Свидание у Сциллы - Жан-Мишель Риу

На лбу артистки с журнальной обложки я записал свой номер телефона. Девушка улыбнулась и протянула руку, прощаясь. Я приложился к руке, и она назвала свое имя: Мари. На переходе я обернулся: Мари звонила. Легкий укол в сердце. Я уже жалел, что согласился ужинать с Ребеккой.

Подъехало такси. Я сел в него.

— Куда? — Я назвал площадь Адмирала Колиньи. — Куда? — переспросил шофер.

Лувр-то он знает? Шофер ворчал, гладя огромную собаку, похожую на волка, растянувшуюся на полу. Дорога была слишком короткой, шофер почти ничего не заработает. Собака, слушая своего хозяина, поднялась и положила морду на сиденье. Время от времени она поворачивалась в мою сторону и смотрела стеклянным взглядом. Я опасался, что она набросится на меня, если я пошевелюсь.

Мы проехали бульвар Сен-Мишель, пересекли Сену. Собака не спускала с меня глаз, шерсть летала по всей машине. Стало жарко. Такси остановилось у церкви Сен-Жермен, я жил от нее в двух шагах. Я расплатился. К такси подошел японец, тащивший чемодан на колесиках и сумки Гермеса. Японец наклонился, и я услышал:

— Аэропорт Шарль де Голль, flight pleas.[2]

На что жаловался шофер? Ему повезло. Королевский маршрут! Я посмотрел на левый берег реки, где садилось солнце, и представил себе Мари и ее улыбку. Почему я не спросил номер ее телефона? Пожав плечами, я обозвал себя дураком. И тут снова всплыла моя книга. Я ощутил укол в сердце и замешательство, поглотившее тревожный сигнал. Я слишком далеко зашел: не успев обдумать сюжет, пообещал рукопись. Тайны, которая должна быть стержнем книги, не существует. Я с полной уверенностью обязался написать текст, и это еще больше осложнило мое положение. «Через три недели…» Я представил себе Ребекку: потемневший взгляд, сдвинутые брови.

— У тебя ничего нет, Матиас, ничего! Кто поверит, что издатель убил писателя? Вспомни Мессина. Возможно ли представить его убийцей?

Ребекка будет права. Поль Мессин слишком вежлив и учтив, чтобы вообразить его убийцей. Если я опять возьмусь за тайну — мотив преступления, — мне не совладать с проблемой. Издатель и автор могут разделять тайны, обмениваться ими, готовить втайне выход книги. Издатель и автор связаны между собой. Иногда они ценят друг друга. Тайна может объединить их, но не подтолкнуть к убийству.

Возле дома я признался себе, что хочу сказать Клаусу о своей растерянности. Удастся ли ему вывести меня из тупика? Опасаясь быть смешным, я отказался от этой мысли. Зная свою слабость, я решил не подниматься в квартиру. Я не устоял бы перед желанием умолять о помощи, но все же по позвонил ему и совершил роковую ошибку. Скоро узнаем почему. А в этот момент все казалось мне фатальным, хотя я не подозревал о том, что случится.

На площади Колиньи был бар «Курилка», где я и надеялся поразмышлять. Я прошел в центр зала, туда, где хозяйничала Мегвин, роскошная девушка. Она знала, что я пишу. Достаточно называться писателем, чтобы тебя холили и лелеяли. Мегвин приносила мне выпивку с ромом в стиле моих идей. От рома болела голова, но я не противился. Однажды она поведала мне о своих видах на театр. Только честность помешала мне соврать, что мое ремесло открывает все двери. Даже для нее. Она покраснела бы. У Мегвин не было никакого артистического дара.

Я пришел в «Курилку» не к Мегвин, а к столу в глубине зала, чтобы сесть и писать. Для этого надо только открыть ящик и достать листы бумаги, сложенные в ожидании клиента. Некоторые используют бумагу, чтобы писать письма, тщательно проставляя час, дату и место. «19 часов, пятница, «Курилка». Я пишу тебе…». Это приятно. Кроме того, предлагаются марки. Стол был свободен. Я взял лист бумаги и написал: «Странный оптимизм Рода человеческого». На другом листе я исписал тридцать строк. Текст неполный. Остановился на тайне. Подняв голову, я увидел, что Мегвин переводит взгляд с текста на меня. Она была в белом фартуке и протягивала ром-виски, который я должен был выпить. Я заметил, что она расстроена.

— Мне не следовало читать.

Я не видел в этом ничего плохого; Мегвин бывала задушевной.

— Можешь читать. Что ты об этом думаешь?

— Я жду тайны.

Она доверчиво посмотрела на меня, и я глупо улыбнулся. Мой ответ не был блестящим.

— Речь идет об ужасной тайне.

Мегвин вытаращила глаза.

— Потрясающе! — Она приоткрыла рот.

— Роман неподвластен времени.

— О!

Она собралась расспрашивать дальше, но ее позвали Я воспользовался этим, чтобы уйти и, приложив палец к губам, прошипел: «Тсс!» Мегвин кивнула. Я расплатился и вышел. Исписанные листы бросил в урну. Прошел час, а моя история не стоила ничего.

— Ничего!

Мой крик потонул в гуле толпы улицы Риволи, Я поднял руку, на мой призыв откликнулось такси. На этот раз шофер был один.

В полном молчании мы доехали до улицы Архивов и остановились у дома 78. За деревянными воротами находился мощеный двор. Ребекка жила в старинном монастыре Таллар. Когда-то в нем обитали монахини. Подрядчик превратил монастырь в мирское жилище. Ребекка занимала три кельи сестричек, переделанные в квартиру. Это суровое место очень ей подходило. Здесь, говорила она, чувствуешь себя монашкой, потому что их работа была призванием, а жизнь — жертвоприношением.

Стола у Ребекки не было. Почти повсюду пуфики, книги, а на фоне афганских ковров яркие безделушки и расставленные повсюду свечи: они заглушали запах ладана, пропитавший стены. Низкая мебель была сделана из деревянных ящиков, сохранивших надписи: tea, India, made in Katmandu, silk, flowers,[3] — воспоминания о ее двадцати годах. Ребекка перевалила на пятый десяток в полном одиночестве. Думаю, она была замужем недолго и с тех пор жила только работой. Когда холостая жизнь особенно доставала, Ребекка брала бутылку белого вина и чокалась со звездами, проклиная писанину, укравшую ее лучшие годы. Однако Ребекка лукавила. У нее душа матери-аббатисы, сестры милосердия, поэтому она так предана работе и своим авторам. Жилище в доме 78 по улице Архивов было под стать этой женщине, считающей себя атеисткой.

В этот вечер было японское меню. Ужинали у нее поздно, в десять часов. Ребекка боялась накрывать слишком рано, убеждала приглашенных, что пресс-атташе всегда завалены работой, их донимают телефонные звонки, они все отстают от жизни, а она особенно. Труд пресс-атташе оплачивался плохо, рабочий день ненормирован, единственное преимущество — читать рукописи авторов раньше всех, но и это Ребекка делала позже других, что только прибавляло работы, опозданий и звонков, на которые она не отвечала. Измученная Ребекка плюхнулась на пуфик, набитый шариками, они перекатывались под кожаной обивкой и имитировали шум воды, стекающей с крыши. Ребекка посмотрела на свои мужские часы: пришло время накрывать, чем она и занялась. Теперь можно расслабиться.

— За тебя!

Ребекка приложилась к стакану. Я смело поднял свой, наполненный до краев саке. Из любопытства я в начале вечера сделал выбор в пользу саке и попался, потому что с каждым глотком саке усиливалась жажда. Пришлось запивать белым вином, хотя я понимал, что похмелье будет тяжелым. У меня была веская, но неблагородная причина пить и дальше аперитив, потому что до ужина Ребекка не расспрашивала меня о романе. По давно заведенным правилам, разговор начинался с обсуждения самых разных тем и никогда не останавливался на одной. Я имел право пожаловаться этом видел средство отдалить момент, когда придется отражать шквал ее вопросов.

К одиннадцати часам мы набросились на безвкусные кусочки жареной рыбы, украшенные хлебом, смоченным в пикантном соусе. Настал момент, когда разговор мог сосредоточиться на главном.

— Что это такое? Суши из чего? — Лучше подождать десерта (старые и перезрелые груши, очищенные и покрошенные в кислый сок), чтобы перейти к серьезным вещам. Первое — передача Уисклоса. — Ты слушаешь меня?

Хотя Ребекка прилично выпила, она оставалась в форме.

Ее советы касались манеры держаться в студии и остроумных словечек, которые я должен подбрасывать. Тактика строилась на простом маневре. Мне незачем ждать, когда Уисклос представит мою книгу. Надо только знать других приглашенных (она протянула мне список), прочитать книги, о которых будут говорить (они у нее есть), подготовить критику. Короче, вмешиваться в разговор, особенно если меня не спрашивают. Уисклос, благодарный за это, представит мою книгу прежде, чем подойдет моя очередь. Если повезет, покажет обложку. Необходимо все сделать в самом начале, потому что чем больше проходит времени, тем меньше внимания. Автор, представленный первым, заполучит максимум телезрителей, а они обеспечивают тираж. Автоматически. Ребекка планировала отправить телекопии крупным книжным магазинам, чтобы те поставили книгу в резерв и сопроводили ящики маленькой картонкой: «Показано у Уисклоса». В течение нескольких недель организуют раздачу автографов, лучше всего перед отпусками. Это идеальный вариант. Слухи, пересуды… Каков эффект от таких усилий? Случаи ренессанса уже бывали. Ребекка заставила меня размечтаться. И в моих мечтах, подогретых саке, я видел себя возрожденным автором. Я сглотнул. Моя карьера шла в гору.