Шрам - Марина Дяченко

Эгерт отвернулся:

– Да… Я решил, наконец, написать матери.

Ветер бросил в окно растопыренный кленовый лист – желтый, как солнце; приклеившись на секунду, рыжий листок оторвался и резво полетел дальше.

– Я не знала… Что у тебя есть мать, – сказала Тория тихо и тут же смутилась: – То есть… что она жива.

Эгерт опустил глаза:

– Да…

– Это хорошо, – пробормотала Тория, не в состоянии придумать ничего лучшего. Солль улыбнулся, но улыбка вышла горькая:

– Да… Только вот я не очень хороший сын. Наверное.

За окном особенно сильно рванул ветер – по-хозяйски перебирая бумаги на столе, комнатой прошелся сквозняк.

– Мне почему-то кажется… – неожиданно для себя сказала Тория, – что сына, доставляющего неприятности… любят все равно. Может быть, даже сильнее…

Эгерт быстро взглянул на нее, и лицо его вдруг прояснилось:

– Правда?

Неизвестно почему, но Тория вспомнила незнакомого малыша, рыдавшего однажды над дохлым воробьем; ей было лет четырнадцать, она подошла и серьезно пояснила, что птицу нужно оставить в покое – тогда явится воробьиный царь и, конечно, оживит своего верного подданного. Округлив полные слез глаза, малыш спросил тогда с такой же внезапной, искренней надеждой: «Правда?»

Тория улыбнулась своему воспоминанию:

– Правда…

В мутное окно забарабанил дождь.

…Всякий раз, когда Тория являлась домой с очередной дырой на чулке, мать, молча покачав головой, доставала с полки коробочку с рукодельем. Тория жадно заглядывала в ее таинственные недра – из путаницы шерстяных и шелковых ниток там выглядывали, как чьи-то глаза, блестящие перламутровые пуговицы. Мать извлекала из подушечки иголку и принималась за дело, время от времени перекусывая нитку острыми белыми зубами. Вскоре на месте безобразной дырищи появлялся красный в черную крапинку жучок; новые чулки Тории уже через несколько недель бывали расшиты жучками, целым выводком красных жучков, маленьких и больших – ей нравилось воображать, как они оживают, ползают по коленкам и щекочут их лапами…

А что, если б мать осталась жива? Если бы отец не выпустил ее тогда, запер, завалил дверь, замкнул заклинанием?

Много лет отец и дочь провели вместе, и за все это время она не помнит рядом с ним больше ни одной женщины. Ни одной.

…Башня Лаш разразилась горестным воем. Тория досадливо поморщилась – и тут же нахмурилась, увидев, как переменился в лице Солль. Нелегко, должно быть, жить в вечном страхе.

– Ничего, – сказала она бодро. – Не слушайте… не слушай. В эти бредни об окончании времен верят только гробовщики… Надеются заработать, – она усмехнулась своей неуклюжей шутке, но Эгерт не повеселел – между бровей у него темнела страдальческая складка.

Звук повторился – еще заунывнее, с истерическим надрывом. Тория увидела, как у Солля начинают трястись губы; передернувшись, он поспешил отвернуться. Минуту или две в тягостном молчании Эгерт пытался взять себя в руки – и Тория, которой тоже было неловко, оказалась свидетелем молчаливой борьбы.

Некоторое время она решала, следует ли ей деликатно удалиться или, наоборот, сделать вид, что ничего не происходит. Башня, наконец, замолкла – но Эгерта бил озноб, и прыгающую щеку приходилось придерживать рукой. Не говоря ни слова, Тория вышла в коридор, наполнила железную кружку из бака с водой и принесла Соллю.

Он выпил – и закашлялся; бледное лицо его налилось кровью, на глаза навернулись слезы. Желая помочь, Тория раз или два хлопнула его по спине – рубашка была мокрая, будто из корыта прачки.

– Все будет хорошо, – пробормотала она, смутившись. – Послушай… Не будет никакого Окончания Времен. Не бойся…

Тогда он перевел дыхание – и вдруг рассказал ей все. Про Фагирру, про Магистра, про обряд в Башне, про обещания и угрозы, про тайное поручение… Тория выслушала до конца, не перебив ни единым словом; добравшись до последней встречи с переодетым плащеносцем, Солль замолчал.

– Это все? – Тория заглянула ему в глаза.

– Все, – он отвернулся.

Несколько минут прошло в молчании.

– Ты мне не доверяешь? – спросила Тория тихо. Он усмехнулся: странный вопрос после всего, что было сказано!

– Говорить, так до конца, – Тория нахмурилась.

Тогда он рассказал и про отравленный стилет.

Последующее молчание длилось минут десять; наконец, Тория подняла голову:

– И… ты так ничего ему и не сказал?

– Я ничего не знаю, – устало пояснил Солль. – А если б знал – так и доложил бы за милую душу…

– Нет, – сказала Тория, будто удивленная самой возможностью такого поворота событий. – Нет… Ты не сказал бы, – тут ее голос потерял уверенность.

– Ты же видишь, что со мной делается, – проронил Эгерт досадливо. – Это… уже не я. Это какое-то гадкое трусливое животное…

– А ты можешь… попробовать преодолеть? – спросила Тория осторожно. – Взять и… не бояться?

– Попробуй взять и не мигать, – Эгерт пожал плечами.

Тория попробовала. Некоторое время она мужественно смотрела в окно широко распахнутыми глазами – будто играя в гляделки; потом веки ее дернулись и, не слушая приказа разума, моргнули.

– Вот видишь, – Эгерт уставился в пол. – Я раб… Я полностью раб заклятия. Все думаю – что в моей душе первое, что последнее… И кто это спросит пять раз, чтобы пять раз ответить – «да»…

Тория потерла висок – совсем как отец:

– Не могу поверить… А если тебя заставят делать… Что-то ну совсем уж невозможное? Ты не сможешь воспротивиться?

Эгерт криво улыбнулся:

– Если приставят кинжал к горлу…

– Но… ты же… не подлец? – пробормотала она неуверенно.

Он помолчал. На мокром университетском дворике торжественно, как бургомистр, разгуливал огромный наглый ворон.

Эгерт выдохнул, будто отправляясь на эшафот – и, запинаясь, рассказал про девушку в дилижансе и разбойников, остановивших экипаж на большой дороге.

Последовало новое молчание; Эгерт ждал, что Тория попросту встанет и уйдет – но она не спешила.

– А если бы, – спросила она наконец, и голос ее дрогнул, – если бы там… была… я?

Солль закрыл лицо руками.

Тория долго смотрела на беспорядочно спутанные волны светлых волос, на атлетически широкие, но опущенные и вздрагивающие, как у ребенка, плечи; потом взяла да и положила на одно из них узкую ладонь.

Эгерт замер. Тория проговорила как можно убедительнее:

– Ты же не отвечаешь… За свои поступки. Ты просто болен… И нужно раздобыть лекарство. И мы раздобудем…

Она говорила через силу, как врач, убеждающий умирающего, покрытого язвами больного в скором выздоровлении. Напряженное плечо дрогнуло под ее рукой, будто чуть-чуть расслабляясь; изменение это было едва уловимым, но в следующую секунду Тория ощутила всю сумятицу Соллевых чувств – и надежду, и благодарность, и желание верить. Тогда, удерживая руку на теплом плече, она пожелала с внезапно проснувшимся состраданием, чтобы ее вымученные слова оказались правдой.