Том 27. Письма 1900-1901 - Антон Чехов

В том, что печатается в газетах об академиках и Академии, достоверного мало*, так как газеты не осведомлены. «Бессмертными» считаются, как и во Франции, только одни писатели-художники, ординарными же академиками, составителями словаря*, будут, по-видимому, только одни ученые исследователи, которые одни будут работать, везти на себе отделение, — ergo получать жалованье. Звание академика, насколько мне известно из бесед с акад<емиком> Кондаковым, который живет здесь, — дает право неприкосновенности (нельзя арестовать) и право в случае поездки за границу получать от Академии особый «курьерский» паспорт (цензура, таможня), а больше, кажется, ничего.

Мне кажется, что я живу в Ялте уже миллион лет.

Поздравляю тебя и Екатерину Ивановну с новосельем* и желаю Вам обоим счастья и здоровья. В начале лета, вероятно, увидимся в Москве. Я приеду. А пока жму тебе руку. Поклонись Вячеславу Ивановичу, поблагодари за память*.

Твой А. Чехов.

Мизиновой Л. С., 29 января 1900*

3024. Л. С. МИЗИНОВОЙ

29 января 1900 г. Ялта.

29 янв.

Милая Лика, мне писали, что Вы очень пополнели и стали важной, и я никак не ожидал, что Вы вспомните обо мне и напишете*. Но Вы вспомнили — и большое Вам спасибо за это, касатка. Вы ничего не пишете о Вашем здоровье; очевидно, оно недурно, и я рад. Надеюсь, что и мама Ваша здорова и что всё обстоит благополучно. Я почти здоров; бываю болен, но это не часто — и только потому, что я уже стар, бациллы же здесь ни при чем. И когда я теперь вижу красивую женщину, то старчески улыбаюсь, опустив нижнюю губу, — и больше ничего.

Вы познакомились с писательницей?* Воображаю, какие позы Вы принимали перед ней, чтобы скрыть, что у Вас кривой бок. Кстати сказать, весной она будет в Ялте, вот и Вы бы приехали с ней, раз Вы уже условились путешествовать вместе. В Крыму весной очень хорошо.

Мне не нравится, что вы живете в «Гельсингфорсе». Ведь есть же мебл<ированные> комнаты и почище. Наконец можно квартиру нанять. Жить в «Гельсингфорсе» — это дурная привычка, которая не кажется Вам дурной, пока Вы живете в нем, но стоит Вам неделю-другую пожить в другом месте, как Вам «Гельсингф<орс>» станет так же противен, как мне.

Где Варя? Что она?

Свою фотографию я пришлю Вам*, когда местный фотограф приготовит снимки. Меня здесь снимают часто, но фотографий мне не дают.

Вы пишете, что уедете в Бердичев*. Разве Вы бежите с кем-нибудь из редакции «Курьера»? С Коновицером? Да?

Лика, мне в Ялте очень скучно. Жизнь моя не идет и не течет, а влачится. Не забывайте обо мне, пишите хотя изредка. В письмах, как и в жизни, Вы очень интересная женщина. Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Если видаетесь с Гольцевым и Коновицером, то поклонитесь им. И Ольге Петровне непременно поклонитесь.

Чехову М. П., 29 января 1900*

3025. М. П. ЧЕХОВУ

29 января 1900 г. Ялта.

Милый Мишель, отвечаю на твое письмо*.

1) В Торжке я не был ни разу в жизни и никогда из Торжка никому телеграмм не посылал. Выехал я из Петербурга иа другой день после представления «Чайки», провожали меня суворинский лакей и Потапенко.

2) О том, что я продаю Марксу сочинения* и на каких условиях, — Суворину было известно в подробности. На прямо поставленный вопрос, не желает ли купить он, он ответил, что у него денег нет, что покупать мои сочинения ему не позволяют дети и что больше того, что дает Маркс, никто дать не может.

3) Аванс в 20 тысяч — это значит купить произведения за 20 тысяч, так как я никогда не вылез бы из долга.

4) Когда с Марксом было кончено, то А. С. написал мне, что он очень рад совершившемуся, так как его всегда мучила совесть, что он дурно меня издавал.

5) Разговора о направлении «Нов<ого> времени» в Ницце не было*.

6) «Отношения», о которых я писал тебе (об этом, конечно, не следовало бы откровенничать с С<увориными>), особенно стали изменяться, когда А. С. сам написал мне, что нам писать друг другу более уже не о чем.

7) Полное собрание моих сочинений начали печатать в типографии, но не продолжали, так как всё время теряли мои рукописи, на мои письма не отвечали и таким неряшливым отношением ставили меня в положение отчаянное; у меня был туберкулез, я должен был подумать о том, чтобы не свалить на наследников своих сочинений в виде беспорядочной, обесцененной массы.

8) Конечно, всего этого мне не следовало бы писать тебе, ибо все сие слишком лично и скучно, но раз тебя обворожили и представили тебе в ином свете, то, делать нечего, выкладываю все эти 8 пунктов — читай и мотай на ус. О каком-либо примирении и речи быть не может, так как я и С<уворин> не ссорились и опять мы переписываемся, как ни в чем не бывало. Анна Ивановна милая женщина*, но она очень хитра. В ее расположение я верю, но когда разговариваю с ней, то не забываю ни на одну минуту, что она хитра и что А. С. очень добрый человек и издает «Нов<ое> время».

Это я пишу исключительно для тебя одного.

У нас всё благополучно. Мать была больна немножко, но теперь ничего. Видел ли Машу в Москве?

«Северн<ый> край» получаю*. Надо хронику побогаче. Провинц<иальные> корреспонденты хороши, особенно из Вологды.

Как Женя*? Ну, будь здоров, поклонись Ольге Германовне*. Желаю Вам обоим здоровья и всего хорошего.

Твой А. Чехов.

29 янв.

На конверте:

Ярославль. Михаилу Павловичу Чехову.

Духовская, д. Шигалевой.

Лазаревскому Б. А., 30 января 1900*

3026. Б. А. ЛАЗАРЕВСКОМУ

30 января 1900 г. Ялта.

30 янв. 1900 г.

Многоуважаемый Борис Александрович, желтуха — это пустая болезнь*. В громадном большинстве случаев это симптом катара пищеварительных путей — и только. Значит, скоро пройдет, если еще не прошла.

Вы спрашиваете: следует ли, написав рассказ, читать его до напечатания?* По моему мнению, не следует давать никому читать ни до, ни после. Тот, кому нужно, сам прочтет, и не тогда, когда Вам хочется, а когда ему самому хочется. В «Жизнь» я напишу*.

Будьте здоровы, желаю Вам всего хорошего.

Преданный А. Чехов.

Щепкиной-Куперник Т. Л., 30 января 1900*

3027. Т. Л. ЩЕПКИНОЙ-КУПЕРНИК

30 января 1900 г. Ялта.

30 январь.

Милая кума, я был несказанно порадован и тронут, получив Вашу милую писульку*. Спасибо Вам, кума, большое спасибо! Мне почти совсем не пишут из Москвы, и я уже так и решил, что пустынник Антоний забыт.

Что сказать о себе? Я жив и почти здоров, делаю, как видите, кляксы. По-прежнему я обуреваем страстями, но борюсь с ними, и довольно успешно. Когда меня искушает дьявол, то я хватаю его за хвост и мажу скипидаром, он бросается вон. И однажды даже бес, бросившись, разбил копытом стекло в окне.

Нового ничего нет, все по-старому. Будьте, милая кума, здоровы, счастливы, веселы. Кланяюсь Вам низко, до земли и целую ручку. Когда дома кладете поклоны или шепчете молитву, идя по улице в салопе, то поминайте меня в Ваших молитвах!*

Вы сердитесь, что в Москве я не был у Вас. Но, милая моя кума, в Москве я ни у кого не был, так как все время похварывал. Простите и смените гнев на милость. Писание говорит: «Да не зайдет солнце во гневе вашем!»

Потомственный Почетный Академик

А. Чехов.

Ялта.

На конверте:

Москва. Татьяне Львовне Щепкиной-Куперник.

Божедомский пер., д. Полюбимова, № 8.

Чеховой М. П., 31 января 1900*

3028. М. П. ЧЕХОВОЙ

31 января 1900 г. Ялта.

Милая Маша, в Ялте уже весна, распускаются вербы, трава. Целый день открыты окна. Мать здорова. Ей бы следовало теперь гулять, но не в чем. У нее есть длинный балахон (из Ярославля) со шлейфом, который волочится по грязи, а удобного платья нет. Сегодня я водил ее к зубному врачу, извозчика до церкви не было, и я видел, какое мученье испытывала она в этом балахоне.

Из Москвы мне никто не пишет, кроме тебя, да и ты пишешь раз в месяц. В марте я уеду за границу на всё лето, должно быть*.