Еще жива - Алекс Адамс

– Отчаявшиеся люди.

И монстры.

– Папа говорил, что поэтому нам лучше оставаться на ферме. Там у нас по крайней мере была еда. И никто не пытался отнять ее.

– Он был прав.

– Как ты думаешь, может, нам лучше вернуться?

Я ничего ей не отвечаю. Мое внимание приковано к тому, что оказывается небольшой бакалейной лавкой. Аккуратные стопки консервных банок с этикетками по кругу заполняют нижнюю треть витринного окна. Фрукты в сахаре. Нашим организмам пойдет на пользу и то, и другое.

– Ты слышишь что-нибудь?

Она настораживается.

– Нет.

– Жди здесь, – говорю я ей.

Кто-то должен охранять то, что у нас уже есть. Колокольчики едва слышно тренькают, когда я открываю дверь с такой осторожностью, будто обращаюсь со взрывчаткой. Я стою посреди местного продуктового магазина, а может, это также и лавка сувениров, что объясняет наличие здесь всех этих плетеных корзин и развешанных по стенам вышивок крестиком в дешевых рамках. Я наполняю две корзины консервными банками: клубника, персик, вишня. Прочие магазины бесполезны. В мясной и овощной лавках все сгнило. Никаких лекарств здесь нет, даже антацидных[9] препаратов. Частные дома проявляют такую же скупость, нет ничего, что можно использовать в качестве лекарств. Все, что было у людей, которые здесь жили, давно исчезло.

Под одной из стен я нахожу метлу, томящуюся от безделья. Я не прохожу мимо, откручиваю веник от черенка в надежде, что последний послужит мне в новом качестве.

Снаружи Лиза шаркает подошвами по каменной ступеньке крыльца. Уголки ее губ опустились, как у человека, погрузившегося в мрачные размышления.

– Джем, – объявляю я настолько громко, насколько хватает смелости, и сопровождаю это слово улыбкой, которая, надеюсь, не похожа на унылую гримасу.

– А хлеб… кому он нужен? Представим, что мы дети, которые едят варенье прямо из банки.

– Может, пойдем уже? Мне здесь не нравится. Слишком тут тихо, как мне кажется.

Еще год назад жизнь в этом поселке била ключом. Туристы ахали и охали, глядя на пасторально-открыточные пейзажи, и не жалели денег на памятные безделушки, которые будут заброшены в дальние углы ящиков, как только их извлекут из чемоданов по возвращении. Местные жители улыбались при виде их туго набитых кошельков, радуясь тому, что по дороге через их деревню стало проезжать больше туристов благодаря популярному фильму и настенным календарям, заполонившим прилавки. Лизе бы тут понравилось даже в ее сумрачном мире. Мне бы тоже. У меня был такой календарь, да и фильм был хорош, если смотреть его с пол-литровым стаканом мороженого.

– Сейчас.

Я вешаю корзины на руль велосипеда, затем сжимаю пальцы Лизы вокруг черенка от метлы.

– Трость, – говорит она, слегка постукивая ее концом по истертым камням тротуара. – Спасибо, теперь я не рискую переломать себе кости.

Мой взгляд притягивает церковь, расположенная у восточной окраины поселка. Двери закрыты на засов. Чтобы что-то не проникло внутрь. Или наружу? Там, возможно, устроен временный склад припасов.

– Ты нашла лекарства? – спрашивает она.

Я иду вперед.

– Нет, ничего такого… – И добавляю через плечо: – Сейчас посмотрю, что там в церкви.

– Я с тобой.

– Кто-то должен остаться и присматривать за нашей провизией.

– Я слепа, – говорит она, – но не бесполезна.

– Хорошо, но если что-нибудь произойдет, беги туда, где тихо, и прячься.

Наружу. Определенно наружу. Тяжелая балка вставлена в скобы, вбитые в дверную коробку. Какой секрет хранит там это поселение? Кто запер двери и куда он ушел?

Я вдыхаю так глубоко, как только могу. Я уже полна решимости открыть двери, поскольку за ними может быть то, что мы ищем. К тому же я едва сдерживаюсь. Знание – сила. Хотя, возможно, оно приведет к поражению. В лучшем случае мне просто придется обратиться к Богу, нам давно нужно побеседовать, ведь я уже несколько месяцев этого не делала. А сейчас настал подходящий момент.

Не делай этого, Зои.

Сделай.

Вспомни вазу.

Совпадение.

На стене в туалете было написано: «Совпадений не бывает».

Любопытство погубило кошку, а потом и весь мир.

Мысли кружатся хороводом, пока их не сметает со своего пути решимость. Я кладу руку на засов, напоминающий мне о Средневековье, хотя, когда в школе проходили историю дверей, я, видимо, была занята чем-то другим.

– Что мне делать? – спрашивает Лиза.

Я беру ее руку и опускаю на засов.

– Нам нужно поднять его, понятно?

– Понятно.

Древесина разбухла, напитавшись влагой от постоянной сырости. Я тяну сверху, толкаю снизу, но все безрезультатно. Лиза тоже навалилась, ее лицо перекосилось от сосредоточенного усилия – точно такое же выражение я ощущаю и у себя.

Балка со скрипом сдвигается с места, вылетает ракетой вверх, а мы едва удерживаемся на ногах.

– Спасибо, – шепчу я.

Лиза улыбается и трет руки, затем вытирает их об джинсы, кланяется на все стороны с видом триумфатора. Я не могу удержаться и присоединяюсь. Мы раскланиваемся, кружимся и пританцовываем, как будто находимся перед многотысячной аудиторией. Мы ведь в Италии, и во мне просыпается дитя, сидящее в глубине моего сознания. Мне хочется кидать монетки в фонтан, встретить своего принца, потратить последние деньги на вилле, раствориться в великолепии собора Санта-Мария-дель-Фьоре[10], целоваться под триумфальной аркой Тита[11]. Я хочу здесь жить, а не умирать.

Внезапно представление оканчивается, и на нас опять наваливается вся тяжесть нашего положения.

– Как ты думаешь, что там внутри?

Видно, что Лизе неловко за наше ребячество. Я, наверное, тоже покраснела. Стаскиваю с волос резинку, ладонью зачесываю все пряди назад и снова стягиваю их резинкой.

У разложения свой определенный запах. Среди всех прочих запахов он как грабитель: бьет тебя по лицу, пихает в живот и скрывается с твоей сумкой, пока ты приходишь в себя, сбитый с ног зловонием. То и дело до меня доносится этот тошнотворный запах гниющей плоти. Но также… что-то еще, чего я не могу определить.

– Есть только один способ выяснить, есть ли там что-то или нет ничего.

– Что бы там ни было, ты должна мне рассказать.

– Расскажу. Я пошла.

Она быстро отходит назад, а я резко распахиваю двери настежь.

То, что я вижу, вызывает перегрузки в моем сознании. Рот наполняется кислотой, я делаю усилие, чтобы сдержать ее.

Чтобы не сойти с ума, нужно мысленно отстраниться.

Снимки на память из отпуска в дождливой Италии: трупы, мутации, гниющая плоть. На теле священника крыса, она сдохла, пожирая то, что осталось от его лица. Патологические изменения в ДНК зашли так далеко, что даже кости разрослись неестественными шишками, прорвав кожу изнутри. Тела изуродованы не только шишкообразными образованиями, но длинными выростами, свисающими наподобие лестницы, а похожие на рога выступы торчат из того, что когда-то было лицами. Тела, уже не человеческие, но еще достаточно их напоминающие, чтобы не принять за инородные. Смерть здесь, в Италии, обрела кошмарную изощренность.

Вдруг раздался хлюпающий, сосущий звук. Мне он знаком. Я не смею закрыть глаза, чтобы подумать, и я не могу задержать взгляд на чем-нибудь хоть на секунду, чтобы определить его природу. Кошка, облизывающая кусок мяса шершавым языком. Втягивание лапши из миски. Высасывание мозга из только что разломленной косточки…

Что-то кормится. Монстр, который мог бы быть человеком, если бы не стал жертвой этого безумного эксперимента. Звук одновременно и негромкий, и оглушающий, так что у меня от него звенит в ушах.

Кто-то их здесь запер. Кто-то оставил их в этом склепе умирать, и я не могу его винить за такое решение.

Я едва удерживаю тяжелую деревянную балку. Трясущимися руками я кое-как вставляю ее в скобы и вколачиваю кулаками на место, чтобы существа внутри никогда не смогли выбраться наружу. Я иду, не оборачиваясь, впереди Лизы и сжимаю кулаки.

– Что там было?

Ей любопытно, но я не знаю, что сказать. Эти существа были когда-то людьми, но теперь превратились в новое звено пищевой цепочки.

Я мотаю головой, я не могу говорить. Если я заговорю, то придется расстаться с фасолью.

Мы отошли уже, наверное, на расстояние полумили. Дождь стал слабее, капли щекочут мое мокрое лицо, прежде чем стечь ручейками под круглый вырез футболки. Лиза болтает без умолку о чем придется, и я радуюсь этому, потому что ее болтовня отвлекает меня от мыслей о церкви.

Еще одна миля позади. Стрелка компаса свидетельствует о том, что мы по-прежнему двигаемся на восток с небольшим отклонением к югу, как раз в точности туда, где я хочу оказаться. Небо нависает так низко, что, кажется, вот-вот заденешь его головой. Тучи сгустились до однородной плотной темной массы. Мир затаился. Что же будет?