Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

Присутствуя на одном Международном советско-французском симпозиуме по психоанализу, я лишний раз смог убедиться, что ни у кого из психоаналитиков сегодня нет ни тени сомнения в том, что психоанализ является наукой, а если даже в чем-то еще и не является, то нужно только еще немножко поднатужиться и он превратится-таки в безупречную науку.

Атмосфера этого симпозиума была такова, что было бы просто дурным тоном хоть в каком-то смысле усомниться в научности психоанализа. Ибо «ненаучность» – до сих пор что-то вроде ругательства. Один за другим поднимавшиеся на трибуну психоаналитики – и отечественные, и зарубежные – с пафосом говорили, что прежние времена безвозвратно прошли, что сегодня отношение к психоанализу совсем другое и т. п. Но в том-то и парадокс, что главным препятствием для радикального изменения отношения к психоанализу сегодня – соответственно действительной его природе – являются сами психоаналитики (да еще, пожалуй, горе-методологи науки), ибо общественное отношение к психоанализу изменилось, но их собственные мозги – нет.

Ни у кого из них не возникает вопроса: а должен ли вообще психоанализ быть наукой, может ли он наукой стать, для чего надо хотеть это сделать и т. д. И тупики, в которые заводит не только психолога-практика, но и теоретика естественнонаучная парадигма мышления, оказываются совершенно непроходимыми, безнадежными.

То, что большинству теоретических представлений психоанализа, даже самых фундаментальных – не только классического, фрейдовского, но и современного психоанализа – ничего в реальности не соответствует, это сегодня является очевидным, если не банальным, не только для внешних критиков психоанализа, но и для всякого думающего психоаналитика. Нет в природе таких вещей, как «эдиповский комплекс» или «комплекс кастрации», к которым, как к исходным точкам психогенеза невротического симптома, движется – и неизменно приходит-таки! – психоаналитический процесс, нет фрейдовских «инстанций личности»: «Я», «Оно», «Сверх-Я», нет тех «стадий развития влечений» и их трансформаций, которые описывает психоанализ, нет тех «законов» построения сновидений, с опорой на которые он строит их интерпретации, и т. п. и т. п.

С точки зрения стандартов оценки на истинность собственно научного знания, если теоретическим представлениям ничего в реальности не соответствует, то их следует отбросить и заменить более адекватными. И самые «продвинутые» и лояльные по отношению к психоанализу критики предлагают тут «не выплескивать с водой ребенка»: теоретические представления психоанализа, конечно же, нужно отбросить и заменить другими, более адекватными, но так называемую психоаналитическую «практику» оставить – как, безусловно, психотехнически эффективную, заслуживающую внимания и осмысления. Каверза, однако, состоит в том, что подобное разделение теоретических конструкций и практической работы – в случае не только психоанализа, но и любой психопрактики – абсолютно невозможно. Это обстоятельство и конституирует исходную для понимания природы психоанализа ситуацию. Фундаментальная ситуация психоанализа очень проста, а ключ к ее пониманию лежит очень близко, но почему-то до него не добираются.

Если мы действительно хотим понять, что такое психоанализ, мы и должны понять, как психоаналитик, опираясь в своей работе на такие представления о том, с чем он имеет дело – и как практик-психотехник, и как «исследователь души», – которым ничего в реальности не соответствует, тем не менее добивается поразительных и бесспорных – если не в психотерапевтическом, то, во всяком случае, в психотехническом отношении – результатов.

Стоит только прямо поставить этот вопрос, как сразу же намечается направление, в котором можно было бы искать на него ответ. Только, конечно же, если мы хотим понять первофеномен психоанализа, не следует апеллировать к стандартам науки. Вспомним замечательный эпизод из работы Леви-Стросса, где он описывает работу колдуна, причем колдуна, который в конце концов оказывается пойманным на обмане, разоблаченным. Его вывели на чистую воду, он признался в обмане и на коленях ползал и упрашивал, чтобы его не выдавали. Но ведь, отмечает Леви-Стросс как совершенно парадоксальный факт, колдун-то своего подопечного исцелил! Исцелил, несмотря на то, что в своем деле опирался на свои какие-то дурацкие, фантастические представления, и даже несмотря на то, что был просто откровенным шарлатаном и обманщиком.

Но ведь, быть может, и наоборот, не менее парадоксальным для того же современного рационального сознания должен был бы быть такой – конечно же, воображаемый – случай, когда больному – пусть бы даже с самым банальным гриппом – рассказали, что такое грипп с точки зрения современной медицины, то есть в рамках современной научной картины мира, – что это особая такая вирусная инфекция, что вирусы устроены так-то, что они поражают клетки так-то и так-то, что клетки реагируют на них таким-то образом, вырабатывая там какие-то антитела и т. д. и т. п. Даже если бы рассказ этот был бы предельно строгим с точки зрения современной науки и даже если бы больной смог понять все то, что ему сказали, вряд ли у кого-нибудь возникла бы мысль, что подобного рода описание оказало бы терапевтическое действие и смогло бы привести к исцелению больного. Парадокс, стало быть, состоит в том, что психотехнически эффективными оказываются такие описания, которые по своему статусу являются мифологемами. Тот же Леви-Стросс показывает, что по своему действительному статусу фрейдовская конструкция «эдиповского комплекса» – это не объяснительное представление по отношению, скажем, к античному кругу мифов об Эдипе – как думал сам Фрейд и как до сих пор наивно полагают многие его читатели, – но только еще один вариант из того же самого ряда. Психоаналитическая конструкция «эдиповского комплекса» сама является мифологемой, по сути совершенно эквивалентной тем античным мифам об Эдипе, на «рациональное» и даже «научное» объяснение которых претендовал сам Фрейд.

Те, кто предлагают отделить – в случае психоанализа – «зерна от плевел» – план «практической», психотехнической работы от плана «теоретических» представлений, выдают свое полное непонимание природы психоаналитической работы, равно как и обнаруживают неискорененную вмененность своему сознанию сциентистской идеологии.

Нужно, наконец, раз и навсегда понять, что теоретические представления психоанализа нельзя «вытравить» из самих психоаналитических феноменов, что самые «факты» психоанализа являются всегда и необходимо «арте-фактами», то есть «сделанными», произведенными внутри самой психоаналитической работы и вне нее – невозможными. Буквально каждый шаг психоаналитической работы – и, стало быть, весь опыт психоанализа, весь материал, который психоаналитик получает от пациента, – насквозь и необратимо, неустранимо пронизан и «пропитан» психоаналитическими интерпретациями, которые сами, в свою очередь, строятся – хочет того критик психоанализа от психологии (и даже сам психоаналитик!) или не хочет – в свете и «под знаком» тех или иных теоретических представлений. И тут не должно вводить в заблуждение встречающееся у психоаналитиков (у Фрейда, а вслед за ним – у Лакана) предложение, приступая к психоанализу конкретного случая, «как бы забыть», «послать ко всем чертям» всю психоаналитическую теорию, начинать каждый случай анализа как бы с «чистого листа», двигаясь «только» по «ариадновой нити» метода. Даже если бы это и можно было сделать, все равно полностью освободиться от теоретических представлений было бы невозможно: они ведь уже стали «вторым» глазом и ухом психоаналитика, они – как техника у пианиста – уже «в его пальцах».

Можно было бы показать, как глубоко и полно все психоаналитические феномены, вплоть до, казалось бы, не поддающихся никакой регуляции сновидений и даже психосоматических симптомов, определяются в своей конституции и даже в том, что касается «законов» их жизни – если, конечно, тут вообще еще можно говорить о «законах» в каком бы то ни было определенном смысле слова, – как они определяются психоаналитическими интерпретациями, которые коммуницировал пациенту терапевт на предыдущих шагах анализа.

А нужно признать, что нет другого способа выполнять аналитическую работу, кроме как через передачу (прямую или косвенную) пациенту тех интерпретаций, которые выстраивает терапевт.

Стало быть, если на психоаналитика смотреть еще и как на исследователя, необходимо признать, что и тут и сам исследователь, и результаты его действий принципиально неустранимы из ситуации исследования, причем даже – в большей степени, чем в случае «неклассических ситуаций» внутри академических, собственно научных психологических исследований.

Иногда в этом месте указывают на параллель с некоторыми «неклассическими» ситуациями в самом естествознании, например, в квантовой механике. Указывают, однако, не столько для того, чтобы лучше понять, с чем мы имеем дело в случае психологии, сколько – с тем, чтобы попытаться изыскать возможность все же остаться внутри естествознания, пусть даже и неклассического. Посмотрим, насколько позволяет это сделать апелляция к физике.