Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

Мы плакали все, плакали наши слепые, а он говорил: «Нет», — и тоже плакал, зубы его стучали, как железо; он трясся от лихорадки и от слез, и говорил, что никогда не увидит своей страны, и вскоре умер там, на маяке…

Потом опять приехали солдаты. Они отрыли его тело, и главный сказал: «Как мог умереть такой сильный человек? Это вы виноваты».

Мы это знали уже, мы всегда были виноваты. Но он сказал: «Огонь!» И наша деревня загорелась. Нам не позволили тушить пожар. Они ходили по деревне и поджигали хижины, а мы стояли на берегу. Разве можно куда-нибудь уйти отсюда? Мы бы ушли в горы, но там нет рыбы. Мы стояли на берегу — мужчины, женщины и дети — и смотрели, как горит деревня.

Он замолчал. Желтое пламя лампы уменьшилось. Оно стало похожим на птенца, маленькие крылья трепетали.

— Что могли ожидать наши люди от вас? Недавно умер третий сторож. Вы пришли и сказали: «Огонь». Расскажите об этом у себя. Пусть ваши матери вспоминают о наших детях.

У потухшего небольшого костра мы сидели молча, слушая свист ветра. Блики света проносились по черным невысохшим лицам, по широко открытым глазам. Клекот прибоя переместился, он стал ближе теперь.

Громадный, словно кованный из железа негр, тот, который лежал на песке, шагнул от двери к свету. Пламя плескалось в его глазах. Он поднял руку и с силой опустил ее вниз, словно бросая невидимый камень. Он что-то сказал, хотя, пожалуй, никто не понял. Глубоко, в самом горле его бился крик.

Вождь приподнялся еще выше, и руки его обрели вдруг легкость и упругость. Он поднимался все выше и выше, пока говорил молодой. Потом он опустил голову, руки опять упали.

Хижина снова стала похожей на костер. Горячее дыхание шумело, как ветер. Пламя трепетало на мокрых телах, и в этом желтом трепете огня все руки были судорожно сведены, все лица окаменели.

— Почему же виноват огонь? — спросил Савельич. — Огонь всегда боится кузнеца.

Вождь не поднял головы.

— Мы очень мало знаем, — сказал он. — Мы видим только этот берег и горы, мы стоим и смотрим перед собой. Мы смотрим на север… Братья Москвы протягивают нам руку.

— Мы верим в завтрашний день ваш, брат, — сказал Савельич.

…Только к вечеру немного утих океан. Близко, за мысом, прогудела сирена.

— Пора, — сказал штурман. — Ждут.

По крутым каменистым тропинкам, окруженные тихой толпой, мы спускались к океану. Большие синие звезды стояли в небе, медленно скользили по склонам воли. Кудрявая пена светилась на рифах. Глухо и неутомимо гремел прибой.

На берегу, на белой отмели, мы остановились на минуту. Нет, нам не хотелось уходить. Было слышно дыхание этой земли — легкая, телесная теплынь. Апельсины в наших руках были горячи еще от рук друзей. Но мы не все сказали. Мы просто не могли все сказать. Мы стояли на берегу, перед бескрайним простором, почти не заметив, что плечи наши сомкнуты и руки сплетены. И мы не слышали океана в тишине этой великой минуты.

Женщина с ребенком на руках стояла у шлюпки, впереди. Ветер трепал ее волосы. Пена прибоя омывала ноги. Казалось, она летит над пеной, над синевой.

Так, забыв слова, мы покидали эту печальную страну. Издали берег стал серым, как пепел. Я оглядывался много раз: отсветы луны полыхали над скалами, виднелись столбы дыма, — это люди на берегу уже разжигали для нас костры.

На древнем пути

Девять дней мы идем океаном, древним арабским путем. Синие ночи проходят на запад. Вспыхивает и угасает пламя зари. Далеко, в сумраке горизонта, остались огни пустыни… Аден… Перим… Соленым ветром и гулом объят океан, этот изведанный путь, дорога мертвых героев, дорога легенд. Здесь на своих крылатых кораблях проносился Синдбад-мореход. Притушив огни, крался к Малабарскому берегу бородатый португалец Васко да Гама. Трупы мавров качались на реях Аль-мейдовских каравелл, и, в ожидании берега, чистил свои аркебузы Альфонсо Альбукерк.

Старый, испытанный путь европейских пиратов, конкистадоров, миссионеров, банкиров и карательных крейсеров. Что изменилось здесь за четыреста тридцать лет после да Гамы? Запах имбиря и корицы, каучука и пороха блуждает в синих просторах до сих пор. Арабские парусники по-прежнему качаются на рейдах портов, и только изредка из самой пучины поднимается гул больших кораблей.

Медленными световыми смерчами движутся гигантские экспрессы в плотном сумраке ночи. Леди танцуют на палубах. Тонко звенит джаз, и внизу, у топок, задыхаются кочегары.

Дорога больших мертвецов, синее поле славы и забвения, пена на гребнях, — кто укажет здесь след твой, Альфонсо Альбукерк?

Но он повторяется вновь и вновь, и мало кто знает об этой трагической повседневности океана.

Не личное мужество и гениальность вели конкистадоров через этот синий простор. От самой Мелинды арабы-мореходы указывали путь в Индию кораблям да Гамы и Альбукерка. Еще с тринадцатого столетия здесь свято чтился морской закон, главным условием которого были гостеприимство и помощь. Европейцы первые нарушили его картечью и огнем. Изумруды и шелка ослепляли людей, пряности заглушали запах крови. Мерилом всему была жажда наживы. Но призраки пиратов оживают через сотни лет, в наши дни, на этой древней дороге к богатству и славе.

Большой, неспокойный путь. Девять дней мы идем океаном сквозь гулкий муссон и синеву. По ночам оглушенные, шквалом черные чайки падают на палубу корабля. Мы ловим их и несем к свету. Пытаясь взмахнуть крыльями, они широко открывают зеленые, с золотыми ободками глаза. Удерживая их в руках, мы ощущаем тревожный стук их маленьких сильных сердечек.

Целую ночь в кубрике царит картавый, яростный крик, а утром мы выпускаем их на свободу. Мы долго смотрим им вслед, следим, как скользят они над волной, как ликуют они, взмахивая могучими крыльями.

Окруженные белой пеной, вдали проплывают коралловые острова. Земли не видно совсем… только неподвижная стена пены и одинокие, черные макушки пальм над ней. А дальше — снова густая полдневная синь, и в знойном дыму горизонт, и где-то там, за горизонтом — вечер. Но утром тоже не будет берега, и, может быть, поэтому все чаще поглядывают матросы на восток — каким он должен быть чудесным — Цейлон!

Так всегда, в нарастающем ожидании, проходит время. Птицы летят неведомо куда. Серебристой картечью с наката волны поднимаются стаи летучих рыб. Они пролетают над палубами, залетают на самый мостик, и солнце маленькой радугой светится в их прозрачных крыльях-плавниках. На корабле все уже к этому привыкли, и никто не обращает внимания на залетных гостей. Спокойной, настороженной жизнью живет маленький мир корабля. Под тентом, на палубе, отдыхают кочегары. Устало шагает штурман по мостику вдоль перил; неподвижен рулевой у штурвала.

Все привычно, все видано тысячи раз, но неожиданно в сонной и горячей тишине раздается пронзительный крик сирены. И мгновенно оживает маленький мир корабля.

— Тревога! Сигнал бедствия на горизонте…

Капитан меняет курс корабля. Что происходит там, на едва заметной точке, качающейся в круглом синеватом стекле бинокля? Долгие томительные минуты мы стоим на спардеке, у шлюпок, в ожидании команды.

Вдалеке на волнах поднимается и снова тонет черный продолговатый предмет. Ужо приготовлены спасательные пояса. На баке матросы разматывают канат. Красное полотнище зовет на помощь, сигнал надежды развевается над маленьким далеким кораблем.

Вот он приближается к нам, все ближе, ближе… Одинокая мачта кренится на волне, но мы не видим знакомых очертаний парохода — черный обломок взлетает и падает, и человек на верхушке мачты машет нам красным полотном.

С мостика раздается наконец долгожданный приказ:

— Приготовить шлюпки!

Минута — и сброшены брезентовые чехлы, развернуты шлюп-балки, и судно уже замедляет ход.

Маленький, разбитый парусник беспомощно качается на зыби впереди нас, и на тесной палубе его суетятся полуголые черные люди. У парусника в щепы раздроблена корма. Невысокий пень остался на месте грот-мачты, обрывки несложного такелажа свисают с бортов.

Мы подходим ближе, и теперь становится слышен крик людей, долгий, прерывистый вой. Мы видим их руки, протянутые к нам, и худые, измученные лица. С мостика раздается новая команда:

— Отставить шлюпки… Подать конец…

Топкой змейкой взлетает выброска, и несколько жадных рук одновременно ловят ее на маленьком судне.

На юте зарокотала лебедка, натянулись тросы, парусник медленно причаливает к борту нашего корабля.

Первым по шторм-трапу поднимается высокий, иссушенный зноем старик. Пестрые клочья халата развеваются на его плечах. Он один изо всей команды кое-как одет. Мы сразу понимаем, что это капитан. Когда он выходит на палубу, мы видим кривой сточенный нож на его поясе и под распахнутым халатом бумажный сверток, прижатый к груди.