Партия в преферанс - Татьяна Моспан

Снова задул ветер, и опять раздался пронзительный звук: Ы-и-и… Вот, и опять, слушал и слушал он, — опять застонало, завыло рядом. В этом звуке было что-то знакомое, что-то подобное он недавно слышал. Тьфу ты! Колька с облегчением выдохнул. Да это же дерево старое от ветра скрипит, сегодня днем оно точно так же скрипело. Ну, конечно!

Вот опять ветер подул, и опять застонало, словно заплакал кто, да тоненько так, жалостливо. Днем, когда они со Славиком здесь крутились, дерево тоже скрипело, но тогда это было не страшно. А тень в окне? По телу опять побежали мурашки. Колька тряхнул головой и вспомнил слова своей бабушки Мани, что в старом доме, когда оттуда уходят люди, продолжается своя жизнь. Может, и чудная у него бабка, но…

Опять раздался непонятный шорох то ли из дома, то ли совсем рядом. И опять что-то живое, притаившись, задышало на него из темноты.

— Кис, киса, — дрожащим голосом позвал мальчик. — Иди сюда, иди, не бойся.

Но это была не кошка.

Он почувствовал, что чьи-то глаза следят за ним: внимательно, настороженно, карауля каждое движение, словно поджидая, что он вот-вот допустит промашку.

Дом, полный секретов своего странного хозяина, хорошо хранил его тайны. Темный, большой, он был полон страхов и опасностей.

— Колдуны-ы здесь жи-или, — от нового порыва ветра вслед за плачущим деревом завыло что-то рядом противным голосом бабки Варьки: — Колдуны-ы-ы…

Колька в испуге шарахнулся к дому, словно прося у него защиты, и задел рукой оконную раму.

Старое дерево, из которого был сделан наличник, громко треснуло. Колька метнул туда лучик фонарика и увидел, как вместе с трухой, ветхой паклей и ещё какой-то изъеденной временем дрянью на землю посыпались круглые желтые монеты.

Он подставил ладошку, часть монет шлепнулось прямо в руку.

Он, забыв про недавний страх, раскрыл рот и, затаив дыханье, застыл на месте.

И ради этого он пришел сюда темной ночью?.. Желтые кругляши, размером, примерно, с обычную трехкопеечную монету, показались ему неказистыми. А он-то думал…

Детская душа Кольки наполнилась обидой.

Значит, вот оно какое, схороненное наследство Пимена, о котором шептались взрослые, подсмеиваясь над собой… Они не верили, а Колька поверил. Только странно как-то все получилось.

Сейчас он был разочарован. В их небогатой семье редко появлялись денежные купюры крупнее десяти рублей, но при слове клад детскому воображению рисовались великолепные сокровища, а тут какие-то тусклые кругляши, тяжелые, правда.

Он вертел в руках одну из этих монет. На одной стороне был чей-то портрет и мелкие буквы, рассмотреть которые при неярком свете фонарика было трудно. На другой стороне — двуглавая птица, а под ней отчеканено: 10 рублей и год 1898.

Колька ахнул. До него, наконец, дошло. Да это же, это же царские червонцы! Он радостно шмыгнул носом и засмеялся. Ну и дурак же он!

— Тусклые кругляши, тусклые кругляши, — поддразнил он сам себя. — Золото это! Тусклые, потому что фонарик чуть светит.

Он наклонился, чтобы собрать упавшие на траву монеты. Обрушившийся из темноты удар, оттуда, где совсем недавно слышались странные звуки, свалил его с ног.

Ослепительно сверкнула молния. И тут же, вслед за ней, грянул первый удар разразившейся грозы.

Колька лежал на земле, молнии били совсем рядом, непрерывно, одна за другой, а на него все сыпались и сыпались желтые, ярко вспыхивающие в ослепительном свете яростных молний тяжелые монеты с двухглавым царским орлом. Падая, они исчезали в темноте. В гаснущем сознании мальчика монеты казались то громадными, как тарелка, и ослепительно блестящими — до рези в глазах, то мелкими, как начавшийся дождь. А ещё они больно-пребольно стучали по его стриженой беззащитной голове: тук, тук, тук…

Большая тень внезапно вынырнула из темноты и заслонила золотой дождь, словно хотела стереть его навсегда из памяти мальчика.

На детскую голову обрушился новый удар. Колька, уткнувшись лицом в сырую траву, потерял сознание.

Глава 3

Николай Федорович очнулся от воспоминаний.

За окном рассвело. Он потер рукой затылок, осторожно массируя его. Острая боль утихла, но тяжесть в голове осталась.

Много раз Николай задавал себе один и тот же вопрос: что же произошло с ним тогда? И не мог на него ответить. Не получалось. Терзал память, не находя себе места, но все было бесполезно. Хорошо помнил грозу, Славика, который дрожал и заикался от страха, заброшенный дом Пимена, помнил, как стоял один перед темными окнами, а дальше… Дальше — провал. Иногда во сне он видел монеты. Много монет. С портретом императора Николая II на одной стороне и с царским гербом на другой. Ведь не придумал же он все это!

Он наклонился, поднял с полу упавший золотой и подкинул его на ладони. Тяжелый…

Он сидел, обхватив голову руками, и пытался отследить события во всей их последовательности.

…В ту ночь Славик, почувствовав что-то неладное, стал громко звать его в темноте. Колька не откликался, а тут ещё и гроза началась страшенная. Доронькин, перепугавшись до смерти, рванул в деревню, поднял на ноги взрослых. Обо всем этом Першин узнал потом.

Очнулся он уже в Ежовке, рядом была мать, Тамара Александровна.

— А монеты где? Где клад? — первым делом спросил он, придя в сознание.

— Что ты, сынок, не было никаких монет, приснилось тебе, — успокаивала его мать и, смахивая слезы, гладила по искалеченной стриженой голове, когда он метался в жару на постели. — Нет никакого клада.

Она плакала и суеверно крестилась. В ту страшную ночь у неё появилась седая прядь волос.

— Петух… клюется. Вот я тебя, заразу! — Колька отмахивался руками от несуществующего противника и, прикривая голову руками, кричал: — Больно, ну больно же!

В бреду он все время вспоминал про петуха.

Тамара Александровна, как только стало возможно, увезла сына домой, в Москву, а потом долго обивала пороги у известных врачей.

Чего она только тогда не наслушалась, а вместе с ней и Колька!

— Грубые структурные изменения в тканях мозга отсутствуют, — говорил толстый профессор, обращаясь к Тамаре Александровне. — Сотрясение мозга вызывает остро наступающее нарушение функций мозга. Нарушение памяти, в данном случае — утрата короткого периода, — продолжал бубнить профессор, размахивая короткими руками с толстыми пальцами. — Ничего нет удивительного. Начисто стираются события, предшествующие травме.

Мать жадно ловила каждое слово.

— Повезло вам, дорогая моя, повезло, — ученый, сокрушенно качая головой, внимательно разглядывал рентгеновский снимок. — Случай уникальный, изумительный случай! В моей практике, доложу я вам, такое впервые. Мальчишка получил два удара по голове, один из которых мог свалить быка, и в результате — частичная потеря памяти, заметьте, частичная! — Толстяк нравоучительно поднял палец вверх: — Без малейшего заикания. Если бы удар пришелся чуть-чуть повыше, — в голосе профессора послышалось сожаление ученого, упустившего возможность понаблюдать интересный с точки зрения науки случай, — результат мог быть совсем другим. Считайте, что ваш сын родился в сорочке.

Тамара Александровна, обалдевшая от всего услышанного, сквозь слезы кивала головой:

— Да, да, конечно.

Она с мольбой смотрела на пузатого профессора, как на последнюю надежду, ожидая чуда.

— Скажите, а какие последствия…

Она, замирев, ожидала ответа на свой вопрос.

Профессор завернул такую речь, сплошь усыпанную научными выражениями, что ни Тамара Александровна, ни тем более Колька ни черта не поняли. Вернее, Колька-то этого дядьку хорошо понял: жив остался и дураком не сделался — вот что того сильно удивило.

Чуда, которого мать ожидала от посещения ученых мужей, не произошло. Головные боли, головокружения, быстрая утомляемость… Колька слишком хорошо знал, что это такое. Тошнота, как и обещали врачи, вскоре исчезла. А вот головные боли не проходили. И бессонница.

Он не знал, что его мучает больше: дурацкие страшные сны, от которых просыпался весь в поту, или полудремотное состояние, когда явь перемешивалась с нереальными событиями. Он безумно уставал после таких ночей и утром не мог встать с постели, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

Мать опять возила его по медицинским светилам. После обследований, ответов на дурацкие, как казалось Кольке, вопросы, после утомительных бесед в полутемных кабинетах с высоченными потолками его выпроваживали вон. Тамара Александровна беседовала с врачами наедине. Колька послушно сидел в коридоре и рассматривал массивные, плотно закрытые двери, обитые дерматином.

Однажды дверь оказалась приоткрытой.

Хозяин кабинета, невысокий седой профессор с синими хитрющими глазами Кольке даже понравился. Во время обследования он несколько раз подмигивал парню: дескать, не дрейфь, все будет в порядке. Он не был таким занудливым и строгим, как все предыдущие лысые дядьки.