Буйный Терек. Книга 2 - Хаджи-Мурат Мугуев

— Ведите жертву! — среди общего безмолвия громко и раздельно приказал старик.

Из толпы скорее вынесли на руках, нежели вывели белоснежного, молодого, круторогого барана, испуганно и тупо поводившего глазами.

Старик вынул небольшой, обоюдоострый нож и, подняв его над головой, произнес:

— Да будет эта жертва увидена и услышана тобой, о добрый хозяин гор… наш покровитель, и пусть она будет принята тобой.

Пока он говорил, молодые люди положили на валун барана головой к воде, задние ноги его держал один из юношей, на передние коленом стал старик.

— …И пусть дожди обильно и скоро прольются над нашими пашнями и садами, так же, как обильно и быстро потечет кровь твоей жертвы, — закончил старик и резким, сильным движением надрезал горло барана.

Все благоговейно и выжидательно смотрели, как вытекала кровь из горла зарезанного барана, как капала она в Койсу.

Затем барана унесли. Юноши и женщины, мужчины и дети стали обливать друг друга водой, шумно, с веселым смехом и прибаутками. Скоро большинство тех, кто только что в религиозном оцепенении смотрели на приносимую жертву, были облиты, обрызганы веселыми, смеющимися людьми. Посреди реки, там, где было еще довольно сильное течение, пустили маленький плот с тряпичной размалеванной куклой, подожженной с двух сторон. Кукла дымилась, ее смешная, несоразмерно с фигурой сделанная голова подрагивала и тряслась. Женщины затянули какую-то песенку, дети запрыгали и забили в ладоши, мужчины, кто со смехом, кто улюлюкая, кричали вслед медленно плывшей, цепляющейся за камни кукле.

— Пусть сгорит с тобою засуха, пусть вода зальет тебя, как дождь заливает землю. Ай-ала-алай!!

Кричали, пели женщины. Люди уже смеялись, настроение сосредоточенности и подавленности, навеянное речью первого старика, исчезло. Тягостное, напряженное чувство беспокойства оставило людей. Что-то праздничное, легкое, похожее на отдых охватило их. Казалось, засуха и тревога за будущее покинули их. Смех, возгласы, шутки зазвенели над Койсу.

Никто не видел, как появился Гази-Магомед, все были увлечены неожиданным превращением скучной и малоприятной церемонии в веселый народный праздник. Он напоминал собой те бесшабашные пляски и празднества с чабой, танцами, зурной и русским вином, которые запретили в горах суровые мюриды имама. Чем-то приятным и свободным дохнуло на людей при первых же шутках, улыбках женщин, робких попытках молодежи парами и группами разбрестись по берегу. Где-то захлопали в ладоши, кто-то затянул мотив лихой дагестанской лезгинки. Уже не видно было и стариков, говоривших о газавате.

Пистолетный выстрел, внезапно раздавшийся, привлек всех. К валуну, на котором недавно был зарезан жертвенный баран, подходил имам. За ним шли Гамзат, Шамиль и трое мюридов, все спокойные, хмурые, не обращавшие на остальных внимания. В руке Шамиля дымился пистолет, из которого он только что выстрелил в воздух.

Люди замерли, шутки, смех стихли, оборвался плясовой напев. Сконфуженно, виновато, напряженно смотрели все на имама, молча поднявшегося на валун, на котором еще темнела кровь жертвенного барана. Шамиль и мюриды стали у подножия камня, хмуро и неодобрительно оглядывая притихших людей.

— Правоверные! Дети пророка, собравшиеся здесь, да будет над вами благословение аллаха, — негромко начал имам.

— Я-а-аллах! — скорее по привычке, чем от сердца, откликнулась толпа.

— …Но аллах помогает только тем, кто чтит законы, посланные людям через его пророка Магомета, да будет свято и прославлено имя его.

— Я-а-аллах!! — уже громче отозвалась толпа.

— …и тем, кто только в Несомненной книге видит, как надо жить, что делать, за что воевать…

Имам сделал паузу. Тишина охватила берега Койсу, и опять стали слышны слабый шорох осыпавшихся камешков и бормотание полувысохшей реки.

— То, что вы делали здесь, — язычество. Нигде в божественной книге, данной нам пророком, нет ни слова об обрядах, которые вы только что совершили. Невежественные, темные люди, без бога в сердце, язычники, подобные дикарям, могут думать, что кровью ягнят можно искупить свои грехи перед богом. Это язычество, говорю я вам, вы, темные и бедные люди, впадаете в ересь, совершая жертвоприношение. Кому? Аллаху? — Голос имама зазвенел и перекинулся через берега Койсу. — Но истинному богу не нужна кровь невинных ягнят. Ему нужны очищение и дела, ему нужна не смерть и кровь баранов, а газават, война с неверными, кровь и смерть врагов ислама, ненавидящих пророка и его детей, истинных мусульман!

Лицо имама было сурово, озаренное гневом, оно светилось и поминутно меняло выражение. И эта смена впечатлений, горящие глаза, металлический голос, звучавший убежденно и грозно, были столь необычны, что некоторые как зачарованные смотрели на Гази-Магомеда, другие, словно не в силах видеть его, опустили глаза долу.

— Как быстро вы, о люди, забываете шариат и святые слова Несомненной книги! Как тянут вас к себе пороки и грехи! Вместо того, чтобы обнажить шашки и показать их страшный блеск врагам, вы, подобно язычникам, режете скот, принося его в жертву. Кому?! — еще звонче закричал Гази-Магомед. — Истинному богу не нужны такие жертвы. Только язычники и лицемеры прячутся за кровь беззащитных ягнят! Нам, детям ислама, защитникам истинной веры, надо проливать кровь не глупых баранов, а врагов. К этому вас призываем мы. Газават русским!!

— Газават русским! — выхватывая из ножен шашки, закричали мюриды.

Блеснули обнаженные клинки. Толпа, только что беззаботно веселившаяся, грозно закричала:

— Газават русским!!

— Газават ханам и бекам, продажным муллам и кадиям, отступникам ислама! — закричал Гази-Магомед.

— Газават им!.. Смерть отступникам! — так неистово и грозно подхватили люди, что звук их голосов перелетел через Койсу и долгим эхом отозвался в ущелье.

Дети, женщины, мужчины, охваченные экстазом, увлеченные вдохновенной речью имама, исступленно и грозно вопили:

— Га-за-ват!!

Солнце играло на занесенных над головами клинках, отражалось на лицах людей, сверкало на снежных вершинах Аварских гор.

— Газават всем врагам истинной веры! — подняв руки над головой, провозгласил имам. — А теперь, дети, время намаза. Исполняйте его во имя пророка.

Он надел папаху и среди вновь возникшей благоговейной тишины громко, уверенно и отчетливо сказал:

— Дождь будет… Аллах пошлет его нам на этих днях, и пусть кровь неверных и изменников прольется так, как прольются дожди на нашу иссохшую землю.

— О святой имам… Отец… Да будет благословенно твое имя… Гази… Имам! — застонали, закричали люди и опустились на колени, вздымая руки, протягивая их к стоящему на валуне Гази-Магомеду.

Спустя час Шамиль, улучив минуту, озабоченно и тревожно опросил имама:

— Ты обещал им дождь, а что, если его не будет… Кто поручится, что засуха не продлится?

Гази-Магомед вздохнул, помолчал и тихо произнес:

— Шамиль, брат мой. Народу всегда надо обещать то, чего ему недостает в данную минуту, а засуха должна прекратиться… дожди должны быть… В нашей горной стране засуха не бывает вечной.

А в крепости Грозной благочинный отец Иероним писал во Владикавказскую крепость рапорт о том, что согласно указания епископа Палладия, 27 июля в семи станицах Кизлярского отдела были проведены богослужения и крестные ходы с мольбой о дожде. Донесение благочинного кончалось следующими словами:

«Народ в слезах и молениях обошел станичные улицы и за околицами провел в молитве половину воскресного дня.

Ваше предписание всеми священнослужителями церквей указанных выше станиц выполнено, теперь же, возлагая надежду и упование на бога, будем ждать дождя, как его благословения и милости».

На следующий день солнце еще сильнее жгло иссохшую, потрескавшуюся землю. Зной беспощадней охватил всю притеречную, кумыкскую, приморскую равнины. На всей Лезгинской линии стояла туманная, жаркая мгла, «музга», как называли ее казаки. Скот задыхался от безводья и зноя. Огромные слепни нападали на животных и людей; по камышам и плавням Терека носились стада кабанов, олени, не боясь людей, заполнили за Кизляром тихие заводи Терека; люди, измученные зноем, пылью, оводами и комарами, передвигались, как сонные мухи. Участились солнечные удары, в крепостях и отрядах был введен ограниченный водный паек.

А мгла, удушающая, страшная мгла все сильнее окутывала землю.

Под утро с моря, со стороны Каспия, задул ветер. Люди, спавшие в садах под деревьями, на плоских крышах саклей, проснулись от сильного грома и блеска молний, разрывавших предутреннюю тьму. Небо бороздили огненные зигзаги. Порывы холодного, все усиливающегося ветра проносились над землей, качая деревья, пригибая к земле лозняк, шурша камышом. Затем пошел дождь. Это был ливень. Сорвавшаяся с привязи стихия, словно желая наверстать упущенное, хлестала землю косыми потоками воды. Ливень обрушился сразу на всем протяжении Кавказской линии.