Возраст не помеха - Виктор Сергеевич Мишин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Эй, на берегу, помогите, вашу маман! – заорал Борис, а я и не заметил, что там кто-то есть. Оказалось, там был пост, трое бойцов сидели тихонько и посматривали в сторону воды, но не выдавали себя.
Как Малыш их разглядел, ума не приложу. Я-то их увидел, только когда зашевелились.
– Борь, я уже стою, – заключил я, – давай помогу.
Я и правда уже встал, на одну ногу, но встал.
– Да где тебе, такого кабана разве поднимешь?
Дальнейшее порадовало и одновременно огорчило. Нас вытащили, да только мы были в таком состоянии, что сразу потеряли сознание, наверное, даже одновременно. Помню только чьи-то лица и все, темнота окончательно взяла верх и силы покинули.
Глаза открылись вновь, передо мной кто-то суетился, по-прежнему вокруг стояла темень, и лица я разбирал с трудом. Голова очень болела, отодвинув боль в ноге на задний план.
– Ну, что тут у нас? – спросил кто-то. Голос с хрипотцой, кажется, человека в возрасте.
– Да вон, товарищ военфельдшер, троих к берегу прибило. Один наш боец и щегол с ним какой-то, – а это уже кто-то молодой.
– Слова выбирай, этот щегол столько жизней спас в городе, да и меня вытащил, полночи в воде держал, я за него голову оторву! – а это бас Малыша, живой, в сознании, значит, все хорошо.
– Мне без разницы, герой тут или нет, я вижу раненого, надо в санбат и оказать помощь, остальное не мое дело! – нейтрально так ответил голос с хрипотцой.
– Что с командиром? – продолжал Боря.
– С лейтенантом? Без сознания, травма живота и, похоже, ребра сломаны.
– Его лечите, я потерплю, – подытожил Малыш.
– Борис, ты как? – спросил я тихо, но присутствующие сразу обратили ко мне свои взгляды.
– Очнулся, Захарка? Да нормально, вон док говорит, ноги у меня поломаны, с рукой пока неясно. У тебя тоже нога сломана, как ты меня вытянул-то, не понимаю? – кажется, Малыш искренне удивлен.
– Да кто бы мне сказал, как? А с головой что, болит ужасно?
– Вы, молодой человек, чудом вообще ее не потеряли. Частичное скальпирование, благо что неглубоко, кожа нарастет, молодой вы еще.
– Понятно, лысый теперь вдобавок, – усмехнулся я и скорчился от боли.
Нас долго куда-то несли, потом везли на лодке, но недолго. Погрузили на телегу, к этому времени уже рассветало и появилась хоть какая-то видимость, долго везли. Лежали мы все вместе, причем Малыш, зараза, занимал больше половины всего свободного места. Меня пристроили на краю, и всю дорогу я был озабочен тем, чтобы удержаться и не вывалиться случайно на кочке. Лошадка попалась смирная, шла тихо, и трясло несильно, но я все же опасался.
Осмотр продолжился в медсанбате, за него тут были большие палатки, установленные в кустарнике. Сначала мне осмотрели голову, врачом на этот раз была женщина средних лет. Я с самого начала глядел на нее, отслеживал реакцию: в глазах у доктора стояли слезы. Она так осторожно промывала мне рану на голове, что я даже забалдел, забыв о боли. Казалось, вернулся в детство, свое, то, что в будущем… или прошлом… Блин, вообще запутался. Помню, как мама частенько сядет возле меня, положит свою мягкую ладонь мне на волосы и медленно так, перебирая пальцами, гладит и гладит, а я тихо млею. Даже в последний раз, когда мама лежала в больнице и умирала, мне всего пятнадцать было, она делала так же. Она долго болела, химия, куча лекарств, к ней никого не пускали кроме отца, он за сиделку с ней был, но я прорвался однажды. Как оказалось позже, успел буквально за пару дней до ее смерти. Увидел ее лежащей на койке, почти ослепшую от химии, и сердце сжалось в кулак. Упал перед ней, заплакал, взял за руку и прижал к лицу. А она положила ладонь мне на голову и тут же прошептала: «Сыночек, ты пришел ко мне…»
Врач промыла и забинтовала мне скальп, ничего не говорила, я видел только слезы в глазах, почему-то самому захотелось плакать. Чуть позже перешла к ноге. Тут доктору помогала сестра, толстенькая бабулька, подносила инструменты, а затем бинты. С меня срезали штаны, ощупали ногу, я чуть вскрикнул и почувствовал, что меня вновь гладят, как бы извиняясь. Ногу забинтовали жестко, привязав какую-то доску, закрепили, значит. Затем военврач вышла, а меня вскоре вынесли и разместили в другой палатке. Почти сразу я уснул и, думаю, проспал очень долго, так как, очнувшись, чувствовал лишь голод.
– Ну, что, братишка, прощай. Увидимся ли еще, не знаю. Я просил, чтобы отправили вместе, но тебя, говорят, в Москву, в детскую больницу повезут, а меня тут, рядом, в армейский госпиталь.
– Борь, я не забуду тебя, никогда не забуду, береги себя, ты очень хороший человек, – ответил я Малышу.
Этот парень проявлял ко мне столько внимания и заботы, что был похож на родного, с детства знакомого человека. Надеюсь, что доживет до Победы, хотя зачем я обманываю сам себя. Наверное, просто посчитал машинально, что пока Малыш ноги вылечит, бойня в Сталинграде, скорее всего, закончится, ну или прихватит самый ее конец. Но ведь это не вся война. Еще долгих два с половиной года биться, будут еще Крым и Донбасс, Курск и Минск, ой, да сколько еще предстоит пройти нашим мужикам, сколько вынести горя на себе, не представить. Я тут, на фронте, плен и школу не беру в расчет, провел всего около двух недель и то насмотрелся по самые гланды. Эх, да чего говорить, легче-то не станет.
– Да ничего, малой, прорвемся. Сейчас накостыляем в городе Гитлеру и пойдем вперед, в их поганый Берлин, – Боря говорил это не шутя, не как обычно по-солдатски хвастливо, как любят говорить бойцы, успокаивая свои тревоги такими разговорами. Малыш говорил с железной уверенностью в голосе, так, как будто знал точно. А ведь он даже не подозревает, СКОЛЬКО еще.
– Береги себя, Борь, война еще будет длиться долго, очень долго, – посмотрел я в глаза этому храброму воину
