Призрачный театр - Мэт Осман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разговоры затухали вместе со свечами, и темнота в зале, казалось, загустела, словно его заполнили маслом. Глаза еще не успели толком привыкнуть к темноте, когда на сцене появился край пейзажа. Но вот закончились последние, восхитительные моменты покоя, и Алюэтта зажгла перед ними фонарь.
Действо началось. Нос корабля взмывал на гребни волн и зарывался в них. По полу раскинулись волны аквамаринового шелка. Несмотря на далекую от реальности картину, она производила захватывающее впечатление. Алюэтта управляла лежавшими на боку воздуховодными мехами, направив струи воздуха к носу корабля, благодаря чему вверх поднялись мерцающие струи воды. Шэй даже уловила запах морских глубин, явно удаленных от любых берегов. Корабль раскачивался на волнах, и на очередном подъеме на палубе появился подбоченившийся Бесподобный. Он играл Клеопатру. С острым птичьим взглядом и лошадиной гривой. Черный шелк платья смешивался с аквамариновой морской рябью и золотыми браслетами на лодыжках и запястьях. Это золото выглядело слишком дешевым для ювелирных изделий, но слишком богатым для кандалов. Падающий сверху свет освещал ему только половину лица. Его первая реплика, согласно сценарию Шэй, гласила: «Волнам известен жребий мой, а также и Цезаря», однако он продолжал хранить выразительное молчание. И его задумчивости имелось некое объяснение: скрип дерева и запах соли, мерцание свечей и тихие вздохи. Шэй потянула за подол Алюэтту.
– Мне пора давать реплику? – но Алюэтта лишь молча покачала головой.
– Наши сердца подобны кораблям.
Он произнес свою реплику не так, как обычно говорили актеры. Наоборот, его тихий голос услышали разве что в первом ряду зала, поэтому зрители, напрягая слух, подались вперед.
– Да, наши сердца подобны кораблям, – вновь повторил он, – и, когда погода жизни ясна, мы уверены, что управляем, как капитаны, нашими сердцами. Мы сами выбираем курс. Мы поднимаем паруса, отправляемся в новые земли. Мы исследуем мир.
Раскинув руки, он повернулся так, что почти полностью скрылся в темноте. Выделялись лишь его глаза с мерцающими в них огоньками. Алюэтта почти полностью притушила фонарь, и от Клеопатры остался лишь звук голоса да блеск золота.
– Но такова иллюзия. Когда приходят настоящие шторма, они забирают корабли нашего сердца и своевольно швыряют их в пучину страстей. Мы уже не капитаны, мы цепляемся за свою жизнь, держась за мачту, под порывами беснующихся ветров.
Надув щеки, он подставил лицо водной струе. Его влажные волосы нервно взметнулись.
– Наши сердца подобны кораблям, – уже громче повторил он, перекрывая шум работы мехов Алюэтты, – и нынче буря выдалась на море. Уж разразился шторм, и сердце мое гибнет в море смерти.
Шэй тщетно вчитывалась в выданный сценарий; ни слова из его реплик там не обнаружилось. Бесподобный поднялся выше, простер руку к залу и начал дуть. С его ладони тут же заструились стайки бумажных корабликов, легких, как пух чертополоха, а весь театр вскинул руки к их освещенным силуэтам, но через мгновение, когда Алюэтта резко погасила все фонари, опустился занавес.
– Ладно, полагаю, первая сцена благополучно закончилась, – констатировала она.
Действие спектакля разворачивалось с мифологической вольностью, главную роль в каждой сцене играл Бесподобный. Клеопатра, стремясь к личной власти, приехала в Рим, чтобы просить защиты для своей страны. В одной из сцен он целомудренно выкатился целый и невредимый из ковра и лежал там, приподнявшись на локте в соблазнительной позе, а в другой – льстиво нахваливал Рим, заискивая перед Цезарем. Роль Цезаря играл крупный парень шести футов ростом и шириной с дверной проем, причем тога его постоянно задиралась, а лавровый венец съезжал на уши. Его роль не имела особого значения; он служил чистым фоном. Бесподобный играл с переменным успехом, то исчезая, то появляясь из тьмы, и выдавая реплики наполовину для собственного удовольствия, а наполовину для зрителей. Он изображал то мужчину, то женщину, иногда меняя образы в паузе между фразами. Его тело обманывало и льстило, прельщалось и раздражалось, и Шэй вдруг осознала, что совершенно растерялась и запуталась. Когда его слова изливались, как струи дождя, ее сердечный ритм учащался, сопереживая ему. Когда он падал на колени, Шэй напряженно сжималась.
В итоге она пропустила свою первую подсказку. В середине длинной речи Трасселл просто умолк. А Шэй как раз наблюдала за четырьмя господами, сидевшими в креслах на краю сцены, достаточно близко, чтобы, при желании, коснуться актеров. Более того, в разгар одного поединка один из них, вытащив свою рапиру, предложил помощь Трасселлу, чем вызвал усталые, небрежные смешки с лучшего ряда. Два других господина затеяли игру в кости, что и отвлекло Шэй, но Алюэтта быстро пихнула ее локтем под ребра.
К тому времени, когда она нашла забытую Трасселлом реплику, речь произносил уже другой актер. Сверившись со сценарием, она обнаружила, что актеры пропустили целую страницу. Она мысленно чертыхнулась. В темноте ей почти не удалось понять реакцию Алюэтты, но Шэй не сомневалась в ее неодобрении. Хотя ей предоставили шанс исправиться. Произнося долгий монолог, один солдат вдруг умолк, закусив губу. Она тут же прошептала ему следующие слова, и он он уже без пауз закончил речь. Очередная страница сценария пестрела исправлениями, и актеры трижды сбивались. Но всякий раз ей удавалось направить их в нужное русло.
Ближе к концу первого действия Бесподобный вышел в зрительный зал. Проходя по рядам, он легко поглаживал обнаженные плечи. Прошептал что-то на ухо одному господину и, вогнав его в краску, опустился к нему на колени. Когда объявили антракт, он выглядел на редкость хрупким и утонченным среди всех этих важных и роскошных аристократов, и Шэй вдруг осознала, что следила за ним, затаив дыхание; к тому же она взмокла от жары.
Когда на сцену выскользнули одетые в черное мальчики-хористы, над их головами на балконе заиграли музыканты. Друг за другом в игру вступили скрипач, лютнист и барабанщик, а когда раздался залп трубных нот, незаметно пристроились к этим мощным звукам. Мавр трубил из глубины сцены, он стоял там среди сидящих музыкантов, посылая в зал клубящиеся волны пенистых и взвивающихся мелодий.
– А что, Бесподобный и правда из благородных? – спросила вдруг Шэй. – Никак не пойму, что он собой представляет.
Алюэтта направила на нее фонарь. Его свет был ослепительно ярким. Сначала ее брови нахмурились, затем лицо посветлело.
– Да, поговаривают. Если судить по его лени, то он определенно из господского сословия. И у него весьма утонченный вкус. Но я никогда не слышала, чтобы он говорил о своем прошлом, – еще немного подумав, она добавила: – Ходят слухи,
