Воскресенье - Лафазановский Эрмис

Что ж, крыть этому человеку было нечем, и он ничего не мог сделать, кроме как еще ярче выявить свою принадлежность к той категории людей, которые врут, но не умеют даже делать это как следует. Из-за них парламенты всего мира и должны принять закон, легитимизирующий человеческую лживость. Мужчина начал рыться в карманах пиджака, притворяясь, будто ищет удостоверение, а когда стало ясно, что он не сможет найти его в ближайшее время, он попытался замять дело, сказав, что, возможно, забыл удостоверение или потерял его в темноте. Я нанес ему последний удар вопросом: почему же страж порядка прячется за дверью, когда он всегда должен быть на передовой, на что мужчина робко ответил, что…

— Хватит! Прекратите немедленно, — резко оборвала дама, я больше не могу этого слышать. — Ведете себя как маленькие дети. Как вам не стыдно. У нас в стране куча проблем, мы сами в ужасном положении, а вы тут друг перед другом выпендриваетесь. Постыдились бы.

Так сказала дама, и мы оба сели на пол рядом с ней, прижав колени к подбородку, побежденные нашими собственными плутнями и враками. Со слов женщины выходило, что мы трое попали в один и тот же переплет, и что нам ничего другого не остается, кроме как попытаться каким-то образом всем вместе выбраться из этой неприятной ситуации, так что каждый из нас должен работать в этом направлении.

Тут я, чтобы покончить с нашим затруднительным положением, предложил позвонить верному человеку, который бы вылез из пижамы, вышел в этот неурочный час из дома, дошел до магазина и встал бы снаружи перед дверью, чтобы, когда она откроется, мы могли выйти. Вот и все.

Идея была хорошей, но поддержки не получила, напротив. Мы пришли к выводу, что ни у кого из нас нет человека, которому можно настолько доверять, и что даже наоборот, лучше выключить телефоны, чтобы нам никто случайно не позвонил и тем самым не открыл нашего местонахождения. Так мы и сделали.

И задумались.

Мы сидели, настороженно и с подозрением вглядываясь друг в друга. Пытались вспомнить, не встречались ли мы где-нибудь раньше, но сделать это было не так-то просто. Мужчина казался мне знакомым, как будто я его где-то видел, причем не так давно, может быть, в гостях или на торжестве по поводу церковного праздника. Или, может быть, на каком-нибудь приеме как одного из сотрудников группы, которая отвечала за протокол, кто знает. А вот женщина нет! С ней я точно раньше знаком не был.

Тем более что она для меня была воплощением скандалистки. По крайней мере, такое она произвела на меня впечатление. А я всегда стараюсь избегать неприятностей. Даже в наступившей тишине все в ней будто продолжало вести себя вызывающе: ногти на руках, взгляд серых глаз, оранжевый парик, морщины на шее, узкие белые брюки. Она сидела, прислонившись спиной к стене, и мне казалось, что из-за нее стена тоже стала выглядеть провокационно. Ее резкий голос, сумка, неясно белевшая рядом с бедрами… все говорило о скандале, но скандале не порнографически-кокаиновом, а другом, какого я раньше не видел и даже и не подозревал о его существовании. Какая-то хитрость сквозила в ее бегающих глазках, но хитрость нервная, граничащая с паникой. Вот этими своими глазами и их выражением она кардинально отличалась от нас двоих. Она отсутствовала, погруженная в свои скандалы. Но какой скандал может вызвать такая женщина? В молодости, конечно, она была красива, это было видно по осанке, оставшейся в наследство от юных лет.

Секс-скандал? Я не знаю.

Политический? Возможно.

Военный скандал? Не похоже.

Шпионский скандал? Что-то вроде этого.

Но все это были домыслы, вероятно, далекие от истины. Тем не менее, я сидел как на иголках, и каждый раз, когда мне удавалось это сделать… посмотреть ей в глаза… каждый раз я испытывал одно и то же чувство… скандал!

10.

Я сказал, что сейчас мы должны все вместе как можно скорее попытаться найти выход, чтобы нас здесь не застало утро, что приведет к тому, что нас обвинят в действиях, которых мы не совершали. А по последним статистическим данным и сводкам, сообщаемым иностранными информационными агентствами, в местах заключения находится больше всего тех, кто попал туда за действия, совершенные непреднамеренно.

Господин с бородкой сказал, что проверил лестницу и приметил там наверху (и показал рукой на лестницу, ведущую вверх) небольшое помещение, похожее на туалет или чулан для уборщицы. В нем под потолком имеется окно, но оно, по его словам, слишком узкое, чтобы через него могли выбраться наружу люди, корпулентные от природы, такие как мы трое. Я решил дистанцироваться от выводов насчет общих особенностей строения наших тел и указал на свое по сравнению с ними гораздо более худощавое телосложение. Этим я хотел дать понять, что надежда покончить с нашими злоключениями с помощью узкого окна связана со мной. Они снова настаивали на схожести конституции нас троих, хотя различия были очевидны. Сначала это показалось мне странным, а потом я в одно мгновение осознал, что на самом деле речь идет о классическом недоверии, основанном на их предположениях, что, если мне удастся проскользнуть в окно, я исчезну навсегда, и, таким образом, исчезнут и их надежды на спасение. Они не верили в то, что я, вырвавшись на свободу, сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь и им в их освобождении. Как они могут быть уверены, читал я у них в глазах, что после того, как я спасусь, я не пойду прямо в полицию и не заявлю на них? Если бы они знали меня немного лучше, если бы они знали мою склонность к критике общества, направленной на улучшение социальных, экономических и религиозных условий в стране, то они, конечно, даже и не подумали ни о чем подобном.

Ключевым фактором в этой ситуации намеренного сравнения форм наших тел была постоянная и трудно разрешимая дилемма по вопросу доверия и недоверия, возникшая в нашей среде. Речь шла о конкретном недоверии, имеющем свои социальные корни, на что ранее я много раз указывал в устных сообщениях перед тщательно отобранной аудиторией.

О доверии

Когда-то давно я обнародовал несколько устных тезисов на тему о доверии. Потом я переработал их в устные эссе. Вот два из них.

Доверие — это то, что нас разъединяет.

Недоверие — это то, что нас объединяет.

Звучит парадоксально, но все, что на первый взгляд кажется парадоксальным, уже не видится таковым после тщательного изучения всех скрытых значений парадокса и его логического объяснения.

Например, сколько раз мы верили в кого-то или во что-то и разочаровывались? Бесчисленное количество раз! Все живые люди в мире могут привести бесконечное число примеров такого очарования и разочарования. И что дальше? Доходило до конфликтов между существами, поначалу безгранично доверявшими друг другу.

И наоборот, если вы кому-то не доверяете, вы будете очень внимательно следить за ним, как, впрочем, и он за вами, а ваше сближение начнется с шуток над нами или над кем-то еще, пока дело не дойдет до шуток над общими знакомыми, будь они друзья или враги. Тогда можно сказать, что вы доросли до первой степени сближения, а также и до нулевой степени доверия.

Именно бдительность порождает единение через недоверие.

Существуют два типа доверия. Одно устанавливается сразу и длится долго, другое устанавливается долго и длится непродолжительное время.

К моему величайшему сожалению и к несчастью моих сограждан, мы принадлежим к людям, которым свойствен второй тип доверия. Почему? В то время как люди с первым типом сразу же доверяют друг другу хотя бы в том, что касается ведения совместного бизнеса, доверяют просто из соображений религиозной принадлежности (как, например, протестанты) и морального воспитания, и это доверие на протяжении всей жизни никогда не подвергается сомнению, то в контексте второго типа доверия все намного сложнее.

Например, житель Балкан не может изначально доверять человеку, особенно если речь идет о деловых отношениях, причем точно так же из соображений принадлежности к одной религии (православию) и моральных норм, веками выковывавшихся на основе общей лжи, обмана, приспособленчества и принуждения, попыток обхитрить того, кто сильнее. По этим причинам люди, принадлежащие ко второму типу доверия, никогда, ни в коем случае не станут никому доверять сразу, с первого взгляда. Им понадобится нечто более основательное, чем просто человек, которого они видят впервые и который представляется лицом, которому можно или нужно доверять, что-то более осязаемое, что в конечном итоге должно основываться на самых глубинных родоплеменных узах.