, – ответила она. Я услышал щелчок дешевой зажигалки: Сумирэ прикурила. – Ты как сегодня, свободен? Я хотела бы встретиться и поговорить.

– О том, что ты в кого-то влюбилась – не в меня, правильно я понял?

– Да, – подтвердила Сумирэ. – О том, что я ужасно влюбилась.

Я прижал трубку плечом и вытянулся на кровати.

– Вечером я свободен.

– Тогда в пять у тебя, – сказала Сумирэ. И затем, словно подумав, добавила: – Спасибо тебе большое.

– За что?

– За то, что ты ни свет ни заря так по-доброму отвечал на мои вопросы.

Я пробубнил в ответ что-то невразумительное, повесил трубку и выключил свет. За окном еще было совершенно темно. Перед тем как заснуть снова, я задумался, говорила ли мне Сумирэ «спасибо» когда-нибудь раньше – хотя бы раз. Уж один раз, наверное, говорила, но когда – я вспомнить не мог.

Сумирэ пришла ко мне чуть раньше пяти. Увидев ее, я не сразу понял, что это Сумирэ: она совершенно поменяла стиль. Короткая стрижка, челка, падающая на лоб, еще чуть ли не со следами ножниц. Поверх темно-синего платья с короткими рукавами накинут легкий кардиган; туфли – черные лаковые, на среднем каблуке. И даже колготки. Колготки? Я не сильно разбираюсь в женской одежде, но, похоже, все, что было на Сумирэ, стоило прилично. В таком наряде она выглядела красивее и элегантнее, чем раньше. Не могу сказать, что новый стиль ей не шел, напротив – Сумирэ абсолютно гармонично в него вписалась. Хотя, если сравнивать, я больше любил ее прежний несуразный облик. Но это, конечно, дело вкуса.

– Неплохо, – оглядев ее с головы до пят, заключил я. – Вот только не знаю, как бы к этому отнесся Джек Керуак.

Сумирэ улыбнулась – как-то иначе, изысканнее.

– Пошли погуляем?

Вместе мы отправились к станции по Дайгаку-доори. Зашли в наше кафе – мы частенько там бывали раньше. Сумирэ, как обычно, заказала кофе и пирожное «Монблан». Апрель был на исходе, стоял ясный воскресный вечер. Перед входом в цветочные лавки красовались крокусы и тюльпаны. Мягкий ветер нежно теребил юбки молоденьких девушек и нес с собой пьянящий запах юных деревьев.

Я закинул руки за голову и наблюдал, как Сумирэ медленно, однако жадно поглощает свой «Монблан». Из маленьких колонок на потолке мурлыкала старая боссанова: «Возьми меня в Аруанду», – пела Аструд Жилберто. Я закрыл глаза: чашки звякают о блюдца, а мне слышится шелест далекого прибоя. Аруанда… Интересно, что это за место[11]?

– Ты все еще хочешь спать?

– Да нет, уже не хочу, – сказал я, открыв глаза.

– Ну как ты вообще?

– Отлично. Как река Молдау ранней весной.

Сумирэ некоторое время рассматривала пустую тарелку от «Монблана». Затем подняла взгляд на меня.

– Скажи, ты удивлен, что я так одета?

– Ну… в общем, да.

– Я эти вещи не покупала. Да у меня и денег таких нет. Тут много всего приключилось…

– Можно, я догадаюсь, что именно? Не против?

– Ну давай, интересно.

– Итак, ты в своем обычном зачуханном джек-керуаковском виде стояла в каком-то общественном туалете с сигаретой в зубах и тщательно мыла руки. И тут влетает хорошо одетая женщина ростом где-то 155 сантиметров и, не успев еще отдышаться, с трудом произносит что-нибудь вроде: «Умоляю вас, поменяемся одеждой. Полностью, здесь же, пожалуйста. Не могу долго объяснять, но за мной гонятся мерзкие типы. Я хочу от них скрыться. Вот только бы одежду сменить. Какое счастье, что у нас одинаковые фигуры!» Я нечто подобное видел в гонконгских боевиках.