Там, где кружат аспиды - Олеся Верева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Зачем же со мной и с Живой батюшка так поступил? Нельзя же, Нянюшка, нельзя всё забыть, будто и не было ничего, будто не творила я зло, пусть и по указу чужому… — горько проговорила Леля, глядя из окна на тихий двор, на пруд, на играющих там уток. Она старалась представить, что когда-то ходила по Яви, неся смерть и разрушения, но не могла, как ни пыталась. Не было в её памяти ничего, она не знала даже, как эта самая Явь выглядит. — А я ведь и стыда за поступки свои не чувствую. Коль не помню, что сотворила, как мне раскаяться? Что же делать теперь Нянюшка, как вину искупить?
— Ты уже искупаешь, дитятко. И ты, и Жива. Сама подумай: Жива — Богородица, богов новых рожает, воспитывает, на путь истинный наставляет, а потом отпускает людям служить. А ты каждый день о спокойствии в Яви Рода упрашиваешь, просишь всех живущих от дурного уберечь. Думаешь, батюшка тебя по прихоти своей молиться заставляет? Нет, хочет он тебя защитницей Яви сделать, Берегиней. Многое молитва Берегини может, мала ты только, чтобы это понять.
Ведь и правда, подумалось Лёле, сколько она себя помнит, она молилась. Или бегала к Нянюшке за сказкой и булочкой сдобной. Будто из ребёнка безропотного сразу девушкой взрослой стала. Глупая, и не задумывалась она ведь, почему годы отрочества память от неё скрывает. Сколько же лет забрал у батюшка, когда память её зачаровал? Будто всю юность украл! Так, выходит, и платочек нянюшкин оттуда, из воспоминаний утерянных?
— Нянюшка! — Лёля стремительно повернулась к старушке, испуганная внезапной мыслью. — Кем нам были внуки Стрибога? И кровь моя на платке этом… Неужто, значит это, что я и их погубила? Батюшка и о том мои воспоминания отнял?
— Нет, что ты, милая! Мальчиков ты долго помнила, долго плакала по ним. Наверное, от жалости Сварог-батюшка и о них тебя забыть заставил. Догода и Похвист друзьями твоими были, соратниками по забавам! Ох, любовалась я вами, когда вы втроём игры в саду старом заводили. Будто птички перелётные порхали меж деревьев… Похвист постарше был, а вы с Догодой одних годочков. Иногда и Лёль с Полёлем не выдерживали да к забавам вашим присоединялись. Смех тогда стоял звонкий, дудочки не смолкали… Не вспомнить мне в Прави дней лучше, чем когда Похвист и Догода здесь гостили, а гостили они частенько.
— Так что же случилось, Нянюшка? Не мучай, рассказывай, не могу я больше во лжи жить! — Лёля сцепила пальцы в замок, к окну обернувшись. Сил не хватало смотреть на Нянюшку, свидетельницу стольких событий её жизни, о которых Лёля и не подозревала. К тому же досадно ей было. Не чувствовала она, что искупила свой грех долгими молитвами, и, благо, не знает никто, как частенько Лёля мечтала, стоя на коленях, о чём-то далёком от божьей воли вместо того, чтобы просить Рода о Яви позаботиться.
— Ещё до пришествия Скипер-Змея это случилось… — Взгляд няни затуманился воспоминаниями. — Стрибог — бог всех ветров, что по Яви гуляют, а Похвист и Догода — внуки его. Похвисту Стрибог доверил северным ветром управлять, а меньшому, Догоде, — южным. Да по ним и видно было — один суровый, как старший брат за вами двумя приглядывал, а второй ласковый, игривый, аки котёнок дурашливый. И как котёнок, шалости любил. А ты не отставала. Какие только вы с Догодой проказы не учиняли! По деревьям лазали за яблоками на самую верхушку, уток и лебедей Дажьбога дразнили, с колесницы Перуна шарики медные скручивали. А Похвист потом быков братца твоего от вас, бедовых, отгонял, а то забодали бы…
Лёля слушала рассказ няни со смешанными чувствами. Она слишком хорошо знала места, о которых рассказывала старушка: яблоневый сад матери, излучину реки, где Дажьбог разводил крикливых гусей, серо-зелёных уток и красавцев-лебедей, конюшни брата-Перуна… Но только не было в её воспоминаниях других детей. Она всегда была одна и не думала, почему так. Не звучал в её мыслях смех весёлый, не могла она представить, что кто-то заботился о ней, как о сестре своей названной, а кто-то яблоками прямо с яблони потчевал… И всё же… Как хорошо было бы, окажись детство её не таким одиноким, как она думала.
— Как-то раз игру вы затеяли новую, — на сей раз голос няни изменился, стал жёстче, будто мочалка из конского волоса. — Мальчики перебрасывались платочком, вот этим самым, Догода его на шейку повязывал. — Нянюшка посмотрела на платок в своей руке, вздохнула и протянула Лёле. Лёля осторожно приняла платочек, боясь испортить ненароком, и заметила в углу вышитую буквицу «Д» — добро. Первая буква имени Догоды, имени, слишком чужого, слишком незнакомого. — Братья силами мерялись, ветрами своими платочек выше и выше поднимали. Побеждал Похвист, на то и старший брат. А тут ты на крылечке появилась. Догода от радости расстарался да к тебе платочек и направил. Как сейчас помню, смеялась ты… Смеялась, платочек догнать пытаясь, только Догода в последний момент из-под ручки твоей его уводил.
Лёля смотрела на бело-золотой платок с пятнами крови, а перед глазами стояла совсем другая картина: этот же ткани кусочек на фоне неба звёздного. Кажется, что рядом платочек, а достать не выходит. И так хочется хотя бы кончиком пальца его коснуться, победителем выйти этой из игры… Улыбнулась Лёля, взгляд от платка не отрывая. Весело было бы друга такого иметь, ветрами повелевающего. В Лёлиных фантазиях Догода был смазанной фигурой, гибкой, стройной, с неё росточком, раз они примерно ровесники. Наверное, он часто улыбался. И крепко, наверное, они дружили. Похвиста Лёля представляла себе высоким, худым, издалека взирающим на их детские шалости с ухмылкой старшего братца. И пусть недолго жили мальчики в её мечтах, лишь несколько мгновений, Лёля уже успела привязаться к своей фантазии. И тем больнее было слышать следующие нянины слова:
— А дальше, Лёленька, беда случилась. Никто не знает, как так произошло, да только забежали вы с Догодой в лес запретный. Пусть и на самую кромку, но легенда есть, что Мокошь избу себе там поставила и окружила дом свой растениями дикими, опасными, чтобы не пускать к
