Штрафники, разведчики, пехота. «Окопная правда» Великой Отечественной - Владимир Першанин

Согнали пленных в кучу. Винтовки и автоматы они уже сложили на землю. Прежде всего мы искали воду. Нашли несколько канистр. Я выпил литра два. В подводах было разное имущество: шинели, брезент, телефонный кабель, несколько ящиков с патронами. Короткий допрос пленных ничего не дал. Они объяснили, что уже неделю отступают и ничего не знают о других частях. Посадили двух унтеров и одного солдата постарше в полуторку и в сопровождении двоих разведчиков отправили в полк. В любом случае, «языки» были нужны.

Помню, почти все переобулись в добротные немецкие сапоги с подковами. Портянки прилипали к коже и отрывались клочьями. Не пожалели воды, обмыли сбитые, кровоточащие ноги. Надрали материи на портянки, кто-то надел по две пары носков, найденных в телегах. Искали еду, но, кроме куска сырой подсоленной свинины, ничего не нашли. Следом за полуторкой отправили подводы с остальными пленными, тоже в сопровождении конвоя. Осталось нас пятеро – Бессчетных, Ваня Уваров, я и два сапера. Пошли пешком. Надеялись, что «полуторка» скоро вернется. Шагали бодро, в новых сапогах, фляги с водой полные. Да и вообще, наступление поднимало дух.

Километра через три увидели еще один дымящийся хутор. Шагали осторожно, вовремя заметили орудийные окопы, мелькание лопат. Там окапывались, готовясь к обороне, немцы. Километрах в полутора от хутора было небольшое кладбище. Я таких кладбищ раньше не видел. Посреди голой выжженной степи, как оазис, стояли огромные, высотой метров по двадцать тополя, под ними вязы. Ну и, конечно, кресты, каменные плиты. Нас спасло то, что по укоренившейся привычке мы шагали молча друг за другом. Да еще пригнулись и прибавили шагу, чтобы нас не заметили из сгоревшего хутора. Когда дошли до кладбища, услышали неподалеку голоса. Мы замерли, затем бросились в траву среди деревьев.

Ваня Уваров осторожно осмотрелся, прополз в глубину кладбища. Вернувшись, доложил, что немцев человек пятнадцать, роют орудийный окоп для 75-миллиметровой пушки. Еще там находится легкий вездеход с пулеметом. Вот тут нам стало не по себе. Кладбище стояло в стороне от дороги. Основной заслон немцы спешно оборудовали среди развалин хутора, а на кладбище устанавливали орудие, чтобы открыть огонь с фланга. Будь кладбище поближе к дороге, они бы всю батарею здесь укрыли, очень уж место удобное.

Мы поняли, что вляпались в ловушку. Чудес на свете не бывает. Повезло, немцы нас пока не заметили. Не ожидали, что из степи появится пешая группа русских. Но уйти вряд ли удастся. Или артиллеристы заметят, или из хутора разглядят. Да и не могли мы просто так уйти и подставить передовые части под удар. До немцев было метров двести. На таком расстоянии не обязательно видеть врага, его можно уловить чутьем опытного солдата. Ничего в этом сверхъестественного нет. Мы в разведке не раз угадывали, есть ли в траншеях немцы, хотя оттуда не доносилось ни звука.

– Затворами не щелкать, – запоздало предупредил нас Василий Бессчетных, – огонь открывать только по моей команде.

Соображения у всех хватило не взводить затворы и не греметь гранатами. Лежали мы неподвижно, ожидая наших. И полуторка должна была вернуться, и передовые части не могли обойти хутор стороной. Но было по-прежнему тихо, только негромко переговаривались немцы, готовя орудие к бою. Мы шепотом обсудили, что делать при появлении наших. Любой вариант сулил нам оказаться между молотом и наковальней.

Дальнейшее надолго оставило в моей душе нехороший осадок. Показалась полуторка. Выпустить условленные красные ракеты означало для нас смерть. Фрицы окружат и уничтожат нашу группу в считаные минуты. Что мы сделаем с тремя автоматами и двумя винтовками против полутора десятков немцев и пулемета? Мы смотрели на Василия Бессчетных, ожидая его решения. Он вышел из-за деревьев и, встав в рост, отчаянно замахал автоматом, скрещивал руки, показывая, что ехать сюда нельзя. Но ребята на полуторке не поняли его и прибавили газу, махая руками в ответ.

Тогда Василий выпустил две красные ракеты подряд. Это был сигнал опасности. Разведчики, видимо, посчитали, что опасность в хуторе, а не на островке деревьев среди могил. Они тоже выпустили вверх две красные ракеты и, не снижая скорости, мчались прямо в ловушку. Все происходило быстро. Из-за тополей вывернулся вездеход с пулеметом. МГ-42 дал на ходу одну и другую пристрелочную очередь, а потом ударил в полную силу, выпуская двадцать пуль в секунду. Бледная при свете дня трасса уткнулась в полуторку. Машина завиляла, остановилась и вспыхнула.

Мы открыли огонь по вездеходу, до которого было метров сто. Кого-то зацепили, но пулемет повернулся в нашу сторону, и веер пуль хлестнул по земле, стволам деревьев. Мы уже лежали в траве, которая укрыла и спасла нас, потом поползли за деревья. Он бы нас добил, этот легкий бронетранспортер с пулеметом МГ-42, но показались танки, идущие в сторону хутора. Транспортер попятился в свое укрытие, захлопала противотанковая пушка и орудийная батарея с хутора.

Фрицы огнем с фланга подбили один танк, но две других «тридцатьчетверки», отделившись от колонны, на большой скорости помчались к кладбищу, бегло стреляя из орудий и пулеметов. Они раздавили пушку, а вездеход сумел скрыться. Мы тоже пытались участвовать в этом коротком бою. Застрелили немецкого артиллериста. Увидев нас, танкисты не удивились. Покурили, даже похвалили, что мы дали красные ракеты:

– Молодцы, разведка!

И с ревом умчались, оставив вдавленную в землю пушку и мертвые тела немецкого расчета. Мы пошли к горящей полуторке. Из трех человек там остался в живых лишь один. Молодой парень-разведчик, тяжело раненный в грудь и лицо. Мы понесли его в хутор, который уже пропахали наши танки, колонной шла пехота. По дороге тяжело раненный разведчик умер. Встретили лейтенанта Чистякова. Василий Бессчетных пытался рассказать о случившемся. Все мы чувствовали вину за гибель троих товарищей, Чистякову было не до переживаний. Он приказал похоронить погибших, и мы двинулись дальше. Судьба сберегла в тот день всех пятерых, оказавшихся в ловушке. Никто даже не был ранен. Когда похоронили троих товарищей и дали залп, Ваня Уваров с горечью проговорил:

– Что-то мы не так сделали. Сидели у немцев под носом и все выжили.

– Радуйся, дурак, – сказал пожилой сапер, – нашей вины тут нет. Кому какая судьба.

На правый берег Днепра мы перебирались ночью через понтонный мост. На берегу наши войска уже захватили плацдармы, саперы навели переправу. Нам не пришлось форсировать реку на плотах под огнем противника. Но вскоре я был ранен.

Проводили разведку и зашли в небольшое сожженное село. Нас было человек семь вместе с саперами. Местность вокруг оставалась пока ничейной. Немцы отступили, а наши ждали результатов разведки. Слишком часто натыкались на засады и мины, поэтому части двигались осторожно. По нам открыли огонь из пулемета. Стреляли издалека. Тактика у немцев была примерно такая. Сильным огнем заставить нас залечь, потянуть время, пока мы вызовем подмогу, а потом исчезнуть.

Мы решили разделаться с пулеметом самостоятельно и, если удастся, взять «языка». Разделившись на две группы, осторожно обошли пулеметное гнездо с флангов. Пулеметчики заметили меня и развернули стволы. Что-то ударило по ноге. Боли вначале не почувствовал, потом стало жечь в голени. Сильно текла кровь. Меня перевязали. Повезло, что не перебило кость. Я остался лежать, а ребята забросали пулеметчиков гранатами. Было уже не до «языка», так как ранили еще одного разведчика. Я доковылял до развороченного гранатами окопа. Помню, зажимая дырку во фляжке, мне дали выпить рома. Я сделал несколько глотков, невольно поглядывая на изрешеченные осколками тела немецких пулеметчиков. Хоть «языка» и не взяли, зато не подставили под удар передовую роту.

Около месяца лечился в медсанбате. Когда выписали, нога еще толком не зажила, и меня прикомандировали к военной комендатуре. Это была как бы небольшая передышка от войны, но здесь мне пришлось захватить кусочек знаменитого Корсунь-Шевченковского сражения в феврале сорок четвертого года. Многие знают картину известного художника Кривоногова П. А. «Корсунь-Шевченковское побоище». Бескрайнее заснеженное поле, заваленное трупами немецких солдат и разбитой техники. Это было место прорыва, куда устремились из «котла» окруженные немцы.

Часть из них прорвалась, но потери немецких войск были огромны. Чтобы перекрыть все выходы из окружения, кроме регулярных частей, формировались отряды и группы из выздоравливающих раненых, тыловиков, работников штабов и комендантских подразделений. Я командовал в звании старшины отрядом в шестьдесят человек. Что-то вроде усиленного взвода. У нас имелся «максим», два ручных пулемета, мы поддерживали батарею 76-миллиметровок.

Лежали прямо в снегу, выкопав окопчики в колеях от машин, укрывшись в воронках. Батарея вела непрерывный огонь. «Студебеккер», подвозивший боеприпасы, загорелся. Ящики со снарядами сбрасывали прямо в снег. Потом водитель, отчаянный парень, отогнал грузовик в сторону. Я видел, как он ехал на горящих шинах, а когда спрыгнул, огненным шаром взорвался топливный бак.