Сказки старого Вильнюса - Макс Фрай

Конечно, во сне.

Спал наяву, что, к счастью, совершенно не мешало огибать препятствия, вежливо улыбаться девушкам в кофейнях, регулярно писать смс: «Все хорошо, гуляю» — и даже дорогу переходить в положенных местах, поглядев по сторонам, сначала налево, потом направо, как в детстве учили.

Сказать, что думал на ходу, было бы неправдой. Скорее, переставал думать, отключал внутренние голоса один за другим, наслаждался сперва короткими паузами, а после — все более долгими промежутками тишины, полной, или почти. И когда ноябрьский воздух уже начал сереть и сгущаться, предвещая скорые сумерки, остановился как вкопанный, потому что на границе сознания и неописуемой области горячей, трепещущей тьмы, расположенной — всегда знал это совершенно точно — на изнанке сердца, замаячил смутный пока, но теплый и плотный силуэт, не призрак, не наваждение, не каприз фантазии. Живое, не вымышленное существо, за которое определенно можно уцепиться, потому что оно затем и пришло, чтобы ты схватил его обеими руками, держал крепко-крепко и не отпускал. Никогда, ни за что.

Пройдя еще несколько кварталов, понял, что существо — женщина. Кажется, лет тридцати, или около того. Определенно рыжая. С медовыми, под цвет волос, глазами. Сейчас, поздней осенью, она носит сумеречно-синее пальто в пол, тяжелое, но чертовски элегантное. Она откуда-то знает, что сумерки ей к лицу, сама придумала, или кто-то однажды сказал, и…

Так, стоп. Вот теперь надо сесть и записать. Сумерки к лицу — это сейчас самое важное. Такие вещи нельзя бесконечно крутить в голове, потому что уже через четверть часа фраза надоест, покажется глупой и тяжеловесной, и тогда все пойдет прахом, а мне нельзя прахом, только-только восстал из него, не хочу туда больше, ну уж нет.

Огляделся — где бы присесть? Увидел спортбар на углу, с летней верандой у входа. Везде уже давным-давно убрали уличные столы, а тут они еще стоят, погребенные под грудами опавших листьев, и если это не добрый знак, то что тогда.

«Надо же, — думала Анна. — Знала бы, что так рано сегодня освобожусь, не угрохала бы все утро на дурацкое письмо. С другой стороны, что сделано, то сделано. С третьей стороны, никто не мешает мне написать его заново, времени у меня еще море. Ребята раньше семи совершенно точно не придут. Сколько сейчас? Надо же, пяти еще нет. А сумерки уже такие густые, что споткнуться можно об эту синеву».

И тут же споткнулась — не об сумеречную синеву, конечно, всего лишь о темно-синее пластиковое ведро — ветром его, что ли, унесло? А бабульки-цветочницы чего ушами хлопают? Впрочем, нет, не хлопают, мечутся, как курицы, не видят в потемках, куда укатилось ценное имущество, придется выручать. Отнесла ведро хозяйке и получила столько благословений, что их должно было с лихвой хватить на очень длинную, умеренно грешную жизнь, которую Анна себе как раз недавно запланировала. Очень удачно все сложилось.

Чрезвычайно довольная собой, ведром, будущими прегрешениями и прочими обстоятельствами, Анна свернула на улицу Беатричес, чтобы добраться до дома кратчайшим путем.

Только усевшись, вспомнил, что одет в пижонское белое пальто. В полдень оно казалось не просто подходящей, а единственно возможной одеждой для предстоящей прогулки, а сейчас наконец стало ясно, что идея была в высшей степени дурацкая. Впрочем, черт с ним, почистить пальто гораздо проще, чем, ни капли не расплескав, донести рыжую сумеречную женщину — не то что до дома, а хотя бы до следующего угла. Или, того хуже, писать о ней в душном помещении, заполненном чужими голосами и запахами. Потом, возможно, очень скоро наступит момент, когда писать можно будет вообще где угодно, в любых условиях, хоть в привокзальной пивной, хоть в общем вагоне, хоть посреди жующей и гогочущей ярмарки. Но не сейчас. Узкая, тихая, непроезжая улочка, свежий ветер и тишина — именно то, что требуется.

Решил — если работники кафе поинтересуются, что я тут делаю, закажу что угодно, на их выбор, лишь бы отстали.

Но никто, конечно, так и не вышел. Обслуживать психа, рассевшегося на летней веранде в середине ноября, — ищи дураков.

Вот и славно. Вот и договорились.

Несколько минут спустя знал о рыжей женщине в синем пальто гораздо больше, чем можно успеть записать за полчаса — дольше сейчас на улице все же не высидишь. Но это как раз не беда, можно конспективно, по пунктам, забыв о знаках препинания и сокращая слова, чтобы успеть за собой; особого практического смысла в этом нет, внезапно открывшиеся подробности и без конспекта вряд ли вот так сразу забудутся, но остановиться совершенно невозможно, такое это оказалось счастье — торопливо, взахлеб писать.

Краем глаза заметил, как мимо прошла женщина в синем пальто, из-под капюшона выбивались кудри, кажется действительно рыжеватые; в сумерках, впрочем, толком не разберешь. Удовлетворенно буркнул себе под нос: «Ага, есть». Подобные совпадения давно перестали казаться счастливой случайностью, они стали почти обязательными событиями, всякий раз сопровождающими рождение нового текста, надежным свидетельством, что все идет как надо; впрочем, оно всегда идет как надо — если вообще хоть как-то идет.

А вот с этого места, — пишет Анна, — пожалуйста, читай очень внимательно. И, если получится, верь мне. Очень хочу обо всем этом поговорить. А кроме тебя — совершенно не с кем. Не будь тебя, я бы сейчас, наверное, взорвалась. А так напишу и, скорее всего, уцелею.

Сперва придется покаяться. Историю про «белого человека» я выдумала нынче утром. Обычно я пишу тебе по вечерам, как мы и договаривались. Рассказываю о том, что случилось за день, если и привираю, то совсем чуть-чуть, не по сути, а по мелочам, для красного словца, чтобы интересней было читать. Но сегодня у меня намечаются гости. По моим прогнозам — допоздна, если не вовсе до утра. И я вдруг сообразила, что засесть при них за письмо вряд ли получится, поэтому лучше сделать это заранее, то есть прямо сутра.

Легко сказать — лучше. Когда это у меня с утра голова работала?

Поэтому сперва я просто пялилась на экран как баран на новые ворота — о чем писать-то? За ночь ничего выдающегося не случилось, даже снов толком не помню — как всегда, когда просыпаюсь по будильнику. В общем, гуманитарная катастрофа.

Тогда я решила писать все, что придет в голову. Любую чепуху. И сама не заметила, как сочинила историю про человека в белом пальто, который якобы сидел и писал о том, как мимо иду я, вся такая прекрасная. А я, дескать, подглядела и возрадовалась — сумерки мне к лицу! Ну надо же! Всем комплиментам комплимент.

Написала, перечитала. Мне показалось — полная ерунда. Низачем и ни о чем. Но переписывать уже не было времени, так что я быстренько посыпала голову пеплом и, не отряхнувшись, убежала на работу. Которая, к слову сказать, закончилась на полтора часа раньше, чем я планировала, так что, получается, можно было не суетиться. Но что сделано, то сделано.

И вот иду я домой. И, как всегда, сворачиваю на Беатричес, потому что это, как ни крути, самая короткая дорога, а я уже и так набегалась по самое немогу.

И — слушай.

Там действительно был этот человек. Блондин в белом пальто, загорелый и безмятежный. С белым же ноутбуком. Действительно сидел на стуле у входа в мое нелюбимое кафе, даже листья не стряхнул, все как я с утра сочинила.

На этом месте меня так и подмывает красиво приврать — дескать, остановилась, подсмотрела, что он там пишет, и увидела ту самую фразу про сумерки, которые мне якобы к лицу. Но, Рутка! Какое там подсмотрела. Я так испугалась! Сама толком не знаю чего. Но очень сильно. Настолько, что появление нетрезвого маньяка с окровавленным топором меня бы здорово успокоило. Но такой уж вредный народ эти маньяки с топорами: когда позарез нужны, не доищешься.

Поэтому я просто прибавила шагу. И только когда свернула за угол, на Якшто, немножко перевела дух. Но пошла еще быстрее. Если совсем честно, то побежала. Хотя за мной, конечно, никто не гнался. Да и с чего бы.

Пока во всей этой истории мне понятно только одно: я теперь еще долго не буду ходить по Беатричес. Потому что, если этот белый человек, которого я сдуру придумала, теперь будет сидеть там всегда, я ничего не хочу об этом знать. А если, наоборот, исчезнет и больше никогда не появится, об этом я знать не хочу тоже. Понятия не имею почему. Не хочу, точка.

Руки так окоченели на ноябрьском ветру, что не согрелись даже в теплых карманах пальто. Когда вошел в дом, негнущиеся пальцы еле справились с пуговицами и шнурками.

Впрочем, все это ерунда.

В гостиной был встречен вопросительным взглядом — дескать, ну как? Торжествующе улыбнулся. Сказал:

— Еще утром знал, что сегодня все получится.

Улица Вису Швентую

Visų Šventųjų g.[1]