Командировка - Яроцкий Борис Михайлович

— Пропал три дня назад.

— Может, он у своей знакомой? Если мужик что надо, женщина его отпускает не сразу.

— Относительно знакомой проверили.

— А может, у него она не одна? Вот у меня их несколько. И если я стану ставить в известность жену… Жене я так говорю: еду в командировку. И жена знает, могу вернуться, а могу и нет. Потому что беру с собой пушку.

— Ты ближе к делу, — жестко прервал его Славко Тарасович. — У них ЧП: кто-то разбил микроскоп, ну, тот, который твои хлопчики доставили из Германии… И вот потеряли экспедитора. Случайно?.. Вряд ли… Если фирме устраивают подлянку, узнай: кто? И побалакай. Чтоб у этих подлюк отпала охота причинять вред нашему другу. А вот ущерб пусть они возместят в пятикратном размере. — И к Ивану Григорьевичу для сведения: — Лучше доходит, когда бьют по морде, отбирая кошелек.

С мнением мэра Витя Кувалда всецело согласился, от себя добавил:

— У нас только бизнесмены пресекают беспредел.

Было странно это слышать из уст рэкетира. 3а полгода жизни в родном городе Иван Григорьевич усвоил: только те и осуждают, кому лучше известно: воры с негодованием говорят о воровстве, проститутки — о проституции, взяточники — о взятках, народные депутаты — о принятых ими законах. Перестройка научила людей говорить о себе в третьем лице. Неискушенный обыватель, слушая таких умельцев, не устает ими восхищаться: вот и pacкpeпoстились! И тот преуспевает, кто понял очевидное: лучше грешить и каяться, чем сидеть и помалкивать.

— Юрий Алексеевич, — заговорил Иван Григорьевич, выслушав заверение рэкетира о готовности пресекать криминальный беспредел. — Возле вас вращается хлопчик, по комплекции почти такой же, как и вы. У него золотая фикса. Нашего экспедитора видели в его компании.

— Понял, Иван Григорьевич. Разберусь. Если нет других поручений, позвольте удалиться.

Славко Тарасович небрежно махнул рукой, и рэкетир скрылся за высокой массивной дверью.

С молодых лет и особенно в годы работы в комсомоле Славко Тарасович усвоил в числе прочих одно немаловажное понятие: пить не пьянея — это искусство. Когда-то в годы учебы в Высшей школе КГБ этому искусству учили и будущего нелегала лейтенанта Коваля. Врач-консультант Мирон Абрамович Цырлин не уставал напоминать: «Ради всех основных богов — Саваофа, Аллаха и Яхве — не увлекайтесь таблетками, иначе испортите себе печень. Вся соль не пьянеть — в закуси. Лучше портить фигуру, но не печень. Для нее даже у богов запчастей нет».

Славко Тарасович увлекался не столько закусыо, сколько вьпивкой. Из всех видов жидкости предпочитал коньяк. Коньяк его взбадривал, как взбадривало Ивана Григорьевича кофе. С каждым годом человечество все яростнее тянется к наркотику. И если сегодня оно себя взбадривает войнами, то завтра и ежедневно ему будет достаточно соответствующей дозы того же героина. Его особенно любят в Америке. Чикагский банкир Николо Поберуччи, когда бывает раздражен поведением своего сына Георга, назидательно утверждает: «Советскую сверхдержаву погубили дураки, Америку погубят наркоманы».

Тогда этому высказыванию Иван Григорьевич не придавал значения — мало ли какую околесицу несет разгневанный банкир? — но, вернувшись на родину, оценил его по достоинству. Он увидел и услышал друга своей юности. Как-никак Ажипа-младший олицетворял собой элитное советское поколение.

Дети высокого начальства лес не рубили и тачки не катали, шли, как правило, работать в комсомол, из комсомола — в партшколы, из партшкол — в парткомы. В большинстве своем умом не блистали, но брали от жизни, что можно было взять. Их элитные сверстники в Америке тоже лес не рубили и тачки не катали, но заставляли работать мозг, чтоб затем умножать капиталы. А сушить мозги, в общем-то, скучное дело, и лучшее лекарство от скуки — кайф. Георг Поберуччи, сын банкира, мало чем отличался от сына кагэбиста Ажипы. Ажипа-младший пьет коньяк почти не пьянея, а Георг в тайне от родителей нагружает себя героином, и напрасно отец надеется, что сын без ущерба для банка возглавит совет директоров.

— Славко, ты не хотел бы стать банкиром?

— Хотенья нет, Ваня, но финансы позволяют, — ответил тот, не удивляясь, почему другу взбрело в голову спросить именно об этом.

— А как же вдруг «придут люди честные»?

— Я их не боюсь. Я при любой власти — власть.

Это было бахвальство, спровоцированное, видимо, коньяком. Когда Георг нагружал себя героином, тоже бахвалился и тоже не с меньшим размахом: «Джон, дружище, ты слышал, в России учреждена должность президента. Я куплю эту должность. Пойдешь ко мне советником?»

Славко Тарасович осушил еще рюмку, взглянул на часы. Было без четверти девять.

— Все, Ваня, служба кончилась. Поедем ко мне на дачу? Девочки будут.

— Спасибо. Меня ждет мой шофер.

Вышли вместе. Длинноногая секретарша поливала цветы.

— Будь здорова, Эльвира.

— До побачення, Славко Тарасович.

Рядом, в кабинете зама, часы с опережением пробили девять.

— Засиделись, однако, — извинительно произнес Иван Григорьевич. — И секретаршу задержали.

— Ну и что? — отозвался мэр. — У моей секретарши аж три выходных. А что касается остальных, те тоже уходят после меня. Вождь народов работал до четырех утра, и никто не роптал.

— Так ты же еще не вождь?

Славко Тарасович не обиделся, наоборот, был польщен, и тут же дал понять, что каждому — свое.

— Вождем народов, Ваня, надо родиться. Это редчайший талант, и он, Ваня, — от бога. Вот, к примеру, наш президент, да и российский, пошли на все, лишь бы у них что-то получалось, как у настоящих вождей.

— И убивать?

— И убивать, Ваня, тоже надо уметь. В этом искусстве только настоящий вождь думает о славе. Библия учит: ни к кому не питай никакой жалости — тогда ты будешь почитаемый богом. Российский президент хоть память о себе оставил: расстрелял свой Верховный Совет — и уже потомки вспомнят, дескать, был такой, критиковал непослушных. У Маркса как: самая действенная критика — это критика оружием. Наш президент и рад расстрелять свою Верховную раду, да кем?

— А национальная гвардия? — подсказал Иван Григорьевич.

Славко Тарасович ухмыльнулся:

— Ваня, ты с какой луны свалился? У моего дуболома Вити бойцов больше, чем у пана президента. И тем не менее этот самый Витя не смеет стать поперек дороги у Союза офицеров. Вот и соображай, Ваня, с какой стороны ждать второго пришествия вождя народов.

— Ты уверен, что он пришествует?

— А хрен его знает. Если явится с генеральскими лампасами под жовто-блакитным прапором, будет всего-навсего европейский Нестор Иванович. А если с замахом на весь бывший Союз, будет дядько с московским произношением и тоже с генеральскими лампасами.

— Как я тебя понял, — уточнил Иван Григорьевич, — ты, демократический мэр, жаждешь диктатора, притом любого колера?

— Что ты, Ваня! Мое нынешнее положение меня вполне устраивает. Ты к городу прислушайся. Вот он жаждет. Лет десять назад один маститый писатель сравнивал наш город с могучим дубом, на котором вместо желудей растут всевозможные боеприпасы. Дуб свалили. И лежит он при дороге, облепленный жуками-короедами.

— Но дуб, если он был здоровый, способен давать побеги, — опять заметил Иван Григорьевич.

Мэр одобрительно кивнул.

— Намекаешь, что после дуболомов придут лесоводы? И ты в их числе? Я уже, Ваня, давно догадался, что фирма тебе потребовалась не для собственного обогащения. Ты что-то выискиваешь, а что — раскрыться передо мной не желаешь. Может, и я выискиваю то же самое?

— Ну и как?

— Пока никак. Ищу ответ: почему мы позволили себя оккупировать?

— И все-таки почему?

— Не знаю.

— Узнаешь — и я скажу, что я выискиваю.

Прощаясь, Славко Тарасович протянул руку: она была мокрой.

— Нашу беседу продолжим на даче, — сказал он. — Батя передал мне один документ. Я с ним ознакомился, и мне стало страшно. Не за себя, конечно… Я его тебе покажу… Ну, бывай.

Славко Тарасович грузно втиснулся в свой БМВ. Иван Григорьевич направился к своей «газели».