А этот пусть живет... - Валерий Ефремов

— Вообще-то было похоже на то, — мрачно заметил Костя.

— Конечно, Сбитнев стрелял в Серегу, вроде как и его избавляя от мучений, и тебя от зоны…

Митин подскочил на лавочке:

— Так ты и это знаешь!

— Знаю, Костя, знаю. Хотя о своем выстреле в Курского ты в детективчике-то, видимо на всякий пожарный, умолчал: хоть и фамилии изменил, и место действия, но мало ли… Я ведь сказал тебе, что за Ликиной пусть и достаточно избирательно, но наблюдение все же велось. Одну из секретных камер воткнули туда, где спрятать ее оказалось легче всего, — в гараж актрисы. — И, увидев, как фатально изменилось лицо собеседника, Крутилин поспешил его успокоить: — Не дергайся, Костя, эту пленку я, просмотрев ее, сразу же уничтожил, так что дыши ровно. На чем я остановился?.. Да… Но этим выстрелом Сбитнев спасал и самого себя от позора. Ведь он публично называл Курского — единственно порядочным и самым толковым сыщиком в своем управлении, и делал это каждодневно. Сбитневу и подумать было невозможно о том, что тайна убийства Фомичева откроется и лейтенанта объявят «оборотнем в погонах». Полковник, кстати, по-настоящему любил Серегу, любил классической любовью отца и действовал в гараже Ликиной вполне в духе Тараса Бульбы: я тебя породил — я тебя и убью. Сбитнев расправился с Курским как с предателем. Тебя, Костя, может быть, утешит тот факт, что твой выстрел в Серегу оказался несмертельным — он бы выжил, что и подтвердила судебно-медицинская экспертиза.

— Именно о настоящей причине прихода Курского к Фомичеву и видеокамере в гараже Ликиной ты и рассказал Сбитневу после похорон Сергея? — глухо спросил Митин.

— Так точно.

— И что же полковник?

— Вон его могилка! — Крутилин ткнул пальцем куда-то вбок. — Третья отсюда.

— Сбитнев покончил с собой?! — ахнул Костя.

— Да, стрелял в себя и не промахнулся. Твердая была рука у мужика, ничего не скажешь. А вместо предсмертной записки Николай Ильич оставил рапорт о своей отставке. Ну а потом в моем ведомстве, кое-что пронюхав по данному делу, и за меня взялись. Пришлось сознаться, что я без санкции сверху сотрудничал с Курским, и на меня навешали всех собак. Слишком уж много трупов в этом деле образовалось. И вот нашли крайнего — мне пришлось уйти.

— А на могилку полковника Сбитнева кто-нибудь цветы кладет? — после паузы спросил Митин.

Крутилин пожал плечами:

— Сходи, поинтересуйся… Как, черт побери, все-таки жизнь по-идиотски устроена! — всплеснул он возмущенно руками. — Во всей этой истории оказались замешены не один десяток людей. Почти все они в своем деле были профессионалами, ставили перед собой какие-то цели и пытались их добиться. И где же эти люди теперь? Большинство из них погибло, а остальные, — он тяжко вздохнул, — серьезно пострадали. А кое-кто, — Крутилин взглянул на своего собеседника, — просто сидел, сложив руки на яйцах, и все приходило к нему само собой.

— Как странно, — задумчиво произнес Митин, проигнорировав последнюю реплику Михаила, — и Саша Ликина, и Серега Курский, да и Николай Ильич Сбитнев — хорошие, честные люди, а вроде как сами поубивали друг друга. Почему же так произошло, а, Миша?

— Да я ж о том и говорю! Потому что на дворе — такая дурацкая жизнь, а у нас, ментов, — такая дурацкая работа! Вот, собственно, и все. — И Крутилин, в очередной раз неприветливо покосившись на Митина, добавил: — Но тебя, мой друг, все это, конечно, совершенно не касается.

— После минутного молчания он вновь заговорил: — Вот ты, Костя, интересовался могилой Сбитнева, а где упокоена Саша Ликина тебя, что ли, совсем не интересует?

— Брось, Крутилин! — мрачно отозвался Костя. — Мы оба с тобой знаем, что происходит с невостребованными телами, а близких родственников у Саши не было…

Михаил, вроде как устыдившись, примолк, но через минуту заговорил снова:

— И все-таки… Тебя такая женщина любила, Костя… Неужели у тебя в душе ничего к ней не осталось?

Костя воздел глаза к небу:

— Ты знаешь, все-таки уже год прошел, а иногда так душа ноет… И у меня ведь ничего в память о ней не имеется, даже плохонькой фотографии. Иной раз думаешь, все бы в жизни отдал за какой-нибудь снимок Саши, хоть с ее паспорта…

— Ребятки! — вдруг вновь послышался голос Раи, на этот раз более чем любезный. — Что ж вы выпиваете совсем без закуски? Я тут на рыбный рынок сбегала и принесла вам кое-что. — Она стала разворачивать сверток из плотной бумаги. — Вот лещ к пиву, вот рыбка красная, вот селедочка малосоленая. Селедка-то какая — жирная да с икорочкой! Ты куда смотришь, Костя?

А смотрел Константин Митин на бумагу, в которую оказалось завернуто все это добро. Она представляла собой старую театральную афишу, и на ней был изображен прекрасный и загадочный образ древней египетской царицы Клеопатры.