Избранное. Том третий. Никогда не хочется ставить точку - Олег Куваев

Хорошо жечь гексу в палатке. Тепло и можно просушить вещи. Очень много заячьих и куропаточьих следов, но самих животных нет. Видимо, улетели ближе к солнцу.

Сегодня все еще спим. В плохо выбитом от инея и снега мешке замерзал всю ночь, кошмары какие то. Утром стал дремать, просыпаясь, когда немели пальцы на ногах, и вдруг самолет. Летчики идут к палатке, а мы в ответ хором: «На палубе матросы курили папиросы.»

Летим вдоль обрывов Айона. Бело, куропатки — как деревенские девушки в чистых полушубочках. Следы Сашки Конченко, что скрывается от правосудия. Поселок Энмытанаю. Ряды домиков, магазин. Все обязательно здороваются со свежим человеком. Начальник «полярки» — огромный детина. Гоняет на вездеходе по острову зимой и летом. А чукчей в поселке совсем нет. Одни русские.

«Некоторые философы смотрят на многие вопросы философии совсем не по философски». — Э. По. Он же кинул и такую мысль:

«С развитием техники искусство в своем развитии все более и более будет отставать от нее, что приведет в конечном итоге к катастрофе мира».

Откровенно говоря, Э. По меня разочаровал. Со скукой читал его юмористические рассказы и т. д. Стихи сентиментальны. Знаменитый «Ворон» хорош, но этот загробный сентимент как-то не трогает. И вот я прочел «Колодец и маятник». И все, что раньше, захотелось прочесть сначала. Несомненно, такое мог написать только человек, сам переживший весь этот кошмар. Хотя бы под влиянием алкоголя. К тому же По глотал наркотики. Безысходный горячечный ужас. Вот так — не умом, не талантом, а нервами надо иногда писать: Знаменитый «Золотой жук» не то. «Медная пуговица» лучше.

Марково-Анадырь июль-август 1960 г

Марково. Очень тепло, зелень, березы и комары. Всё, и поселок, и люди, напоминает нашу вятскую деревню, только на крылечке деревянного здания аэропорта дремлют, разомлев от жары, чукчи.

Кто-то говорит: «Марково — это же Чукотский Крым». Отчетливо обрамляют Марковскую впадину синие холмы гор, очень синие. Похоже все это, как будто кто-то в вылепленные из синего пластилина горы вдавил пальцами яму и залил ее зелеными чернилами.

Анадырская впадина. Очень плоско, и Анадырь по ней виляет Огромным удавом, вспенивается по протоке. Желтый Анадырь. «Анадырь — желтая река» — можно так назвать потом очерк. Тундра и озера по всей впадине. Трудно понять, чего же больше: или озер, или земли.

Анадырь. Поселок разбит на куски и очень разбросан, какая-то стройка на холмах и на той стороне залива. Все деревянное и все обито толем. Тихий вечер, народ на берегу у сетей. Воет на барже сирена, и к барже кто-то очень ловко гребет на лодке.

Женщина идет с обрыва к морю в модных босоножках на высоком каблуке. Красива. В итальянской шерстяной кофте. Идти по гальке в туфлях должно быть очень неудобно. 10 часов вечера, и солнце бессильно повисло над горизонтом, краснеет от досады красная дорожка по заливу. Я долго смотрел на эту дорожку, моряки красиво зовут ее «дорогой счастья», а когда перевел взгляд на берег и бухту, и баржи, то все стало точь-в-точь как на картинах Сарьяна. Я не понимаю и, кажется, не люблю Сарьяна, но вот теперь кажется, что можно его понять и даже полюбить. Может, это «художник, ослепленный, солнцем», дорогой счастья. Сиреневые и голубые тона.

Погода на Севере — всё равно что выигрыш по лотерее: номер совпал, серия не та. Серия есть — номер не вышел. Это про Анадырь.

Поход на Паляваам

6. VIII 60 г. Теневые глыбы холмов Нгаунако, уплывают, как катера, гуси вниз по реке, желтая река Паляваам шумит по протокам. Протоки, кусты, морошка, красная смородина, заячьи тропы, оленьи следы, куропаточий, олений, заячий помет и белые столбики, что приветствуют нас, когда мы выплываем к отмели из-за поворота. Спим на кострище — это не так уж плохо. Главное — хорошо прогоняет насморк. Зайцы на вертеле и туман утренний. А в общем, ночью — дубарь.

А чифирь, сырое мясо от утки и «золотое руно» из дорогой трубки. Это не плохо. Кустарниковая зеленая лента по Палявааму. Давит все же это.

Парни на промысле. Девушка — толстая «кнопка». Видимо, может быть хорошей и деловитой девицей.

Лысоватый потасканный тип полустепенного вида. Следит за внешностью. Толстеет, хотя по конституции и не должен быть к этому расположен. Жрет, видимо, много.

Николай — типичный компанейский малый, каких много в турпоходах и прочих сообществах любителей костра, и солнца.

Старик. Похож на А. П. Седой уже. Вид привлекает внимание, но речь мужицкая. Видимо, из ссыльных. Зовут его все — Дед.

Живут они все дружно.

Хорошо не путешествовать, а вспоминать об этом.

Снова в Усть-Чауне

9. VIII. Бродил по озерам за розовой чайкой. В нашей Усть-Чаунской Избушке снова те же ребята. В моде оранжевые куртки рубашки из нейлона! (…)

Ненавижу горластых нахальных мартынов, их хищный крючковатый нос, острые, жадные лапы и белое фарисейское оперение, которое и вызывает дилетантские ахи и вздохи. Воруют рыбу из сетей, распугивают дичь, наводят на честных людей тоску своим криком. Бил я пестрошейную гагару со шкурой крепости промасленного брезента, их перья можно выдирать только плоскогубцами.

Но я не могу стрелять маленьких чаек, которые бесстрашно пикируют тебе на голову и хлопотливо отчаянно верещат над тобой. Но деликатно отлетают в сторону, как только убеждены, что надоели тебе. Я не могу их бить за то, что они похожи на розовую чайку.

В Усть-Чауне патефон, и мы с удовольствием переиграли по два раза все пластинки, которые там, на «материке», давно уже не вызывают ничего, кроме усмешки.

10. VIII. Сидим, вернее лежим в Усть-Чауне. Читаю Мопассана. Странно бедно хрестоматийное представление наше об этом французе. А ведь, пожалуй, нигде не читал я более яркого и более по человечески умного выступления против войны, как у него («На воде», «Гениальный мастер бойни»).

11. VIII. У Тумлука. Еще когда мы подходили к дому и сели на валу, невесть откуда выскочил кулик и, хлопотливо обежав вокруг нас, вдруг свистнул удивленно и со всех ног кинулся бежать к дому; Не лететь, а именно бежать. Был он очень похож на аккуратного хозяйственного толстяка мужичка, и только тонкие длинные ноги и длинный нос, приделанные к нему, немного смешили, а круглый внимательный черный глаз напоминал школьного физика. Так он и бежал до дома и кричал по своему, как будто встретил знакомых и хотел теперь сообщить поскорее новость об этом. А потом залаяли собаки и вышла Анька.

Алитетов сын Рахтыргын (Антон) — здоровый, сдержанный мужик, знающий, видимо, и свою силу и кое-что потерпевший в жизни.