Здравствуй, брат мой Бзоу - Евгений Рудашевский

Вскоре показался Бзоу. Он вынырнул в тридцати метрах восточнее; потом — западнее. Так, плавая под лодками, он объявлялся с разных сторон и всякий раз — ближе. Валера, редко говоривший с сыном о дельфине, молчал. Казалось даже, что он ничего не замечает.

Кагуа гребли дальше, чтобы растянуть вторую сеть.

Амза, сбросив шляпу, улыбался. Руки, притягивая вёсла, напрягались; спина вспотела, частое дыхание ширило грудь. Хотелось грести мощнее, напористее. Нужно было употребить всю, собранную в мышцах силу, в зреющей усталости ощутить себя могучим, живым.

Амза опередил отца и теперь плыл наедине с Бзоу — в нежной воде было видно, как скоро опускается и поднимается его хвост, как шевелятся грудные плавники. Взопрев и разгорячившись, юноша захотел искупаться.

Остановившись, Амза встал.

— Ну что, мордаха? Пустишь меня? — обратился он к дельфину.

В ответ Бзоу прокряхтел что-то странное и спешное.

— Ну, брат, у тебя и голосок! Надеюсь, моя невеста не будет так говорить. Смотри-ка, что у меня есть!

Амза поднял со дна шляпу, однако вынужден был тут же укрыться от множества брызг — Бзоу дёрнулся в сторону и пропал в воде.

— Ты чего это? Шляпа, что ли, не понравилась? — удивился Амза.

Бзоу вернулся; замер у поверхности, показывая только спинной плавник и глядя на друга прикрытыми глазами. Амза стоял недвижно; потом, усмехнувшись, взмахнул шляпой. Бзоу исчез. Так повторилось ещё дважды.

— Да… Видимо, шляпа, действительно, ужасная, — промолвил юноша.

— Это тебе дельфин сказал? — спросил подплывший отец.

— Да.

— Значит, не такая уж глупая, твоя рыба, — улыбнулся Валера, прикуривая. — Если б он ещё и вино пил, нам бы с ним нашлось, о чём поговорить.

— Ещё бы! — воскликнул Амза; крутанул прочь шляпу и, смеясь, упал в воду.

Позволив в присутствии отца лишь краткое купание, он вскоре поднялся в лодку; нужно было тянуть сеть. Афалина плавать с юношей не захотел — держался поодаль.

— Да… — говорила вечером баба Тина. — Ты знаешь, золотая, отца своего я любила и ни в чём его не виню. Он тут что? Такие были обычаи.

Марина, соглашаясь, кивнула. Хавида, вылавливая на тарелке последние кубики кучмача[7], вздохнула.

— Да, девочки, у нас, всё-таки, тогда были дикообразные законы! — Тина подняла правую руку; левой гладила болевшее колено. — Но я никого не виню. Не держал бы меня отец, так было бы у меня больше детей. Вон! У сестёр — по пять-шесть, а у меня один, Валерка. Повезло ещё, что Антон настоял; отец ведь и его не хотел в семью пускать! Тогда что… только советскую власть начали объявлять. Дикообразные были законы. Чтобы тогда, как сейчас, мальчик с девочкой запросто ходил и даже о чём-то говорили?! У-у! Что ты! Не было такого! — баба Тина выставила правую ладонь, закачала головой.

Она часто говорила об отце и старых обычаях. Все наперёд знали её жалобы, однако не перебивали — слушали.

Амза, положив на стол голову, наблюдал за тем, как крадётся вдоль турецких часиков курица. За ней, от собачьей будки, поглядывали товарки (лежавший с ними Бася происходившим не интересовался, дремал). Квочка ступала тихо, боясь поднять с травы малый шорох. Голова её, как и всегда, не знала покоя — разворачивалась, наклонялась, выставляя вперёд то один глаз, то другой. Поднятая лапка сжималась, а затем, опускаясь на землю, медленно распрямлялась. Впереди, в руке у Марины был обрезок хлеба. Курица шла неспешно, но верно. Обойдя ноги Хавиды, присмирев, когда на столе упал пустой стакан, квочка пригнулась и теперь ступала ещё медленнее. Амза улыбнулся. Ожидавшие в стороне курицы заволновались, но молчали — наблюдали за подругой. Квочка подкралась к синей юбке; Марина говорила и в одном из слов приподняла руку с хлебом, однако потом возвратила её на колено.

— Э! — крикнула баба Тина, заметив, что под столом засела курица.

Словно бы уразумев, что её обнаружили, квочка выпрямилась; дёрнула клювом в хлеб — да так, что чуть щипнула Марину за палец, и тут же, широко раскидывая свои гнутые ноги, бросилась прочь от стола к деревьям мушмулы. Марина в неожиданности шикнула, рванула рукой. Прочие курицы всполошились, закудахтали, подняли крылья и кинулись вслед за товаркой. Бася, которому в суете несколько лап наступили на хвост, пробудился, заворчал, но подниматься не стал. Амза и баба Тина засмеялись.

— Ворюга, а!

Квочка, вцепившись в кусок хлеба, ещё долго носилась по двору, убегая от жадных преследователей; под мушмулой — к фейхоа; потом — к душевой.

Амза изредка кидал дельфину барабульку. Тот, как и прежде, использовал это лишь к игре. Юноша забирал игрушку, показывал, что её нужно есть, а не тормошить: тянулся губами к мокрой чешуе, тихо стучал челюстями. Бзоу следил за диковинными жестами.

— Да… плохой из тебя гость, — вздыхал Амза.

Однажды афалина в очередном броске приоткрыл рот и ненароком проглотил барабульку, чему чрезвычайно удивился. Он растерянно посмотрел на человека, затем принялся водить мордочкой по воде — выискивал, не утонула ли рыба. С тех пор Бзоу стал всё чаще заглатывать отданные ему барабульки; однако и теперь сперва терзал их, притапливал и подкидывал.

Выловив в один из дней плывшую по морю ветку, Амза бросил её в сторону. Бзоу, до этого резвившийся в отдалении, поспешил за палкой.

— Куда ты! — крикнул Амза. — Это не рыба! Стой!

Вскоре дельфин, сдавив ветку между челюстей, подплыл к лодке.

— Даут, смотри! Смотри, что творит! Даут!

Братья Кагуа рассмеялись увиденному.

— Собака, а! — Амза протянул руку к палке, при этом чуть коснулся дельфина; тот не испугался. Юноша ощутил, как часто стучит его сердце. Кожа афалины была всё такой же упругой, гладкой, как тогда — на берегу. Сдавив нижнюю губу зубами, Амза протянул к Бзоу ладонь. Медленно склонившись, вскоре он уже гладил дельфина по мордочке, улыбаясь и призывая брата взглянуть на происходившее.

Затем игра продолжилась. Бзоу, вскрывая морскую тишь, плыл к ветке; возвращал её, и наградой ему были то прикосновения, то рыба. Бася, сидевший на корме, молча наблюдал за происходившим.

Амза гордился дельфином, часто о нём говорил. Даут его не слушал, предпочитая дремать или чинить сети. Валера только качал головой. Хибла охала, предупреждая сына, что однажды Бзоу цапнет его так, что «дай бог ещё, оставит хоть полноги!» Но Заур Чкадуа, сын Хавиды и ровесник Амзы, слушал хорошо — не перебивая. Порой юноши, отпросившись у Валеры, отправлялись рыбачить вместе. Тогда Амза показывал Зауру афалину, однако не разрешал тому участвовать в играх. Заур, юноша с худым бледным лицом, длинными волосами и мягкой, едва приметной улыбкой, не обижался.