Летний сад - Дмитрий Вересов

Акентьев вскочил. Весь в липком поту, он ошалело озирался по сторонам. Комната, в которой они вчера загуляли с Дрюней. Григорьев отсутствует. Кругом окурки, недопитое вино в стаканах, разбросанные повсюду машинописные листы. А он, он сидит на рояле и с бешено бьющимся сердцем вспоминает подробности увиденного сна.

– Все, пора завязывать! Пьянка в жару – гиблое дело, – тяжело спустившись на паркетный пол, он принял решение: – В ванну…

Контрастный душ взбодрил и несколько успокоил. На кухне Акентьев выпил пару сырых яиц и за чашкой кофе, сваренного в старинной арабской джезве, составил план действий на день…

В переплетную мастерскую на улице Некрасова Александр вошел ровно в полдень. Конторка приемщицы пустовала, и от скуки он стал внимательно изучать «Правила обслуживания посетителей». В глубине помещения происходили загадочные движения, родное ленинградское радио транслировало Шостаковича, но, несмотря на внушительное количество пунктов в сервисной инструкции, обслуживать его никто не спешил. Возмутившись, Переплет решительно поднял откидную створку прилавка и прошел внутрь.

С помощью старой немецкой гильотины резал толстые картонные листы седой старичок в синем рабочем халате, черных нарукавниках и проволочных золотых очках.

– Что, молодой человек? Зоенька наша опять оставила боевое дежурство? Эх, молодежь, молодежь! – Мастер общался с клиентом, не прекращая выравнивать листы и опускать нож гильотины. – Подождите немного, я сейчас закончу, и мы разберемся.

В помещении остро пахло скипидаром, кожей, специфическим ароматом старинных книг.

На верстаке слева от входа лежало несколько огромных фолиантов в деревянных и кожаных окладах. Александр, положив свой сверток на табурет, заинтересованно принялся их рассматривать.

– Нравится? – освободившись, подошел мастер.

– Да, очень, – юноша медленно листал книгу, и с каждой иллюстрации на него смотрели жуткие, ирреально–сказочные монстры.

– Это – «Большой Флорентийский Бестиарий», правда, утративший оригинальные титулы и шмуцтитулы. Заказчик должен принять решение – восполнять том реконструированными страницами или нет.

– А вы можете и такую работу делать?

– Мы, молодой человек, пятьдесят лет в профессии, так что многое можем. Давайте, с чем вы там пришли?

С того дня Акентьев, уже получив переплетенные григорьевские листы, частенько захаживал в мастерскую к Федору Матвеевичу. Они беседовали о старинных книгах, вернее, Федор Матвеевич рассказывал, благодарный слушателю за его искренний интерес, а Александр слушал.

В первые сентябрьские дни, когда после рабочего дня Саша провожал мастера домой, на Чайковского, тот, несколько смущаясь, предложил молодому человеку поступить к нему в ученики. «Переплет становится переплетчиком!» – почему-то от этой мысли стало грустно, но, неожиданно быстро и легко, Акентьев принял это предложение.

Ниночка украдкой выскользнула из корпуса, кругом обошла больничный двор и, проскочив через проходную, буквально побежала к Мойке, забыв про каблуки и узкую юбку.

Сегодня она совершенно не желала видеть Латышева вне рабочей обстановки. Причина была, как и все происходившее в ее профессиональной – и не только! – жизни за последнее время, слишком сложна. Требовалось определенное время, чтобы свыкнуться с очередным открытием.

В начале смены Игорь очень вежливо попросил ее прибраться в их с Сикорским комнате. Протирая пыль, она случайно наткнулась на записку, лежавшую на латышевском столе.

«Уважаемый коллега!

Поскольку меня неожиданно вызвали в Казань, я решил оставить записку. Мне кажется, что Маркова не стоит беспокоить хотя бы неделю, иначе последствия могут быть самыми непредсказуемыми. По твоему примеру, я предложил ему отправиться в качестве папского посланника к примасу Англии, епископу Кентерберийскому. Сначала, я даже обрадовался: он выполнял все указания, но, услышав о возложенной на него миссии, попросил уточнить – о каком, собственно, нунции идет речь: кардинале Альдини, зарезанном на чьей-то (я не запомнил чьей) свадьбе, или же о кардинале Эддоне, которого святой отец собирается отправить на расследование убийства?

После этого он перешел на латынь такого качества, будто бы его собеседником являлся не Ваш покорный слуга, а, по крайней мере, сам Боэций. Я прервал эксперимент. Считаю, что мы столкнулись с чем-то, что требует большей компетентности в вопросах психиатрии и психологии личности. Надеюсь, мы с вами найдем правильное решение.

С приветом,

Сикорский»

Ниночку осенила догадка: «Опыты! Они ставят опыты на живых людях!» Девушка впала в состояние панического страха, но сдерживала свои эмоции в течение всей смены. Это было очень трудно, но она справилась. И сейчас Ниночка бежала по набережной Мойки, а в голове у нее крутились жуткие кадры кинохроники из фильма «Последнее дело комиссара Берлаха». Черно-белые картинки ужасных мучений, которым нацисты подвергали заключенных в лабораториях концлагерей.

Кирилл совершенно спокойно воспринял свою новую роль и необычный ее антураж. Даже свободное понимание этих мертвых языков – прованского, гэльского, латыни, на которых говорили люди его свиты, и этой чудовищной мешанины из старо-французского и германо-саксонского, с помощью которой подданные английского короля общались между собой.

Единственное, что удивило его, так это личность жениха. В кафедральный собор Кентербери вместо приемного сына графа Ддейла, его школьного товарища Женьки Невского, прискакал некий Гийом Аквитанский, особа, приближенная к монарху.

Убогую внешность невесты не компенсировали ни ее высокий для этого времени рост, ни богатое венчальное одеяние.

Наблюдать за происходящим ему, папскому нунцию, кардиналу курии Эггидию Альдини, было занимательно. Под благословение его затянутой в белую перчатку, украшенной перстнями руки подходили эти неважно одетые, дурно пахнущие люди – высшая знать Англии. Все, что было приметного и «парадного» в их экипировке, казалось нелепым в сочетании с персоной их владельца, взятым где-то на время. В общем, предки надменных и гордых британцев, владык целых континентов и устроителей всемирного индустриального шабаша, производили жалкое впечатление.

К тому же Кирилл – или Эггидий Альдини? – прекрасно понимал: присутствующим, вплоть до последнего церковного служки, известна цель его приезда на остров. И коль скоро это так, то, кроме раздражения и досады, других чувств он у них вызывать не мог.

Шутка сказать! При здешней хилой торговлишке, когда не то что золотого слитка, а полновесных цехинов на все королевство раз-два и обчелся, монсеньор Альдини прибыл выколачивать положенные папскому двору аннаты, которые, под предлогом внутренней смуты в государстве, хитрый английский примас уже семь лет уклоняется отсылать на материк. И лишь угроза отлучения и предания анафеме, естественная вера в прямую связь Папы с Богом удерживали британские мечи и кинжалы в ножнах. Будь меньшим авторитет Римской церкви, и нунцию, и его свите не миновать жестокой расправы.

Напряженное внимание к своей персоне Марков перестал ощущать только на свадебном пиру.

Коль поминать любовь добром,Припомни, друг, когда и в комЕе сумел сыскать ты?Считай лишь ночи, а не дни,Когда стонали от любвиЛишь ложа и кровати!

Трувер окончил строфу и опустил арфу. Довольный хохот подвыпивших гостей, неверный свет факелов и суета свадебного пира вполне гармонировали с незатейливым смыслом куплета. Многие из пировавших потянулись лапать спутниц и челядниц Тиитерсов, прислуживавших гостям. Кирилл, как и подобает отцу церкви, поморщился.

Это было знаменитое состязание бродячих певцов – самое, наверное, впечатляющее событие на праздниках той эпохи. Тему ристалища и награду победителю, по традиции, назначала невеста. Альбина Мэргерит недолго размышляла и выбрала «Добрую память о любви».

За первым вокалистом последовал соперник. Поклонившись молодым и гостям, он тронул струны арфы:

Коль поминать любовь добром,Не мучься, друг, когда и в комЕе сумел сыскать ты!Любовь не терпит строгий счет,Любовь не мучит и не ждетИ похоти не признает ни в ложе, ни в кровати!

Роль верховного арбитра принадлежала невесте, но, слыша одобрительный гул гостей, по достоинству оценивших мастерство трубадура, Кирилл, с некоторым для себя удивлением, вынужден был признать, что благородная сентиментальность не чужда этим грубым английским баронам.

Соперник-трувер выступил в центр песенного круга и собрался, было, новым катреном достичь желанной победы, как вдруг стражники, охранявшие ворота, доложили о приближающихся огнях какой-то кавалькады.

– Ну наконец-то! Король едет! Король! Слуги, девки! Тащите лучшую еду на стол! Приберите объедки и раздайте гостям полотно! – Хмельной барон Тиитерс лично распоряжался встречей монарха.