Опальная красавица - Елена Арсеньева

Ее колотила дрожь, однако там, где колени были прижаты к животу, хранилось тепло. И это было самым главным – ведь именно там лежал Лешенька!

Елизавета испытала такое потрясение, что даже мысли ее словно бы сжались в комок. Она просто лежала, тяжело дыша, пытаясь унять зубовный стук и изредка растирая ледяные ноги. Она даже не заметила, что вернулась к тому состоянию, которое ее так ужасало некоторое время назад: состояние медленного умирания. Мечты об огненной пропасти, сверкающих клинках или выстрелах выветрились из головы бесследно. Где там! Сейчас она готова была вымаливать каждую лишнюю секунду жизни, пусть даже и мучительную... но – жизни! Ведь пока жива она, жив и Лешенька.

И вдруг она словно уплыла куда-то далеко-далеко... Как хорошо это она придумала – окрестить его Алексеем. Судьба не дала ей счастья называть своего ненаглядного возлюбленного ласковыми, смешными, трогательными именами, но все их она прибережет для сына.

«Лешенька-Алешенька, Алесик, Лешонок мой медвежонок, – бормотала она, и живое, светлое, бесконечно любимое лицо Алексея сливалось перед ее взором с воображаемым детским личиком. – Мой Алешечка – золотая крошечка, месяц мой серебряный, звездочка ясная, свет мой небесный!»

Сон смежил ресницы. Синие, пронизанные разноцветными искрами волны несли ее, солнце слепило...

Елизавета открыла глаза и долго смотрела на этот свет, моргая, щурясь, но отмахнулась, как от наваждения, поняв, что это не солнце, а факел. Темные фигуры мелькали вокруг.

– Что ж ты наделал, негодяй? – воскликнул чей-то возмущенный голос. – Да я собственными руками перережу тебе горло, если она заболеет!

Рядом, всхлипывая, задыхаясь, бормотал что-то голос Кравчука... но уж это, конечно, было слишком прекрасно, чтобы оказаться явью, а потому Елизавета с наслаждением вновь закрыла глаза и погрузилась в свой восхитительный, мстительный сон, где Кравчуку таки перерезали горло, у нее родился сын и Алексей вернулся...

Она спала так крепко, что не чувствовала, как ее подняли и понесли из подземелья.

Только боль смогла развеять это блаженное оцепенение. Огнем горели ноги... Елизавета со стоном открыла глаза – и увидала Глафиру, которая изо всех сил растирала ее ступни. Остро пахло водкой.

Елизавета чуть не зарыдала от разочарования: она не знала, конечно, как спаслась из подземелья, но неужто это произошло лишь для того, чтобы снова вернуться в тюрьму?

Услышав стон, Глафира встрепенулась. Некрасивое лицо ее расплылось в улыбке.

– Слава богу, очнулась! – воскликнула она и бросилась к двери: – Она очнулась! Барин, пожалуйте!

Елизавета досадливо повела за ней взором – и с изумлением обнаружила, что лежит на широкой кровати в кружевных подушках, под шелковым одеялом, а вокруг нее – богатые покои. Эта комната была роскошнее даже любавинской спальни; она скорее напоминала убранство виллы Роза в Риме, так много было в ней мраморных статуэток, бронзовых шандалов и картин в тяжелых, массивных рамах. Вот только решетки на окнах виднеются из-за бархатных штор... Да, она, видимо, в доме Кравчука, но кто мог предположить такой отменный вкус у уродливого начальника тюрьмы или его толстой супруги?

Прямо напротив постели висела картина необычайной красоты и яркости, напомнившая Елизавете ее любимого Буше: молодая дама в одной сорочке осторожно входит в воду, раздвигая большие белые лилии, а из зарослей камыша к ней тянется полуодетый юноша с выражением неприкрытой страсти на лице.

Елизавета так загляделась, что даже не заметила, как тяжелые портьеры раздвинулись, и в комнату вступила высокая фигура в черном балахоне с капюшоном, закрывающим лицо.

Елизавета тихо вскрикнула. Ощущение, что она и впрямь воротилась в Италию, пронзило ее. Что-то бесконечно знакомое, незабываемое, пугающее было в неторопливых и в то же время точных движениях этой фигуры.

– Buon giorno, signora! [52] – произнес незнакомец с полупоклоном – и Елизавета уже не удивилась, услышав итальянскую речь. Да и голос этот... Она узнала его сразу, будто слышала только вчера, хотя миновало больше трех лет с того вечера, когда среди мрачных развалин у входа в катакомбы Св. Присциллы он произнес с едва уловимым ехидством: «Не сомневаюсь в успехе ваших маневров, дражайший де Сейгаль. Но я должен удостовериться, что сия дама – именно та, о ком мы говорим». И еще – чуть позже, выхватив шпагу и направив ее на Лизоньку: «Вам придется следовать за нами, ваше высочество. В противном случае вы будете убиты!»

Это был голос Араторна.

– Esse una sorpresa! [53] – пробормотала Елизавета. – Una brulla sorpresa. Неприятный сюрприз! – уточнила она и только тут поняла, что говорит по-итальянски.

– Ну что вы, синьора! – воскликнул Араторн. – Как можно! Для меня, сознаюсь, наша встреча – подарок судьбы!

Подарок судьбы?! Елизавета с удовольствием добавила бы пару оплеух к этому подарку, но, поняв по ехидному смешку, что Араторн тешится ее гневом самым беззастенчивым образом, постаралась овладеть собой. Как ни странно, несмотря на свое изумление и негодование, она с первого слова почувствовала себя с Араторном как со старым знакомым – пусть и пугающим, пусть негодяем, но знакомым. Она словно бы смутно ощущала, что ей, женщине, легче будет поладить с болтливым венценосцем, чем с такой грубой и тупой силою, какой являлся недалекий Кравчук. Даже палача можно разжалобить или перехитрить, а поди-ка перехитри грозу или потоп! К тому же вести осторожно-насмешливый разговор со светским человеком приятнее, чем выслушивать угрозы начальника тюрьмы.

Но зачем Араторн здесь? Как он сюда попал?

– Если не ошибаюсь, – продолжал Араторн с тою же насмешливостью в голосе, – в последний раз мы с вами встречались, когда вы пытались выдать себя за греческую княгиню, которая в действительности была наследницей русского трона?

– Но вы меня сами принудили притвориться ею, – повела плечом Елизавета. – А кстати, как вам удалось спастись тогда из катакомб? Я думала, вы сгорели! – В голосе ее прозвучало явное сожаление.

– Едва ушли, – покачал капюшоном Араторн. – Не странно ли это совпадение: второй раз наши с вами встречи происходят в подземелье или вблизи него?

Елизавета не сразу поняла, о чем речь.

– Откуда вы знаете, что я была в том подвале?

– Можете называть меня мессиром, – проговорил Араторн, и тихое самодовольство в его голосе многое открыло Елизавете.

– О-го... – протянула она. – Так вы унаследовали пост этого, как его... мессира Бетора? Похоже, вам есть за что меня благодарить! – Вы, как и в прошлый раз, очень прямолинейны, – промурлыкал Араторн. – И необычайно догадливы! Да, я благодарен вам. И не я один. Вы избавили Орден от такого ретрограда, такого тупицы... Впрочем, о мертвых aut bene, aut nihil! [54]