Время жить и время умирать - Эрих Ремарк

— Оставь его, — сказал Гребер. — Ты слышал приказание Раэ.

— Мы можем заставить их бежать! — прошептал Штейнбреннер. — Конечно, мужчин. Отпустим на десять шагов, а потом перестреляем. Женщин запрем в подвал. А с молодой ночью позабавимся.

— Оставь их в покое. И катись отсюда. Здесь распоряжаюсь я.

Штейнбреннер рассматривал икры молодой женщины. На ней была короткая юбка, открывавшая сильные загорелые ноги.

— Все равно ведь расстреляют, — заявил он. — Или мы, или служба безопасности. А с молодой можно еще побаловаться. Тебе-то что! Ты только из отпуска.

— Заткнись и думай о своей невесте! — сказал Гребер. — Раэ что тебе приказал? Покажи мне подвал, и все.

Они шли по аллее к белому дому.

— Вот здесь, — проворчал Штейнбреннер, указывая на небольшое прочное каменное строение. Оно имело надежный вид, дверь была железная и запиралась снаружи на висячий замок.

Гребер осмотрел пристройку. Видимо, она раньше служила хлевом или сараем, пол был каменный. Пленные не могли бы выбраться оттуда без помощи каких-нибудь инструментов, а их уже обыскали и убедились, что при них ничего нет.

Гребер открыл дверь и впустил туда пленных. Двое новобранцев, назначенных в караул, стояли наготове с винтовками. Пленные один за другим вошли в сарай. Гребер запер дверь и попробовал замок: крепкий.

— Прямо обезьяны в клетке, — ухмыльнулся Штейнбреннер. — Бананы, бананы! Не желаете ли бананов, эй вы, мартышки!

Гребер сказал, обращаясь к новобранцам:

— Вы останетесь охранять их и отвечаете за то, чтобы ничего не случилось. Потом вас сменят. Кто-нибудь из вас говорит по-немецки? — спросил он русских.

Никто не ответил.

— Позже посмотрим, не найдется ли для вас соломы. Идем, — сказал Гребер Штейнбреннеру.

— Раздобудь им еще пуховые перины…

— Идем. А вы караульте!

Он доложился Раэ и сообщил, что тюрьма надежная.

— Примите на себя охрану и подберите солдат, — сказал Раэ. — Через несколько дней, когда станет поспокойнее, я надеюсь, мы избавимся от этих людей.

— Слушаюсь.

— Хватит вам двоих?

— Да. Сарай каменный. Я мог бы справиться и один, если там ночевать. Выйти никому не удастся.

— Хорошо. Так и сделаем. А новобранцев нужно хоть на скорую руку немного подучить. Последние сообщения… — Раэ вдруг замолчал. У него был плохой вид. — Да вы и сами знаете, что происходит. Ну, идите.

Гребер отправился за своими вещами. В его взводе почти все были новые люди.

— Что, тюремщиком стал? — спросил Иммерман.

— Да. Там я хоть высплюсь. Все лучше, чем муштровать этих молокососов.

— Ну, вряд ли ты успеешь выспаться. Знаешь, что творится на фронте?

— Похоже, что все летит к чертям.

— Опять отступление с боем. Русские прорываются всюду. Вот уже с час, как нас забрасывают паническими лозунгами. Широкое наступление. А здесь голая равнина. Зацепиться невозможно. Да, на этот раз отступление будет основательное.

— Как ты думаешь, кончим мы войну, когда дойдем до германской границы?

— А ты?

— Я думаю, что нет.

— И я так думаю. Кто у нас может кончить войну? Уж, конечно, не генеральный штаб. Он не возьмет на себя такую ответственность, — Иммерман криво усмехнулся. — В прошлую войну он сумел подсунуть это решение временному правительству, которое перед тем на скорую руку сформировали. Эти болваны подставили головы под обух, подписали перемирие, а через неделю их обвинили в государственной измене. Теперь все по-другому. Тотальное правительство — тотальное поражение. Второй партии, чтобы вести переговоры, не существует.

— Если не считать коммунистов, — с горечью заметил Гребер. — Тоже тотальное правительство. Те же методы. Пойду-ка я спать. Единственное, что мне нужно, это думать, что хочу, говорить, что хочу, и делать, что хочу. Но с тех пор как у нас появились мессии справа и слева, это считается большим преступлением, чем любое убийство.

Гребер захватил ранец и пошел к полевой кухне. Там он получил порцию горохового супа, хлеб и порцию колбасы на ужин. Теперь ему не надо будет возвращаться в деревню.

Стоял необычайно тихий вечер. Раздобыв соломы, новобранцы ушли. Фронт гремел, но казалось, что день прошел спокойно. Перед сараем расстилался газон, он был затоптан и разворочен снарядами, а трава все-таки зеленела, и по краям дорожки кое-где распускались цветы.

Гребер обнаружил в саду за березовой аллеей небольшую полуразрушенную беседку, откуда ему был виден сарай с пленными. Он нашел там даже несколько книг в кожаных переплетах с потускневшим золотым обрезом. Они пострадали от дождя и снега, уцелела только одна. То была книга с романтическими гравюрами идеальных пейзажей. Текст был французский. Гребер медленно перелистывал книгу. Постепенно гравюры захватили его. Они пробудили в нем какую-то мучительную и безнадежную тоску, которая долго не оставляла его, даже после того, как он давно уже захлопнул книгу. Он прошел по березовой аллее к пруду. Там, среди грязи и водорослей, сидел играющий на свирели Пан. Одного рога у него не хватало, но в остальном он благополучно пережил революцию, коммунизм и войну. Пан, как и книги, относился к легендарной эпохе, к эпохе, предшествовавшей первой мировой войне. В то время Гребера еще и на свете не было. Он родился после первой мировой войны, вырос в нищете инфляции, среди волнений послевоенных лет, и прозрел лишь во время новой войны. Гребер обогнул пруд, затем прошел мимо беседки и, вернувшись к пленным, внимательно оглядел железную дверь. Она не всегда была здесь, ее приделали позже. Может быть, человек, которому принадлежит дом и парк, сам ожидал смерти за этой дверью.

Пожилая женщина спала, молодая прилегла в углу. Мужчины стояли, следя за угасанием дня. Они посмотрели на Гребера. Девушка глядела прямо перед собой, а самый старший из русских наблюдал за ним. Гребер отвернулся и улегся на траву.

По небу плыли облака. На березах щебетали птицы. Голубой мотылек порхал от одной воронки к другой, с цветка на цветок. Потом появился еще один. Они играли и гонялись друг за другом. Грохот, доносившийся со стороны фронта, нарастал. Мотыльки соединились и так, сцепившись, полетели сквозь знойный, солнечный воздух. Гребер уснул.

Вечером новобранец принес пленным кое-какую еду — остатки разбавленного водой горохового супа от обеда. Новобранец подождал, пока пленные поели, потом забрал миски. Он принес Греберу причитающиеся ему сигареты. Их было больше, чем обычно. Плохая примета. Улучшение пищи и прибавка сигарет предвещали трудные дни.

— Сегодня вечером нас два лишних часа муштровать будут, — сказал новобранец. Он серьезно посмотрел на Гребера. — Боевое учение, метание гранат, штыковой бой.

— Ротный знает, что делает. Он вовсе не хочет вас зря мучить.

Новобранец кивнул. Он разглядывал русских, словно зверей в зоопарке.

— А ведь это люди, — сказал Гребер.

— Да, русские.

— Ладно, пусть русские. Возьми винтовку. Держи ее наготове. Сначала по очереди выпустим женщин.

Гребер скомандовал через решетку двери:

— Всем отойти в левый угол. Старуха — сюда. Потом выйдут за нуждой и другие.

Старик что-то сказал остальным. Они повиновались. Новобранец держал винтовку наготове. Пожилая женщина подошла. Гребер отпер, выпустил ее и снова запер дверь. Она заплакала. Она думала, что ее ведут на расстрел.

— Скажите, что ей ничего не будет. Пусть оправится, — приказал Гребер старику.

Тот перевел. Женщина перестала плакать. Гребер и новобранец отвели ее за угол дома, где еще уцелели две стены. Гребер подождал, пока она вышла оттуда, и выпустил молодую. Та быстро, гибкой походкой пошла вперед. С мужчинами было проще. Он отводил их за угол, не выпуская из виду. Молодой новобранец, озабоченно выпятив нижнюю губу, держал винтовку наготове — воплощенное усердие и бдительность. Он отвел последнего пленного и запер за ним дверь.

— Ну и волновался же я! — сказал он.

— Да что ты… — Гребер отставил свою винтовку. — Теперь можешь идти.

Он подождал, пока новобранец ушел. Потом достал сигареты и дал старику по одной для каждого. Зажег спичку и протянул ее сквозь решетку. Все закурили. Сигареты рдели в полумраке и освещали лица. Гребер смотрел на молодую русскую женщину и вдруг ощутил невыносимую тоску по Элизабет.

— Вы — добрый, — сказал старик, следивший за взглядом Гребера, на ломаном немецком языке и прижался лицом к решетке. — Война проиграна… для немцев… Вы добрый, — добавил он тихо.

— Чепуха.

— Почему нет… нас выпустить… с нами идти… — Он на мгновение повернул морщинистое лицо к молодой женщине. Потом опять к Греберу, — Идем с нами, Маруся… спрятать… хорошем месте, жить, жить, — повторил он настойчиво.

Гребер покачал головой. «Это не выход, — подумал он. — Нет, не выход. Но где он?

— Жить… не мертвый… только пленный, — шептал русский, — Вы тоже — не мертвый… у нас хорошо… мы не виноваты…