Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот - Александр Мелихов

Вот и сейчас он вертит головой от одного ублюдка к другому, и в глазах его детский восторг и - так вот почему так нестерпимо на это смотреть! - ЛЮБОВЬ. Любовь, с которой он никогда не смотрел на тебя. Так это, оказывается, просто-напросто ревность, ррревность раскаляет твою ненависть к бедным уродцам, и ты только притворяешься, будто они противны тебе из-за их никчемности, - ведь всяких там спекулянтов, карьеристов и бракоделов ты не удостоиваешь своей ненависти - брезгливости, разве. А кроме того (только бы не нарваться на какое-нибудь некрасивое знание о себе), карьеристам, спекулянтам и бракоделам ты нисколько не завидуешь. А Аркашкиным монстрам - завидуешь, потому что у них в самом деле есть то равнодушие к мнению окружающих посредственностей, которое ты сам только декларируешь. Вспомни, как ты бесился, когда в течение нескольких лет тебе, Сабурову! - пришлось числиться младшим научным сотрудником: у Колдунова всем, кроме приближенных, все выдается в порядке очереди - Сидоров, Сидоркин, Сидорчук, Сидорчуков, Сидоренко, Сидоренков, а только потом уж Сабуров. Лишь наглядевшись на Аркашиных дружков, он начал подозревать, что вместе с равнодушием к мнению толпы и начнет плодиться оригинальность, переходящая в уродство: толпа, при всей ее туповатости и тугоухости, хранит в своих упрощенных мнениях и вкусах огромную массу необходимейших вещей... И все же - что у этих уродов общего с Аркашей? И друг с другом? У юродивого Кристмаса со свирепым Стивом и вертлявым Гномом? Заметно только общее пристрастие к иностранным пластинкам в сверхрасписных конвертах. Музыку какой-то утонченной, по их мнению, струи (только кретины путают ее то с тяжелым, то с металлическим, то еще с каким-то там роком!) - музыку эту они возвели из служебной услады в некую разновидность религии: слушают ее поистине со сладкой мукой и благоговением, страдальчески раскачиваясь, что особенно раздражает. Потому-то, должно быть, возле их алтаря - проигрывателя - могут собираться и львы, и кони, и трепетные лани, как в церкви могли молиться рядом раззолоченый барон и нищий оборванец.

Воспаленная фантазия охотно подсказывает идиотические реплики, которыми могли бы обмениваться члены братства сторожей.

- Питер Болен и Фредди Уммер перешли в группу "Матхер энд фатхер".

- Им сейчас хорошего ударника не хватает.

- Чего?! Болен сейчас самый крутой ударник. Он себе зуб бриллиантовый вставил. Сверкает такой!

- У него третья жена с иглы не слазила.

- Он ей, когда разводился, подарил золотой диск.

- А первой - дважды платиновый.

- В кайф!

- На последнем хит-параде победил "Модерн токинг".

- Все, кранты. Джон Лопни и Боб Корни на личном самолете гробанулись.

- Не на самолете, а на личной яхте.

- С кинозвездой.

- С двумя.

- С тремя.

- Джон Лопни себе в вену золотой клапан вделал - наркотой шмыгаться.

- А у Боба Корни были очки с видеомафоном. Извращаются!

Сабурову стало даже любопытно, до каких клевет способно дойти его раздраженное воображение, если спустить его с цепи. А ведь его бы далеко не так раздражало, если бы Аркаша и его болотные пузыри устраивали свои молебны вокруг общепризнанных Бетховена или Баха, хотя...

"Совсем не исключено, что среди ихних Фуфлойдов есть какой-то завтрашний Бетховен, но я этого не желаю и знать, пока их не начнут гонять по телевизору!"

То есть по отношению к новой музыке ты тоже ведешь себя, как человек толпы, и, возможно, Аркаша за это испытывает к тебе те же чувства, которые сам ты испытываешь к своим сослуживцам.

Неразрешимая трагедия: заурядные людишки не умеют оценить твои сокровища и готовы запросто втоптать их в грязь, даже и не почувствовав, что под копытцем что-то хрустнуло, - но - увы и ах! - любовь-то к сокровищам своим ты приобрел через людей тоже не слишком примечательных.

Имена Пушкина и Пифагора ты впервые услышал от людей самых заурядных. Сам доктор Сабуров, зарядивший тебя мечтой о чем-то поднебесном, тоже был недальнего ума, - иначе его благоговение перед великими не могло бы гореть столь чистым, непрактичным пламенем. Твердолобость толпы позволяет ей в течение целых веков хранить истины, которые удается вырубить на ее гранитном лбу гениям, коих ей не удалось уничтожить за несходство с нею. А ее склонность к общепринятому заставляет ее распространять усвоенные истины и вкусы - значит и вкусы гениев - до последних пределов вселенной.

Но думать о посредственности без вибрации в пальцах Сабуров все-таки не мог. Он тысячу раз мог бы простить пренебрежение к своей телесной оболочке, но - не к своему таланту. Лида это очень хорошо поняла. Лида... прелестное существо... но, в общем, конечно же, заурядное... от заурядных папы-мамы... Чудеса да и только - и заурядность, оказывается, может рождать любовь к высокому, восхищение чужим талантом.

Про служившую ему Наталью на этот раз он вовсе не вспомнил.

Два решительных звонка. Это к Шурке, Антон. Тоже из нестандарта, но привычный до того, что душа радуется: мать - судомойка, охотно попивающая с отцом - работягой-закладушником, и у Антона в его шестнадцать неполных лет физиономия топорная, как у сорокалетнего алкаша, только боевой расцветки в лиловых тонах недостает. Одежка, как в старые добрые времена, явно с чужого плеча, резиновые сапоги с загнутыми голенищами тоже с чужой ноги. В нынешнее развращенное, изнеженное время мало после товарища Сталина осталось охотников таскать в жару сапоги - просто облобызать хочется. Живы еще, живы хранители традиций - папаша Антона и по квартире расхаживает в резиновых сапогах.

Он и детей воспитывал старым добрым манером - за каждый проступок колошматил смертным боем, и в результате закаленный Антон сделался самым бесстрашным среди хулиганов Научгородка, а его младший брат, напротив, делал пакости только тогда, когда был уверен в полной безнаказанности, так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат. В Антоне папаша выковал себе достойного преемника - и соперника: мордобой у них теперь заканчивается примерно вничью.

Шурку можно принудить к очень многому, уменьшая выделяемую ему пайку любви. Но теми, кто в ней не нуждается, управлять невозможно. Однако суровый отец Антона, потерпев полное фиаско во всем, что воспитывал целенаправленно, сам того не заметив, воспитал в нем ценнейшее для руководителей качество - ответственное отношение к работе. С самого лютого похмелья, сизый, еле живой, папаша поднимался в полседьмого, с трудом одолевал несколько чашек холодной воды из-под крана и брел на свою автобазу, невзирая на погоду и состояние здоровья, негодуя лишь на отмену мудрого сталинского закона об уголовном наказании за прогулы и опоздания. Руководитель, повтори этот подвиг!

"Это же работа" - неотразимая для Антона магическая формула. Неосознанные табу - не есть ли они единственно прочная основа общественного поведения?

"Антон - Витя - навестить сегодня же", - засигналила цепочка стыда.

Позапрошлой осенью Шурка по обыкновению затемпературил, и врачиха, которой он надоел еще в прошлом году, настояла на госпитализации пусть, мол, его обследуют как следует, то есть нашпигуют антибиотиками, чтоб температура спала на недельку-другую - главное, мерьте пореже.

Компания в тот раз подобралась действительно теплая, - все с субфебрильной температурой. Днем они пялились в телевизор и резались в самодельные карты, а ночью похищали пустые пузырьки и колошматили их об стены в своей палате. От этого подкроватная полутьма загадочно поблескивала и переливалась.

Чтобы избавиться от соглядатайского родительского глаза, на дверях детского отделения с последней холеры висела табличка: "Карантин", - золотом на черном стекле над явно временной жестянкой "Детское отделение". Карантин давал возможность особо чадолюбивых родителей привлекать к разным черным работам (за час работы - час общения с дитем).

Наталья дважды в неделю мыла пол в коридоре и вестибюле (заодно выметая осколки из-под кроватей), а сам Сабуров в каморке под лестницей чинил ломаные стулья, с грехом пополам сколачивая из двух уродцев третьего. Он никогда не был мастером в подобных делах, но родительская любовь способна творить чудеса. Больше того, вслед за незатейливой работой к нему невесть откуда являлся и своеобразный говорок мастерового, имевший бурный успех у Шуркиной компании.

После каждого взрыва хохота Шурка бросал горделивый взгляд на свою гвардию, а в первую очередь - на своего заместителя Витьку, никогда не хохотавшего, а только улыбавшегося ровной милой улыбкой.

Чтобы Шурка совсем не взбесился от безделья, Сабуров, поставив на четыре ноги положенное число двуногих и трехногих инвалидов, занимался с ним всеми школьными предметами сразу, стараясь воодушевить его тем, как он явится в школу и как все будут думать, что он отстал, а он как начнет хватать пятерки... (Когда ему без разговоров выставили по всем предметам умеренные тройки, Сабуров даже испугался за сохранность его рассудка, а утешение тут одно: плюй на окружающих кретинов. Какие еще плоды может принести это ядовитое семя? Но не ставить же себя в зависимость от людей, которым от тебя нужно одно: чтобы ты не докучал! Безысходная трагедия-с, милостивые государи и государыни!)