Чужой среди своих - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Савелов! — в дверном проёме появилось недовольное лицо пожилой санитарки, держащей перед собой собранное в пододеяльник грязное постельное бельё, — Мать к тебе пришла! Иди давай!
— Спасибо, тёть Зин, — благодарю я и вбиваю ноги в тапки, пока санитарка, недовольно бурча о том, что за такие копейки она одна, дура, работает, и что еслиона уйдёт, вся больница сперва зарастёт в грязи, а потом встанет!
Согласно кивая и стараясь не замечать запаха перегара[6], замаскированного пошлой валерианой, накидываю на плечи старую чужую куртку на ватине, лезущего из многочисленных прорех. Угукнув напоследок, выскакиваю в больничный двор, где меня ожидает мама.
Сырой воздух, вкусно пахнущий молодой листвой и разнотравьем, щекотно холодит коротко остриженную голову. Босые ноги в тапках сразу же слегка зазябли, но после нещадно натопленной больницы это даже приятно. За последние дни ощутимо потеплело, и весна стала почти настоящей!
В больничном дворе броуновское движение больных, санитарок, врачей и всевозможного обслуживающего персонала. Двор не такой уж и маленький, довольно-таки уютный, с достаточным количеством лавочек, прячущихся за высокими, давно нестриженными кустами, раскидистым елями и тощими пихтами.
Дорожки асфальтовые, и хотя положены они кое-как, чуть ли не собственными силами больничного персонала, но и это — прогресс. Цивилизация! Во всяком случае, ими гордятся и это, хм… навевает.
Есть даже маленький фонтан, и говорят, работающий! Правда, включают его только перед приездами всевозможных комиссий и Высокопоставленных Товарищей, притом не всяких.
Сама больница, основой которой служит одноэтажное здание постройки середины тридцатых, выстроена вокруг двора неправильным колодцем, и видно, что архитекторы, если таковые вообще были, заботились скорее об экономии фондов.
— Ну, как ты, сына? — виновато улыбаясь, спросила мама, осторожно гладя меня по голове, — Врачи говорят, на поправку идёшь?
— Да… — всё нормально, — улыбаюсь в ответ, изрядно покривив душой, — Выписывать скоро будут.
— Да, да… — закивала она, — я уже спрашивала! Летом в область ещё надо будет съездить, на обследование. Николай Петрович сказал, что раз ты теперь на учёте, то по особой очереди идёшь, отдельно.
Пройдя по дворику, отыскали свободную лавочку и уселись. Зашуршав пергаментной бумагой, мама достала пирожки с капустой, термос с бульоном и варёную курицу.
— Ты кушай, сыночка, кушай… — она коснулась моей головы и отдёрнула руку, будто боясь чего-то. Киваю согласно и начинаю есть, слушая её рассказы и изредка задавая вопросы.
Все эти бесконечные дяди Валеры, Машки и тёти Веры очень плохо укладываются в моей голове, но какое-то представление о собственной жизни я всё-таки получаю.
— … да ничего, — журчала её речь, — и не с такими болячками люди живут!
Всё это, призванное успокоить меня, скорее раздражает, но виду не показываю. Не хочу расстраивать маму, да и… а смысл?
— Елена Васильевна! — вскочив со скамейки, мама искательно улыбается навстречу медсестре, настойчиво пытаясь вручить пергаментный свёрток, пахнущий съестным, — Вот, угощайтесь! Не побрезгуйте!
— Ну что вы… — фальшиво ответила та, — как можно!
— Да берите, берите… — мать настойчива, — пропадут же! Угощайтесь!
Наконец, как бы нехотя дар был принят, и, погрозив мне зачем-то пальцем, Елена Васильевна удалилась.
— Вот… — облегчённо выдохнула мать, снова усаживаясь рядом со мной.
А я что? Молчу! Я не знаю… не понимаю просто здешних правил игры. За каким чёртом нужно искать расположения простой медсестры, притом даже не моей?! Но мать в таком поведении не одинока, и значит… А чёрт его знает, что это значит! Мало данных…
У меня почти не осталось памяти тела, не считая всякого эмоционального мусора.
Помню прекрасно, где храню папиросы, как едко, нашатырно пахнет немытым старческим телом от пожилой соседки по бараку, мастурбацию на портрет гимнастки из «Советского спорта», и несправедливую двойку, поставленную мне в пятом классе училкой. Наверное, эти вещи хоть как-то облегчат мою жизнь…
Но знаете…
… как-то не хочется жить — вот так! А ведь придётся…
Глава 2
Отрицание-гнев-торг-депрессия-принятие
Стоя у поручня и крепко вцепившись в него, слезящимися на ветру глазами вглядываюсь в приближающиеся чёрные точки на горизонте. Постепенно точки приближаются, и можно рассмотреть весь посёлок, вытянувшийся вдоль огромной северной реки.
Есть несколько кирпичных или бетонных зданий, но преимущественно постройки деревянные, потемневшие от времени и северной погоды. В основном бараки — вытянутые в длину, низкие, приземистые, окружённые многочисленными выводками сараев, покосившихся заборов, поленниц под навесами и без, курятниками и Бог весть, чем ещё.
Дороги как таковой нет, просто некоторые территории сильнее других изуродованы гусеничным транспортом. Зелени в посёлке мало, и вся какая-то чахлая, хотя примерно в километре виднеется тайга.
Пароход, а вернее — самоходная баржа, проходит мимо посёлка, и перед глазами начинают проплывать штабеля брёвен, пирамиды сочащихся соляркой железных бочек, какие-то ящики и чёрт те что, притом немалая часть этого добра гниёт под открытым небом. Несколько минут, и баржа толкается боком в деревянный причал. Старые покрышки несколько амортизируют удар, но в ноги ощутимо толкает.
Сразу, как только закончилось движение судна, навалились запахи порта. Соляра, ржавое железо, машинное масло и смазки, древесины и прочего.
Наш багаж уже на палубе, и экипаж, чертыхаясь и пиная его, помогает выгрузить поклажу на причал, сколоченный из массивных серых досок.
— Осторожно… — в голосе мамы забота и паника.
— Да, конечно… — но мама цепко хватает меня за руку, и, хотя это не назовёшь здравой идеей, по трапу мы сходим вместе. Чем она может помочь в случае чего, не знаю, но видя её лицо, не спорю.
Оказавшись на твёрдой поверхности, я сразу берусь за багаж.
— Да погоди ты! — осаживает меня мама, снова хватая за руку, — Отца подождём! Да и рано тебе тяжести таскать! Помнишь, что врач говорил?
— Ладно, — соглашаюсь с ней, и, отпустив ручку огромного, много повидавшего фанерного чемодана, присаживаюсь на него и начинаю глазеть по сторонам, ощущая себя напрочь чужеродным элементом в этих декорациях.
Ждать пришлось недолго, и не успел я насладиться видами стоящей у причала баржи, перекуривающих трактористов и лохматого, не до конца перелинявшего кобеля, с деловитым видом обновляющего метки в нужных местах, как подъехал УАЗ «Буханка» вполне узнаваемого вида.
Отец, сидевший справа от похмельного вида водителя, выскочил наружу и заулыбался так, что мои губы невольно растянула ответная улыбка.
— Ну вот… — сказал он, подойдя и взяв меня за плечо, и в этой неловкой фразе было столько заботы и любви, что я обнял его, уткнувшись в чуть пыльную куртку, пахнущую ГСМ. После короткой заминки, отец обнял меня в ответ, и,
